– Ты прикинь, пацан, – говорил он, свирепо размахивая кулаками. – Ложимся последними, как всё приберем и почистим. Спали на полу, полено под ухо положимши. Ни свет ни заря приказчик пинками поднимет, и снова завертелась карусель. Самовар растопи, дров и воды натаскай, летом и зимой босиком бегали через полгорода по любой мелочи. И забесплатно вкалывали, только за харчи и подзатыльник. Дружок мой в двенадцать лет от чахотки помер, брательника старшего пьяный купец изувечил… Мне, считай, вахта в кочегарке за отдых казалась, когда на флот забрили. А уж когда грамоте учить стали да в гальванеры перевели, так и вовсе почти человеком себя почувствовал.
– Грамоте офицеры или кондуктора учили? – зачем-то спросил Георгий.
Назар мрачно махнул рукой и принялся доедать свинину. Саня-Дракун, успевший прикончить положенную ему половину банки, ответил за друга:
– Лейтенант был такой на "Славе", Лавров. Он и азбуке научил, и глазенки закрывал, когда Пашка Андрющенко нам брошюрки про революцию растолковывал. Погиб он в первом большом бою.
– Который бой? – вскинулся Роман. – Когда затопили отсеки с одного борта, чтобы увеличить дальность стрельбы?
– В том самом…
– Ты расскажи, как того капитана защитил, – хохотнул Батя. – Белоносова или как его…
– Ну не дал безвинно загубить, что с того, – буркнул Саня, сверкая посиневшим фингалом. – Не я один, многие Белоусова защищали. Справедливый был, хоть и офицер, понапрасну никого не драконил. Даже комиссар его недолго агитировал за революцию.
Неожиданно все матросы, включая вечно насупленного взводного Селютина, разразились громовым хохотом. Очень не скоро, чуток успокоившись, моряки рассказали сквозь раскаты угасавшего смеха, как Матвей Рысаков наладил перевоспитание буржуазного элемента. Офицеров заперли в подвале Морского Собрания и заставили разучивать революционные песни. Тех, кто правильно пел "Варшавянку" и "Вы жертвою пали в борьбе роковой", выпускали из-под ареста и даже возвращали на командные должности. Капитан 2-го ранга Белоносов Андрей Васильевич вроде бы стал старшим офицером линкора – то ли "Гангута", то ли "Андрея Первозванного".
– Не жить ему там, – сказал вдруг Батя сокрушенно. – Эти башибузуки, которые всю войну в тихой гавани провели, на берегу куролесили, пороху не нюхали, только тем и знамениты, что командиров своих лютой смерти предали. Помяните мое слово – и Белоусова порешат. А вот если до серьезного дела дойдет, так немного толку от них будет.
Братва зашумела, но Селютин оборвал болтовню и подтвердил:
– Верно сказал Батя. На тех кораблях, которые всю войну под огнем ходили, команды дружные были. Ни мы на "Славе", ни братишки на "Цесаревиче" своих офицеров не тронули. И когда душегубы с "Андрея" прислали мордоворотов разбираться с офицерами, мы их на борт не пустили.
– Так и было, – согласился Саня-Дракун. – Вот потому-то и невзлюбили "Славу" в Центробалте. И когда немцы нас расстреливали в Моонзунде, ни один дредноут не пришел на помощь.
Роман осторожно уточнил:
– Хотите сказать, что анархисты, заправляющие в Центробалте, могли сознательно бросить вас без поддержки?
Ему не ответили. Только Иван Савельич проворчал: дескать, хрен знает, кто сознательный или несознательный.
За окном мелькнули вокзальные строения. Роман попытался хоть немного расчистить стекло, чтобы прочитать название станции. От этого бесполезного занятия его оторвал невысокий крепкий мужичок с бородкой и усами. Незнакомец был одет в офицерское хаки, плотно затянут портупейными ремнями, его голову защищала генеральская папаха, а на боку висела деревянная кобура маузера.
– Товарищ Мамаев? – осведомился он с явным прибалтийским акцентом. – Вас и товарища Левантова приглашают в штабной вагон.
Левантов уже застегивал шинель и был готов следовать за провожатым. В натопленном вагоне было тепло, поэтому Рома не стал застегивать бушлат – так и пошел с тельняшкой нараспашку. Полушубок он набросил на плечи. Не оставлять же в вагоне – обязательно сопрут, рожи бандитские.
Прибалт-порученец провел их через общий вагон, населенный красногвардейцами. Народ развлекался, распевая под гармошку революционные частушки. Следующий вагон оказался служебно-техническим, в отдельных секциях размещались радиостанция и телеграфные аппараты. В коридорах курили мужчины с озабоченными лицами. По обрывкам фраз Роман понял, что штабные работники опасаются, как бы генералы Ставки не встретили поезд огнем и атакой ударных батальонов. Предлагалось остановиться в десятке верст от Могилева и атаковать Ставку в пешем строю.
