Кажется, вожди революции тоже поверили – во всяком случае, допрос прекратился. Попросив не участвующих в разговоре посетителей выйти в коридор, Сталин и Дзержинский обсудили предупреждения, пришедшие, по их словам, из глубины околопартийных слоев. Оба соглашались, что положение в армии крайне напряженное, так что любая искра может разжечь пожар гражданской войны. Согласны они были и в другом: армия ненадежна, солдаты бегут в деревню, пока там всю землю без них не поделили. Вскоре фронт останется совершенно неприкрытым, и немцы смогут задушить революцию, послав по дивизии на Питер, Минск и Киев, а там уж и до Харькова, Ярославля и Царицына близко.
– Надо с Владимиром Ильичом посоветоваться, – сказал наконец Дзержинский. – В конце концов, Подвойский со дня на день наркомвоенмором станет. Кому, как не наркому, ехать в Ставку.
Он вышел первым. Сталин задержался в кабинете, задал Роману несколько вопросов, после чего приказал найти батальонных командира и комиссара.
К озябшему под мокрым снегом батальону они вернулись впятером – Левантов был наказан за инициативу и помогал тащить мешок хлеба. Остальные волокли канистры с пшенной кашей. По словам Назара Селютина, происшествий не случилось, если не считать двоих дезертировавших и небольшой драки с участием десятка моряков. Дезертиры сбежали еще в порту, а драка произошла из-за Павлины Сапожковой и обошлась без смертоубийства. Судя по ссадине на скуле Сани-Дракуна, сцепились моряки не по-настоящему, просто со скуки.
– Кончайте трепаться, – потребовали матросы. – Когда на фронт отправят?
Комиссар посоветовал не спешить – чай, не семимесячные – и организовал раздачу харчей. Лишь приступив к приему пищи, подобревший личный состав услыхал неожиданную новость, не слишком всех огорчившую.
– Партия решила, что весь батальон там не понадобится, – объявил Ефим. – Тем более что мы пока не батальон, потому как нет в нашем отряде борцов за революцию ни рот, ни взводов. Поэтому комиссару поручается сформировать первый взвод для защиты Смольного, а мы пойдем обратно в Кронштадт.
Братва зашумела, называя командира Ефимкой, но большинство спорить явно не собиралось. Рысаков быстро назвал по именам и фамилиям три десятка моряков, назначил командиром Назара и пообещал, что к их возвращению батальон превратится в крепкое боевое подразделение, а то и вырастет до полнокровного матросского полка.
Хмуро зыркая на моряков, Левантов буркнул:
– Чего на слякоти стоим? Там… – он махнул рукой на полысевшие по осени липы, – беседки есть. Хоть какое-то укрытие.
Беседки действительно имелись. Устроившись под навесами, взвод смолол пшено и вычистил жестяные контейнеры, которые все называли судками. Повара забыли заправить кашу мясом и даже маслом, но хозяйственный Батя пустил по кругу бутыль жуткого первача. Глотнув термоядерную жидкость, братва немного согрелась, и Левантов начал ни с того ни с сего вспоминать, как пили на фронте бессарабский самогон.
Даже неизменно угрюмый Назар малость оттаял, но потом снова вошел в роль командира и грозно осведомился:
– Чем дальше заниматься будем?
– Я слыхал разговоры, будто скоро на вокзал – и на войну, – сообщил Батя.
– В Ставку едем, – уточнил Роман. – Как я понимаю, наша задача – охранять главкома Крыленко и других большевистских вождей.
– Думаешь, другие все-таки поедут? – спросил Левантов.
– Очень на это надеюсь…
Назар Селютин прервал Романа, приказав построиться и мотать в Смольный.
– Идем вроде как судки сдавать, а заодно разведаем, что да как, – сказал он, затем задумался и неуверенно спросил: – Может, стоит взвод на вахты разделить?
– На отделения, – машинально поправил взводного захмелевший от кружки жуткого пойла Рома. – Получится три отделения по девять-десять штыков.
Тут выяснилось, что штыки и винтовки есть не у каждого. Сгоряча Назар назначил Романа, как имеющего пехотное образование, командиром первого отделения и стал распределять бойцов на три десятки. Роман ухитрился заманить в свое подразделение Батю и Саню, за которыми подтянулись большевики Смирнов и Андрющенко, беспартийный Самойлов, совсем молоденький Герасим Балашов и еще двое, чьих имен Рома не запомнил. "Надо будет завести тетрадку и записать все данные", – подумал он и развеселился. Не было причин основательно входить в роль, ведь оставаться ему здесь не больше пары-тройки дней.
Когда взвод построился, Левантов жалобно взмолился: дескать, возьмите с собой, братцы.
– А ты кем на фронте был? – строго поинтересовался взводный.
– Радистом… и пулеметчиком.
– Пулеметчик пригодится, – решил Назар.
