- Здорово, конечно, только извини, - развел ладони Говоров. - Речь твою понять не в силах. А вот то, что мокрый я с ног до головы. Это точно. Дай хоть обсохну, а после и поговорим, - перебил говорливого лидера древних колхозников Павел, которого хлюпающая в сапогах вода уже бросила в дрожь. Несмотря на солнце, водичка оказалась совсем нетеплой.
Мужики, словно сказанное стало неким паролем, заговорили вразнобой, но в целом весьма дружелюбно.
- Цыц, - рявкнул староста, наводя некий порядок в войске. - Не зевай, однако, по сторонам смотреть буде.
Шум стих.
- Пойдем. В доме моем обсохнешь, там и разговор будет, - непонятно закончил импровизированный воевода.
Оставив возбужденных мужиков нести охрану водных рубежей, он повел гостя в село.
Подойдя к постройкам ближе, Павел с удивлением обнаружил, что дома, хоть и построены из толстенных бревен, низки, да и окошки, больше похожие на отдушины, ничем не закрыты. А больше всего поразило его отсутствие печных труб. Да и крыши домов оказались покрыты странным зеленоватым материалом. "Так это ж мох", - понял он.
Улочка же промеж глухих заборов почти не отличалась от обычной, такие же кучи золы подле ворот, канавы для дождевой воды, куры, скребущие дорожную пыль в поисках ведомого только им пропитания, ну и, конечно, заливистый собачий лай. Разномастные барбоски, высунув морды из-за ворот, полоскали идущих по деревне со всех сил. Брехали, захлебываясь от злости и норовя погрызть дощатый край.
Избушку, в которой он имел столь интересное общение со стариком, узнал сразу. И, словно по наитию, спросил степенно вышагивающего Ефима: - А что, дед Иван живой?
Староста бросил внимательный взгляд на избу и, как ни в чем не бывало, ответил: - Живой был. Только ушел он, луны две, как ушел. Вот сказал про тебя, а на утре и пропал.
Кольнуло Павла непонятное чувство, покрутилось в мозгу да пропало. Он перевел взгляд на спутника, который уже отворил калитку.
- Проходи, гость дорогой, не побрезговай, - словно выполняя обязательный ритуал, торжественно обратился староста к Павлу.
Говоров, не зная, что и ответить, поклонился в ответ и шагнул в ограду.
Дощатый помост, крепкие сараи. Дом пятистенок. Все надежно, продумано.
"Справный хозяин", - подумал он, шагая в сенях.
В избе старосты было темно и прохладно. Низкий дощатый потолок, бревенчатые стены, стол, лавки повдоль него. Два матерых, словно церковная касса, сундука, накрытых плетеными покрывалами.
Хозяин замер на пороге и, обратясь в передний угол, где угадывались образа, размашисто перекрестился, сложив два пальца. Повинуясь уверенности в правильности действий, однако, замирая от собственной смелости, (сон-то, он сон, да как знать…), Павел осенил себя крестным знамением. Жест для советского летчика, комсомольца, совершенно немыслимый в реальной жизни, получился настолько естественным и привычным, что по спине пробежали мурашки.
И словно ослабла в хозяине некая пружина. На смену настороженности пришла необъяснимая приязнь. Он громко распорядился накрыть стол, а сам указал гостю на скамью: - Свет Павел, отдохни с дороги. Одежу поменяй, перекуси, чего желаешь.
Словно из-под земли возникла молчаливая женщина. Темные одежды, платок с жестким узлом под самым подбородком. Глядя в пол, склонилась перед Ефимом, подавая холщевые портки и рубаху. Едва хозяйка покинула горницу, Павел скинул сапоги и, путаясь в нелепых застежках, скинул сырое барахло. Хозяин повторил невнятное распоряжение, и тут же в комнату начали входить молчаливые тетки. А вот в руках они несли блюда, различные, и до невероятности духовитые.
"А сон ли? - впервые проклюнулось в изумленном сознании. - Да ну. Скажешь тоже. Сон.
Павел огляделся вокруг совсем иными глазами: - Нет, нельзя сомневаться… Это сон, - отрезал он, превозмогая желание вскочить и кинуться вон. - Если не убедить себя, что все вокруг плод фантазии, легче свихнуться".
И тут что-то щелкнуло в голове. И голос рассудка, спокойный и отстраненный, произнес: "Сон, не сон. Какая разница? Будет то, что будет. А все остальное второстепенно. Не паникуй, на войну ты всегда успеешь".
"И точно, к чему эта паника?" - он отбросил пустые метания и принюхался. Запахи, от которых стало совсем невмоготу. Вспомнив, что ел он последний раз смутно похожую на суп бурду, Павел выдохнул.
- Садись, гость дорогой, раздели со мной трапезу, - пригласил давно созревшего гостя к столу хозяин.
Деревянные расписные блюда с мясом, курицей, рыбные головы, овощи, братины с ягодным морсом, Попробовать все немыслимо. Первый голод утолил быстро. Посматривая, как ест хозяин, следовал его примеру. Руками, без церемоний, вытирая жирные пальцы кусками холстины. Налил хозяин и мутной жидкости с отчетливым сивушным запахом. Выпили.
И ничего не случилось: "Брага, она и есть брага, разве что с травами, и на меду".
Наконец, решив, что гость не обидится на паузу в приеме пищи, Ефим построжел и, прищурясь, глянул на сотрапезника.