От услышанного Рома снова разнервничался. Он точно знал, что Ставка сопротивляться не будет, а любые силовые акции питерских посланцев лишь осложнят обстановку. К сожалению, он не мог объяснить предкам, откуда он это знает. А тут еще Левантов откуда-то свалился, под ногами вертится. Надо же, с самим Лаврентием Павловичем на Румынском фронте познакомился. Лет через двадцать сможет хорошую карьеру сделать, если доживет…
– Товарищи, где мы сейчас проезжаем? – осведомился Георгий.
Кто-то, не прерывая разговора, бросил: дескать, проследовали через Витебск, через пару часов будет Орша, и следующая станция – Могилев.
Они продолжили путь по качающемуся полу, миновали тамбур и вступили в штабной пульмановский салон. Обстановка показалась роскошной даже Роману, не раз ездившему в люксах. Светили электрические лампочки, вагон был разбит на кабинеты, в воздухе отчетливо чувствовался запах хорошего обеда. Можно не сомневаться, раньше это железнодорожное чудо предназначалось для высокопоставленного царского сановника.
Большевистские вожди сидели вокруг стола, на котором была расстелена топографическая карта и лежали обрывки телеграфных лент. Стоял только Сталин, неторопливо пускавший дым в приоткрытое окно. Порученец собирался отрапортовать, но Сталин отмахнулся и сделал жест, приглашая солдата и матроса сесть на диван. Остальные зашумели стульями, разворачиваясь к молодым бойцам революции.
– Иди, Адам, – сказал Дзержинский. – Организуй нам еще чайник… И две кружки для товарищей.
"Кто начнет разговор? – подумал Роман. – Формально все четверо на равных правах. Конечно, Сталин – член Совнаркома и Политбюро ЦК, но мы едем к фронту, а Крыленко – главковерх…"
Начал, причем не слишком приветливо, Николай Ильич Подвойский – очень худой долговязый мужчина в изношенном солдатском мундире с офицерской портупеей.
– Не зря ли, товарищи, панику подняли? – строго поинтересовался будущий нарком по военным делам. – Наша революция сильна, победоносно шествует по необъятным просторам Советской Республики, а скоро шагнет через линию фронта. И вдруг появляются провинциальные прорицатели и пугают нас: мол, ежели ненароком обидим золотопогонную мразь, то катастрофа случиться может… Не слишком ли вы, парнишки, заботитесь о царских генералах?
Он грозно посмотрел на неуместно ухмыльнувшегося Левантова и потребовал доложить, где тот служил. Георгий вытянулся по стойке "смирно", вытащил стопку мятых бумажек и подробно доложил, что служил в 121-м Пензенском полку 31-й пехотной дивизии, участвовал в июльском наступлении, а также в других боях. В подтверждение своих слов он представил все тот же обрывок сибирской газеты про папашу и напечатанный на грязно-серой бумаге листок с изложением подвига рядовых Степашина, Филимонова и Левантова, предупредивших армейский солдатский комитет о заговоре контрреволюционных офицеров.
– Есть такой полк, – кивнул Подвойский, пролистав записную книжку. – Как поживает ваш командир полка, бывший полковник Мансурадзе?
– Погиб в конце сентября в боях за Вашкоуц, – сухо сообщил Левантов.
Пока допрашивали Георгия, Адам принес чайник и две оловянные кружки. Колотый сахар громоздился горкой в вазочке, расположившейся поверх карты в районе Смоленска. Роман успокоился и складно повторил свою легенду. Даже назвал по именам партийных руководителей, с которыми был якобы знаком. Закончил он совсем нагло:
– Жаль, товарищ Раскольников с нами не поехал, это он рекомендовал мне во флот записаться. Когда его отряд в Москву пришел, я просился на бронепоезд, но товарищ Раскольников сказал, что надо сначала моряком стать, а потом уж в морской полк записываться…
– С этим понятно, – нетерпеливо прервал его Дзержинский. – Объясните, почему вы считаете, что может случиться погром офицеров и последующие события.
– Так это же очевидно. – Роман приготовился заново повторять аргументы и невольно вздохнул. – У старослужащих накопилось изрядно ненависти к офицерам, разгоряченная толпа не станет разбираться, сволочью был офицер или порядочным человеком. Опять, как в феврале, станут убивать кого ни попадя. В таких случаях под горячую руку попадают обычно именно невинные. Именно те, чьи военные знания могли бы пригодиться Республике Советов.
Дзержинский, он же "товарищ Юзеф", резко выкрикнул:
– Значит, по-вашему, в Ставке, в этом оплоте контрреволюции, много порядочных людей?!
Ну вот и все, грустно подумал Роман и допил слегка остывший чай. Неожиданно в разговор влез Левантов, сиявший улыбкой необъяснимого восторга: