Ох, проводи-ка меня, батя, да на войну,
Да не серчай, но чует сердце - быть беде,
Ты дай-ка, батя, я в последний раз прильну
Щекою к мокрой бороде.
Голос красиво играл в пахнущем майскими травами теплом вечернем воздухе, а я думал совсем о другом.
Песни песнями, а ведь еду-то на ВОЙНУ…
Глава вторая
1
"Социализм - это учет и контроль!" - так, кажется, говорил видный теоретик марксизма, а по совместительству вождь мирового пролетариата и мой теперешний современник товарищ Ульянов-Ленин.
Так вот. Армия - это учет и контроль, помноженные на русский авось и приправленные русским же народным раздолбайством.
Особенно ярко все это осознается в тот момент, когда ты, взяв голову в руки и напрягая мозговые извилины до полного перегрева, распределяешь жалованье по роте.
Картина маслом - сижу на бревнышке, а передо мной импровизированный стол из двух патронных ящиков, поставленных друг на друга. На столе ведомость на десяти листах - весь списочный состав 10-й роты, числом двести тридцать пять голов, не считая двух офицеров - меня и ротного.
Означенный ротный - расфуфыренный польский индюк (хотя, надо признать, индюк бойцовый), усвистал куда-то в тыл - "по бабам", оставив младшего офицера (то есть меня любимого) на хозяйстве.
И вообще мой "тройной Казимирский" считает, что занятия с личным составом, хозяйственная канитель и прочая проза военной службы - это ниже его достоинства. Даже ротную кассу мне отдал, ибо на то и есть младшие офицеры, чтобы начальство не обременяло себя рутиной.
Вот и сижу - мучаюсь. Занимаюсь, так сказать, распределением материальных благ.
По правде сказать, я этим не один занимаюсь. Рядом со мной примостился ротный фельдфебель - Кузьма Акимыч Лиходеев. Замечательный дядька годов около сорока. Крепкий, почти квадратный, с шикарными "тараканьми" усами на добром улыбчивом лице. Солдаты его уважают и обожают - у него и по службе не забалуешь, и по жизни не пропадешь.
Тут же, прямо на земле, расположились четверо взводных унтеров. А за моей спиной маячит ротный каптенармус - унтер-офицер Копейкин, которого на эту должность выбрали за одну только фамилию и по местному обыкновению зовут "артельщиком".
Спрашивается, зачем для раздачи денег созывать такой консилиум?
А это и есть та самая вышеупомянутая проза военной службы. Жалованье одного солдата - два рубля с копейками. А ведь еще есть ефрейторы, унтеры. И у всех выплаты - тоже с копейками. Проблема в том, что полковой казначей выдает деньги на всю роту скопом и в основном ассигнациями. Вот и получается, что есть купюры по рублю, трешки, пятерки и десятки, а то и четвертной дадут. Мелочи же - кот наплакал, и ту приходится выцарапывать с боем.
Выходит, что деньги надо раздавать "артельно", то есть на несколько солдат общая сумма. Сиди теперь и решай, а как самый образованный, еще и высчитывай - кому сколько.
Бяда…
- Филимон, - это я Копейкину. - Сколько ты там мелкой деньги припас?
- Чятыре целковых да тридцать одну копеечку, вашбродь!!!
- Молодец! Тащи все сюда! Делить будем.
Полк уже некоторое время стоит в тылу и активно пополняется и снаряжается.
Чего-то ждем.
Чего ждем - никому не известно, но всем понятно.
А по значительной концентрации в округе других воинских частей понятно особенно: скоро наступление. Опять же распутица прошла. Здесь, в северной Польше, на границе Мазурских болот, это немаловажный фактор.
Так что попал я удачно, есть время осмотреться и втянуться.
Мое прибытие к месту службы прошло без особой помпы.
Представился командиру батальона - высокому флегматичному блондину. Он порасспрашивал меня о моем военном и гражданском образовании. Поинтересовался, не сын ли я Александра Николаевича фон Аша. Спрашивал, где мы жили в Москве и тому подобную ерунду.
Тем временем появился мой непосредственный начальник - поручик Казимир Казимирский. Высокий, как все гренадерские офицеры, темноволосый, с ухоженными и напомаженными усиками на породистой шляхетской физиономии. Наперекор уставу он носил при полевой форме золотые галунные погоны, белые перчатки и шпоры на высоких кавалерийских сапогах. Форма, сшитая из дорогого сукна, сидела на нем безукоризненно.