- А что, Паша, готов ты с врагом сразиться? - поинтересовался он вроде легко и спокойно. Только почудилось в голосе хозяина некоторое сомнение. Павел отодвинул выдолбленный из куска липы кубок: - Готов? К чему? Ты, Ефим, не темни. Я ваших дел не ведаю. Однако, чую - не от доброты душевной ты меня так потчуешь. А?
Ефим вильнул взглядом и крякнул: - Правда, так, правда. Сам сказал. Защитник… Опять же и дед Иван сказывал…
- Не тяни… - Говорову наскучило топтание старосты.
Тот вздохнул, словно решаясь сигануть с высокой кручи:
- Деревня наша в пяти верстах от озера. Камень-морем зовется, потому, как с морем схоже…Большая деревня была. В том годе еще спокойно жили. Справно. Ни слухов, ни молвы, так, изредка, бывало старухи на посиделках как выдумь болтали, что живет, мол, в озере том, чудо огромадное. Змей морской, огнедышащий. Ну чего старуха не сбрешет. Девкам оно полезно, чтоб не гулеванили попоздну. Только пропадать начали людишки. Что ни день - кого-нибудь нет. А мы с озера кормимся. Рыбу ловим, да в город на базар свозим. И на тебе, какая заноза. А по осени первый, кто змея видел, в деревню жив вернулся. Чудом ушел. Таку страсть поведал. Не приведи господь. Знамо дело, не поверили. Только люди-то все одно пропадают. А там еще один рассказал. Какого виду тот аспид. И что более всего страху нагнало, - Ефим сделал паузу, готовясь добавить нечто важное:
- Поведал тот человек, говорил-де с ним бес морской. Пасть не открыват, а слова слышит. Вона как. И по словам его выходило, "Коль будем мы ему каждый день по одному мальцу, аль молодице приводить, то не станет он рыбаков тревожить. Не даст с голодухи сгинуть".
- Ясно дело. На веру не взяли. А в другой день целый баркас под воду утянул, проклятущий. И внове одного рыбака в живую пустил. Тот слово в слово рассказ повторил.
- Куда деваться, месяц на рыбу не ходили, крепились. А как в казну платить пора пришла, взвыли. Государь шутить не станет. Вмиг, не хуже змия, голов лишит. Вот и пришли к чуде с поклоном. Как не придешь. Да только, что ни день, а деток жальче. Да и не напасешься на прожору этакого. Да он все наглее, а еще растет как на дрожжах, от людской пищи. Уже на берег выбираться стал. В лесу зверя ломать. Поняли мы, пока всех не пожрет, не успокоится. Пришли к воеводе. Так, мол, и так, посулили разно. Умаслили, одно слово. Прислал он солдат. С десяток.
Ефим проглотил комок, и, вытерев испарину, глотнул из кубка. Глаза его слегка помутнели, но не от хмеля, а от воспоминаний.
Павел сидел, открыв рот. Нельзя сказать, что не было у него веры в сказанное. Однако, после воздушных боев первых дней войны, слушать этакое было диковинно.
"Но это же сон", - напомнил он себе. И все стало на свои места.
Павел двинулся на стертой до блеска скамье. - Ну и? - поторопил он.
Не ожидая повторного приглашения, Ефим продолжил: - Сгинули. Как в омут. Только кусок рукава от мундира, да, страшно сказать, пол ноги в казенной обувке. И все. Змей, после того случая, вовсе сдурел. По округе начал бродить, уже два села вчистую сожрал. В ночь налетит, а утром только кости на улице. Страх. До нас пока не добрался, но чую, пора пришла и нам смерть принять.
- А тут объявился в деревне прохожий человек.
- Иваном назвался. На постой, в хату, просится. А у нас нынче половина их впустую стоит. Жалко, что ли? Ну и стал дедок жить. Тихо, мирно. А как пошел по деревне стон, вой, дал совет собрать сход. На нем про защитника нам и сказал. Хочешь, не хочешь, поверили. В лучшее верить хочется.
- Однако, пока суд да дело, змей все новых отдавать требует. И вот пора пришла дочку мою отправлять. Завтра в ночь и вести.
- Да что-ж я зверь… - вдруг взвыл староста. - Не отдам доченьку. Сам пойду.
Он кое-как успокоился и закончил печально: - …А как не отдашь, коль, почитай, все деток лишились? - он с надеждой посунулся к гостю: - Слушай, Павел. Ты один со змием сладить можешь. Спаси. Спаси. Не меня, дочку спаси. Одна у меня…
Ефим ухватил себя за бороду, зажимая готовый сорваться крик, и выскочил из-за стола.
Переваривая рассказ хозяина, Павел тупо уставился в стенку:
"Ну как поверить? Дичь".
И тут дверь тихонько отворилась, в горницу вошла девчонка. Даже суровая ткань сарафана не могла скрыть точеной фигуры. Из-под платка виден был толстенный хвост русой косы. Она взмахнула ресницами и подняла на гостя огромные, синие, глазищи. И тут Павел отчетливо понял, что значит когда говорят "сердце выпрыгнуло из груди". Он ощутил, что лицо его вспыхнуло, словно от спички. Девчонка ойкнула, увидав незнакомца, крутанула косой и вылетела прочь.
Павел заморгал, пытаясь сообразить, привиделась ему незнакомка, или видел ее наяву. Зажмурился…