Едва выпустили из клетки волков и натравили на них псов, на дороге показался бешено мчащийся всадник. У опушки он на полном ходу остановил коня.
- В стрелы!
- Убью! - заревел Грозный, узнав издали старшего сына.
Царевич, точно безумный, бросился на ловчих.
- В стрелы!
Людишки повалились в ноги Ивану, подавшему знак стрельцам.
- А не изловите тех волков, шкуру сдеру!
И, повернувшись к отцу:
- Девками своими тешил бы басурменов!
Грозный взмахнул посохом.
- Уйди, Ивашка! Бога для, не дразни!
Царевич вызывающе сложил руки на груди.
Чувствуя, что ссора может окончиться непоправимым несчастьем, англичане решительно встали между отцом и сыном.
- Не люб гостям ваш свар, - прерывающимся писком перевёл толмач.
Иоанн опомнился. Тяжело опершись на плечо Вяземского, он пошёл к колымаге.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Великое ликование стояло в вотчинах Щенятева и Прозоровского после отъезда опальных бояр в украйные земли.
Холопи зажили так, как никогда не живали. Во всём дана была им полная воля. Но больше всего радовало то, что приказные сами приехали из губы и, обмерив луга и пашни, поделили их нелицеприятно по душам.
- Наш нынче праздник… На себя нынче робим по воле царёвой… - с гордостью похвалялись людишки и с удесятерённой силою возились на отведённых участках.
Весной, когда сошёл снег и талая вода снесла на луга навоз, свезённый ещё по осени благоразумно к реке, в губу потянулись возы за семенной ссудой.
Никто не был обижен приказными. Щедрой рукой ссужали власти крестьян зерном на посев.
После Петрова дня в опальные вотчины неожиданно приехали незнакомые служилые люди.
Дьяки согнали народ на луга и коротко объявили:
- В ноги падайте господарям!
На месте двух вотчин, Щенятева и Прозоровского, появились восемь мелких поместий.
Урожай с чёрной земли почти целиком ушёл в казну к новым господарям.
Обманутые крестьяне подали челобитную воеводе, в которой намекали на то, что собираются, как раскабаленные после боярской опалы, уйти с насиженных мест искать прокорма на новые земли.
Воевода пригрозил жестокой расправой и через дьяков огласил царскую грамоту, по которой людишкам Щенятева и Прозоровского запрещалось оставлять вотчины.
Служилые, заняв хоромы бояр, решили ни в чём не отставать от образа жизни высокородных и с княжеской расточительностью пропустили всё, что собрали с крестьян.
Наступила пора сбора податей с господарей.
Новые помещики заволновались.
- Ни денги у нас! Сам ведаешь - токмо починаем сколачиваться, - плакались они перед воеводой и отправили гонцов с челобитной в Москву.
* * *
Ряполовский совсем уже было собрался внести в казну подати, наложенные на него, как в вотчину неожиданно приехал державший его руку дьяк и прочёл царёву льготу:
- …А в те ему четыре урочные лета с того его поместья крестьянам его государевых всяких податей не давали до тех урочных лет, а как отсидит льготу, и ему с того поместья потянути во всякие государевы подати.
Симеон кичливо заложил руки в бока и хрюкающе засмеялся.
- В кои-то поры опамятовался! Сызнов к земщине с лаской пожаловал! А неспроста!
Дьяк собрал в комочек губы и распустил их до молочных зубов.
- Коли б опамятовался!
И упавшим голосом:
- Худородным те льготы, а не боярам.
В тот же день князь поскакал к воеводе.
- Не дам! Ни зёрнышка не пожалую! - зло бросил он в лицо приказным. - Коли льгота, всем она вместна, а не единым страдникам да псарям!
Вернувшись в усадьбу, он за бесценок продал хлеб и ночью, когда уснули людишки, зарыл все свои деньги и драгоценности в землю.
* * *
Новые помещики не долго засиживались в своих поместьях. Их то и дело снаряжали на брань или призывали на Москву. Перемены эти тяжело отражались на кабальных людишках. Приходилось непрестанно приспособляться к нравам и привычкам господарей и всегда быть готовыми ко всякой напасти. Среди летней страды спекулатари перебрасывали вдруг, без предупреждения, целые деревни на новые места и вконец разоряли убогое крестьянское хозяйство.
Дети боярские не внимали никаким челобитным. Не имея за душой ни денги и чувствуя непрочность свою на земле, они, чтобы как-нибудь поправить дела, не задумываясь, продавали богатым соседям людишек целыми пачками.