В общем, "франт шел по бульвару из театра…".
В процессе дальнейшего общения мне было сообщено, что я принимаю должность младшего офицера 10-й роты прославленного (георгиевские ленты, георгиевские трубы и какие-то непонятные "мальтийские знамена") Московского 8-го гренадерского полка и типа должен соответствовать.
Я сделал вид, что проникся.
После чего мы с Казимирским отбыли в роту.
Уже в полной темноте солдаты под руководством каптера поставили мне палатку, в которую я и завалился спать, укутавшись в шинель.
Проспал до подъема мертвецким сном без сновидений.
- Следующий. Подходи! - гаркает Лиходеев.
- Так. - Я сверяюсь со списком. - Четвертый взвод! Акимкин, Белов, Воскресеньев и Гусев! Вот вам записка, кому сколько причитается. Кому деньги давать?
- Акимкину!
- Получай. - Отсчитываю положенное. В ведомости - в трех экземплярах под копирку - чернильным карандашом напротив означенных фамилий ставлю "галки".
- Дальше.
- Следующий. Подходи! - вновь орет над ухом ротный фельдфебель.
И вот так полдня, до самого обеда.
2
Последние несколько дней я нахожусь в состоянии перманентного шока. Причем только я отхожу от шока по одному поводу - как тут же появляется новый.
Источников непрерывного напряжения моей нервной системы два, причем равноценных.
Во-первых, я в шоке от необходимости управлять ротой. Учитывая, что прежде я ничем крупнее отделения морпехов не командовал, а тут, считай, две с половиной сотни подчиненных. Сами понимаете.
Конечно, Лиходеев мне здорово помогает - золото, а не мужик. Но все равно тяжко.
Во-вторых, "неизвестно-какой-хренов" шок от несоответствия местного окружения моим представлениям о данном времени, почерпнутым из исторических книг и мемуаров. Почти каждый день сталкиваюсь с чем-то, чего в известном мне варианте истории не было и быть не могло.
Например, в первый же день ротный каптенармус Копейкин вручил мне казенный противогаз и каску. Противогаз как противогаз - что-то подобное я видел на картинках и старых фотографиях. А вот каска сразила меня наповал. Вместо привычного "русского Адриана" у меня в руках оказалось нечто, весьма напоминающее "стальной шлем РККА образца 1936 года", виденный мною в музее, только гораздо менее "ушастый" и с имперским гербом на лобной части.
И это только цветочки.
На утреннем построении роты, когда поручик Казимирский любезно представил меня личному составу, меня ожидал новый удар судьбы. Морально я был к этому готов - модернизированный наган и штатный браунинг уже дали какое-то представление об уровне вооружений. Но оружие доблестных московских гренадер превзошло все мои ожидания.
"Единый трехлинейный карабин образца 1907 года" - модернизированная "мосинка". Укороченный ствол, новая, более удобная форма ложа и приклада, рукоять затвора, загнутая книзу, на курковой части затвора - кольцевой прицел, как у английского "Ли-Энфилда". В придачу - ножевой штык с десятидюймовым клинком. В общем, венец эволюции.
В каждом взводе по ручному пулемету. "Ружье-пулемет системы Бертье - Федорова образца 1914 года" со складными сошками под стволом и вертикальным рожком магазина сверху. Сделано грубовато, но в целом неплохо.
Кое-кто из солдат вооружен дробовиками. Обладатели "траншейного ружья Браунинга модели 1905 года" выделяются "охотничьими" патронташами крест-накрест, дополнительной гранатной сумкой и кинжалом-бебутом вместо штыка.
До нормативов образца 1945 года, конечно, далековато, но для 1917-го - мечта…
Может быть, я чего-то не понимаю, но, по моему скромному мнению, подобный прорыв в организации армии и обеспечении ее вооружениями без какого-либо "постороннего" вмешательства абсолютно НЕВОЗМОЖЕН. Даже учитывая ту самую "роль личности в истории", которую у нас сыграл Николай II Кровавый, а здесь исполняет Александр IV Реформатор.
Я настолько погрузился в размышления по данному вопросу, что прослушал всю "торжественную" речь командира роты и очнулся только после команды "разойдись".
У меня появился ординарец.