Им пришлось побегать по этажам Смольного, прежде чем товарищ Подвойский написал бумажку, по которой взвод получил в цейхгаузе винтовки, патроны и ручной пулемет Льюиса. В ранних осенних сумерках их эшелон отчалил от перрона Царскосельского вокзала.
Первой в составе, впереди паровоза, катилась открытая платформа с двумя полевыми пушками. Сразу за паровозным тендером были прицеплены теплушки, в которые погрузились рота запасного лейб-гвардии Литовского полка и большой отряд из рабочих Балтийского и Путиловского заводов. В следующем вагоне купейного типа ехали вожди, причем Роман так и не понял, кто именно из руководства направлен в Могилев. Вроде бы на перроне промелькнули Подвойский, Дзержинский, Сталин и какой-то старик в генеральской шинели без погон. Подсуетившись, Селютин посадил свой взвод в середине состава, потеснив красногвардейцев Обуховского завода. Вагон оказался плацкартным, так что разместились они с относительным комфортом. После них шли вагоны с пехотой, моряками "Авроры" и древнего броненосца "Александр II" (ныне – учебный корабль "Заря Свободы"), а замыкали состав еще одна платформа с легкими пушками и теплушка латышей пулеметной команды.
В общей сложности, как прикинул Роман, первым эшелоном в Ставку отправилось до полутысячи штыков при четырех орудийных стволах. Насколько он помнил – а помнил он много – всего Питер должен был послать в Могилев от шести до восьми поездов. Как следствие, послезавтра вечером возбужденная толпа матросов заколет штыками генерала Духонина, сразу же возобновится безобразная череда офицерских убийств, а там – и гражданская война.
Пристроившись на койке в обнимку с винтовкой, Роман попытался представить, как будет действовать в Ставке. Прежний план оставался в силе, но теперь у него в подчинении оказалось более-менее боеспособное подразделение. Мысли путались, разыгралась нервная дрожь, да и волнение вчерашнего дня наложилось на усталость бессонной ночи. Заснул он совершенно для себя незаметно и, открыв глаза, обнаружил, что за грязным окном уже рассвело.
– Где мы? – осведомился Рома, рывком переместившись в сидячее положение.
– Вроде пока в России, – сообщил Батя. – Всю ночь гнали почти без остановок. Ты чай будешь?
Чай показался полезной идеей, но в данный момент организм требовал иного. Сортир абсолютно не соответствовал санитарно-гигиеническим нормам. Кое-как справив большую и малую нужду, Рома воспользовался наколотыми на гвоздь обрывками книжных страничек и с ужасом понял, что нечем вымыть руки. Понятнее стало, почему Гражданская война сопровождалась жуткими эпидемиями тифа и прочими радостями жизни. Точнее – смерти.
На его счастье, поезд притормозил посреди поля. Спрыгнув со ступеньки, Роман набрал полные пригоршни снега, кое-как отчистил руки, сапоги и полу дубленки. Рядом с ним, чертыхаясь, мылся и обтирался Левантов. Остальные участники экспедиции с интересом наблюдали за ними сквозь распахнутые вагонные двери и выбитые окна.
– Так и завшиветь недолго, – злобно прошипел Георгий. – Для чего, спрашивается, революцию делали? Чтобы в дерьме по уши сидеть?
Помешав придумать убедительный ответ, паровоз жалобно засвистел и прибавил ход. Под улюлюканье пассажиров два любителя чистоты догнали свой вагон и заскочили в тамбур. Толпившиеся в проходе бойцы весело сочувствовали: дескать, не удалось убежать, а мы уж собирались пострелять дезертиров.
Вернувшись в свой закуток, они попили горячий кипяток, слегка попахивавший старым чаем. Батя уже раздавал консервы – по банке на двоих – и по ломтю черного хлеба. Подсмотрев, как орудуют остальные, Роман лихо вскрыл штыком банку тушенки, подсел к Левантову и осведомился, как тот собирается действовать в Ставке. Подцепив кончиком штыка кусок замерзшей свинины, радист-пулеметчик ответил задумчиво:
– Не допустить резни. Рабочие меньше на офицеров озлоблены, поэтому красногвардейцам больше доверия.
– Я тоже так думаю, – согласился Роман. – С другой стороны, среди матросов большинство рабочие, должны быть сознательнее, чем пехота.
– С чего ты взял, что мы из рабочих? – вмешался в их разговор удивленный большевик Павел Андрющенко. – Почти все братишки деревенские, грамоте только на флоте обучились. Один Назар у нас матросом на волжских пароходах успел поработать, да я на заводе у станка год постоял.
Назар Селютин мрачно возразил: дескать, он тоже из крестьян – пацаном уехал в Нижний из голодной деревни, до пятнадцати лет служил на побегушках в трактире, только потом на пароход устроился. Грозного мужика прорвало, он чуть не со слезами вспоминал, как измывались хозяева над прислугой.