Раньше, при князьях-боярах, были у холопей и избы, и крохотные наделы, которые кормили их хоть в осенние месяцы, строго заведённым порядком шла подневольная жизнь, и у каждого в груди таилась надежда попасть когда-нибудь в милость к господарю. А пришли служилые - и сразу рухнули эти рабьи надежды, и ничего не осталось, как у бездомного пса.
Высокородные с наслаждением наблюдали за новой жизнью и злорадствовали:
- То всё от Бога идёт. Поглазеют ужотко людишки, како под рукою у страдника!
Всё чаще выслушивали они печалования холопей; не раздумывая, отпускали им семена на посев, щедро дарили им льготы и смотрели сквозь пальцы на такие дела, за которые в былое время карали бы смертью.
Крестьяне толпами переходили к боярам. Но и здесь не находили спасенья. Стрельцы гнали их назад, предавая по пути, в острастку другим, жестоким пыткам.
Отчаявшись, холопи бежали в леса и там рыскали изголодавшимся зверьём в тщетных поисках пропитания.
Не стало проезда торговым караванам и служилым людям на широких дорогах. Разбойные шайки, одетые в остатки рогож и лохмотья, осмелели от голода и, вступали в открытый бой со стрельцами и ратниками.
Воевода запретил убивать полоненных. Их свозили в губу и там всенародно пытали.
С каждым днём грозней разрастались разбойничьи ватаги.
Среди ночи вдруг вспыхивали в разных концах губы зарницы пожарищ. Разбойники в суматохе нападали на амбары, с воем набрасывались на зерно и, нагрузившись тяжеловесными кулями, исчезали в непроходимых трущобах.
* * *
В церквах шли непрерывные службы. Попы кропили святою водою поля, луга и селения, тщетно пытаясь изгнать этим мор.
Дороги были завалены мертвецами и умирающими. Их подбирали стрельцы и сбрасывали в заготовленные могилы.
* * *
Дьяк Микита Угорь на крылечке своей избы выслушивал ходоков из бывшей вотчины Прозоровского.
- Не токмо тягла не утаили, сами себя потеряли.
Угорь ткнулся щекою в ладонь и сочувственно поглядел на измождённых людишек.
- Нету тягла, выходит?
- Нету, родимой! Бог нам сведок!
Поводив по земле веткой черёмухи, дьяк перевёл в небо блаженный свой взгляд.
- Слыхивал яз, что в слободе, у вотчины князь-боярина Симеона, кречетники добрых гусей позавели.
Один из ходоков торопливо вскочил.
- Ворох доставим! Миром всем на тех кречетников выйдем!
Микита приложил руку к груди и застенчиво потупился:
- Мне единого… Отведать бы токмо…
Он помолчал и чуть слышно прибавил:
- А с тяглом пообождем.
Отбивая поклон за поклоном, счастливые, пятились холопи к тыну.
Они уже были на улице, когда Угорь окликнул их:
- Ведь эка - запамятовал. Гуся-то в масле изжарили бы (он еле сдержал клокочущий в груди смех) да начинили бы его не говяжей начинкой, а медною.
Ходоки недоумевающе переглянулись.
- Аль сказываю не складно?
И, почёсываясь сладко об угол избы:
- Казною бы денежной того гуся начинили.
Собрав на лугу всю деревню, ходоки рассказали о требовании дьяка.
- Авось и впрямь заткнём ему пузо гусем тем, - предложил неуверенно один из крестьян.
На него набросились с кулаками.
- Не впервой нам посулы Микиты! Нынче ему гусь полюбился, к завтрему ягнёнок занадобится.
Спор разгорался. Визгливые бабы причитали, точно над покойниками, и упрашивали мужей отказаться от похода на слободу, где ждут их пищали, пушки и стрелы.
Ложился вечер. Из-за ракит, что склонились дремотно над рекой, выглянул месяц, запорошил серебряной пылью темнеющий лес и лёг мёртвым румянцем на тихой глади воды.
Из-за кургана матовым призраком вынырнул всадник.
- Князь Симеон… - узнали холопи и растерянно отступили к деревне.
Старик ходок неожиданно оживился.
- А не бить ли челом боярину на Угря?
Гордо переступал по тающей в лунных тенях дороге дородный конь. Склонив на грудь голову, потряхивался в седле Ряполовский. За ним трусили на клячонках холопи.
- Тужит. С туги прохлаждается, - сокрушённо вздохнули бабы.
- Затужишь, коли ныне и род не в род, и господарство не в господарство, - поддакнул старик и перекрестился.
- Тьфу! - зло сплюнул приземистый мужичонка. - И откель у них така заботушка об отечестве княжеском?
Старик окрысился.
- Ныне-то краше тебе, при служилых?!