Отец Генриха - профессор политэкономии в Александровском коммерческом училище, что на Старой Басманной - был единственным близким человеком для моего друга. Мать Генриха умерла от удара, когда ему было четырнадцать, а другой родни, кроме полумифических троюродных кузин, у Литусов не было.
- Извини, я, верно, не вовремя…
- Чепуха! Я уже заканчиваю! Обожди немного, и мы вместе пойдем в собрание.
- Ладно, Геня, я никуда не тороплюсь. Так что можешь немного поупражняться в эпистолярном жанре.
- Доброе утро, барон! - Из блиндажа вынырнул штабс-капитан Ильин в свежем кителе, начищенных до блеска сапогах, подтянутый и благоухающий "вежеталем".
- Доброе утро, Дмитрий Владимирович! - поздоровался я по имени-отчеству, так как после памятного "вечера песен" в Штрасбурге мы, выпив на брудершафт, перешли на новый уровень общения.
- Генрих, я - в штаб! Встретимся за обедом в офицерском собрании! Роту оставите на Кузьменко.
- Слушаюсь, Дмитрий Владимирович!
- Прекрасно! До встречи, барон! - Ильин быстрым шагом углубился в ход сообщения, ведущий в тыл.
- Яков, иди сюда! - окликнул Литус своего ординарца - костлявого, вечно хмурого мужика, который, однако, отличался просто-таки материнской заботой о своем командире.
- Тута я, вашбродь! - Солдат возник откуда-то сбоку, на ходу оправляя гимнастерку.
- Найди мне быстро Кузьменку!
- Слушаюсь… - буркнул Яков. - А как изволите искать? Быстро или шибко быстро?
- Побыстрее!
- Ага… Дык щас будет… - Ординарец быстрым шагом ринулся на поиски фельдфебеля девятой роты - Федота Кузьменко.
- Ну твой Яшка и фрукт! - прокомментировал я исключительный диалог офицера с подчиненным.
- Зато он вдумчивый и ответственный!
- Рад за вас обоих!
- Спасибо, Саша, - иронично отозвался Генрих. - Однако позволь мне закончить письмо.
Следующие несколько минут прошли в молчании - Литус писал, обмакивая перо в походную чернильницу, а я смотрел на небо, мурлыкая под нос: "Какой чудесный день! Какой чудесный пень…"
- Ну вот и все! - Генрих тщательно промокнул исписанный лист и, помахав им в воздухе, аккуратно сложил и убрал в темно-коричневый конверт. Разогрел спичкой сургуч, покапал на конверт и припечатал его печатью девятой роты.
В это время из хода сообщения вынырнул фельдфебель в сопровождении Якова:
- Фельдфебель Кузьменко по вашему приказанию явился! - козырнул главный ротный унтер-офицер - рослый хохол с перебитым носом и нагловатым взглядом прищуренных черных глаз. Правую сторону лба и бровь рассекал прямой шрам, полученный, по словам Генриха, в рукопашной схватке и придававший лицу удивленно-насмешливое выражение.
- Вот что, Кузьменко! - Литус встал из-за стола, поправляя замявшийся китель. - Мы с прапорщиком идем в собрание. Вернемся после обеда. Ты - на хозяйстве.
- Слушаюсь, вашбродь!
2
Перед тем как идти в офицерское собрание, мы с Генрихом посетили лазарет, где готовился к отъезду наш полковой квартирмистр.
Передав письмо и пожелав удачной дороги и скорейшего выздоровления, мы покинули обитель Асклепия, попутно засвидетельствовав свое почтение доктору Нижегородскому. Полковой врач встретил нас как обычно приветливо и посоветовал следить за своим здоровьем, особенно в бою.
Прибыв в собрание незадолго до обеда, мы с Литусом стали свидетелями интереснейшего спора, должно быть, характерного для людей этой эпохи с их восприятием Первой мировой войны.
В полемическом клинче сошлись бывший студент Казанского университета - подпоручик Агеевич из второго батальона и командир нашей артиллерийской батареи капитан Петров-Тарусский, бывший преподаватель философии в университете Московском.
- Войну развязали генералы, - с юношеской горячностью утверждал первый. - Генералы ради наград и почестей, недоступных в мирное время, ищут любой повод к возвышению. Для них война - это игра в солдатики с гарантированным выигрышем. Старые прусские мясники в пикельхаубе заварили эту кашу только для подтверждения своих безумных теорий. И первейший из них - это император Вильгельм Второй, как выражение всей германской сути!
- Не могу с вами согласиться, подпоручик, - после недолгого молчания откликнулся Петров-Тарусский. - Нет, Вильгельм воюет по воле народа. А немецкий народ воюет во имя великого государства и во славу Вильгельма. В сознании всей нации ответственность за войну падает на противника - как на препятствие соблюдения интересов народа. Значит, войска калечатся и умирают потому, что этого требует от них народ как нация.
- Так что же? По-вашему, Сергей Викторович, нация в самоутверждающем безумии жаждет самоуничтожения?
- Любая нация, осознавая себя как мирный народ, отрицает войну и жаждет мира. Все эти противоречия восстают на мир сплошным безумием, а умные люди услужливо оправдывают войну, во-первых, потому что ум по своей природе услужлив, а во-вторых, потому что ум не переносит безумия. Безумие же спокойно царствует в мире, прикидываясь высшею мудростью и Божьим судом. Остается верить, что "Бог судил иначе…".
- Но тогда получается, что нам нужно оставить войну как дело богопротивное и уповать на высшие силы? С одной стороны - если бы все так поступили, то и войны бы не было… А с другой? На бога надейся, да сам не плошай? Не оплошать бы!
- Странные речи, Владимир Янович! Только что вы заявляли войну ненужной для общества в целом, а лишь как поживу генералам. Теперь же я слышу из ваших уст призывы к продолжению кровопролития.
- Нет, призыв к продолжению кровопролития - это, ссылаясь на общее безумие, участвовать в никому не нужной бойне. И это говорит доцент историко-философского факультета? Рационализм побеждает совесть?
- Увы! Если потребует ситуация, то я буду стрелять из своих пушек безо всяких угрызений совести. Причина этого противоречия в том, что мной будет руководить мой поверхностный интеллигентский рационализм, несмотря на то что в душе я войну не приемлю. С другой стороны, как и все мы, личной ответственности за все происходящее я не несу и сущности кровопролития душою не постигаю.
- Я уже сказал и вновь повторяю, что прекрасно вижу нерастворимый в абсолют остаток глубоко чуждой нам немецкой действительности во всем, что стало причиной величайшей из войн.
- Вы оба правы, каждый со своей точки зрения! И оба не правы - одновременно! - неожиданно вступил в разговор внимательно прислушивавшийся к спору штабс-капитан Ильин. - Причина в восхождении к зениту своей материальной силы и славы молодой промышленной неметчины Берлина, Франкфурта и Эссена. Суть - промышленный империализм, глубоко чуждый идее богопомазанности монарха и благополучия народа. Идет подмена идей! Вместо упомянутых вами величия и славы - отвратительный сытый "маммонизм" и бытовой позитивизм - тупой, приземистый, надменный и самонадеянный.
- Откуда столь глубокие выводы, Дмитрий Владимирович? - удивился Петров-Тарусский.
- В этом я не раз убеждался, беседуя с пленными и видя, как немцы идут под огонь. Войну нам объявила именно молодая восходящая "неметчина". Но ведет она ее, умело эксплуатируя идеалистические силы старой Германии. Судьба войны решится внутри самой Германии в поединке Канта и Круппа.
- Вот это да! - восхищенно прошептал я на ухо Генриху. - Не знал, что Ильин так подкован в философии и обладает столь возвышенным слогом. А кем он был до войны?
- Книгоиздателем, писателем - всего понемногу, - прошептал в ответ Литус.
Надо же, третий год идет война, а споры о ее причинах не утихают до сих пор. Офицеры исполняют свой долг до конца, глубоко в душе противясь идее взаимного уничтожения.
К моему глубочайшему удивлению, на фронте нет ненависти к немцам. Есть сожаление и даже некое огорчение от необходимости убивать людей, к которым испытываешь определенное уважение. Для большинства офицеров Германия - высококультурная цивилизованная страна, родина Гете, Гегеля, Канта и Вагнера.
И это - несмотря на газы, огнеметы и одиннадцатидюймовые "чемоданы".
У нижних чинов ситуация схожая: немцы для них - добротные и умелые вояки. Несомненный враг, но враг из тех, которого уважают. Большинству же солдат война чужда абсолютно - крестьяне, коих в строю процентов восемьдесят, просто не понимают, для чего она. Им бы пахать землю, сеять хлеб, вести хозяйство, а не сидеть оторванными от дома и семьи в болотах Восточной Пруссии в ожидании смерти.
Ненависть под громкие лозунги - это прерогатива тех, кто сидит в тылу: промышленников, политиков, журналистов и многочисленных суконно-посконных патриотов. Одни вскармливают других - эдакая "пищевая цепочка". Магнаты подкармливают политиков, политики - журналистов, журналисты - "патриотов". Ненависть обеспечивает им сытное житие вдали от ужасов войны.
Забавно, что возвышенная интеллигенция настроена на "войну до победного конца!", а военные противятся ей с искренним отвращением.