Так благородная доверчивость едва не погубила Манко. Будучи человеком, привыкшим свято хранить своё слово, он верил уверениям и клятвам других людей, да к тому же для него было чем-то само собой разумеющимся, что те, кому он спас жизнь, с кем делил стол и кров, не могут поднять на него руку. Может быть, он ещё допустил бы, что среди них оказалось бы один-два предателя в случае войны, но чтобы все семеро разом оказались подлецами -- этого было за гранью его понимания. Вот почему когда его даже предупредили о заговоре испанцев против него, он просто не поверил. А предупредившая его женщина по имени Банба не на шутку встревожилась. Немного понимавшая по испански и ясно слышавшая, как испанцы обсуждают идею его убить, не могла найти себе покоя. Как спасти Манко, в упор не видящего опасности? По счастью, у неё хватило ума сообщить об этом ещё и полководцу Кискису, известному своим резким неприятием спасшихся в Тавантисуйю испанцев.
Тот не на шутку встревожился и задумался. Понятно, что испанцы не самоубийцы, а значит, собираются не просто убить Манко, что не так-то сложно, учитывая, что он их нисколько не опасается, но и выйти сухими из воды. А значит, они собираются убить его так, чтобы потом можно было легко сбежать, не особенно рискуя встретиться с жителями Вилькапампы. Как это было возможно сделать чисто технически? Кискис знал, что в своей неосторожности Манко доходил до того, что уходил с испанцами в лес, чтобы играть с ними в городки(точнее, игра заключалась в метании подковы в фигуры, сделанные из гвоздей и других мелких деталей). Знал, что там есть у них излюбленная полянка, где они любили забавляться игрой. А кроме того, вокруг этой полянки достаточно густые кусты, чтобы спрятать воинов...
Вскоре Манко с испанцами пришёл на свою излюбленную полянку, и они стали играть. Манко, более ловкий по сравнению с испанцами, которым к тому же мешало всё время таскаемое с собой оружие, постоянно выигрывал, что испанцев немало злило. Когда Манко метнул подкову в последний раз, и улыбнувшись сказал: "Эту партию я выиграл", находившийся рядом испанец ухмыльнулся в хищном оскале и с издёвкой сказал: "Зато жизнь проиграл" и ударом в спину сбил Манко с ног. Тут к ним метнулся игравший неподалёку маленький сын Манко по имени Титу Куси. С криком: "Не смейте трогать моего отца!", он попытался встать между ни и его врагами. Испанцы загоготали, один из них метнул в мальчика копьё, оно задело мальчику ногу, но тем не менее он всё-таки убежал.
И тут внезапно засвистел и стрелы, пронзившие негодяев всех до единого. Потом воины вышли из кустов. Кискис подошёл к раненому Манко. "Прости, что не выстрелили вовремя. Вы поначалу так мирно играли, что нам в какой-то момент и впрямь показалось, что они не думают тебя убивать, мы утратили бдительность и не сразу возвели луки". "Кискис, как вы здесь оказались?" "Помнишь, ты убеждал меня, что чтобы одолеть испанцев, надо научиться мысленно ставить себя на их место", - ответил Кискис, осматривая рану Манко, - "Я просто воспользовался этим советом. В отличие от тебя, я поверил, что они хотят тебя убить". "Но как так можно, мы вместе делили стол и кров..." "Ты же сам говорил, что мы для них всё равно не люди, а что-то вроде животных. Едят же они в случае нужды своих верных собак и коней". Манко ничего не ответил, горестно закрыв лицо руками. Как он вспоминал позже, боль от предательства испанцев была много сильнее, чем боль от нанесённой ему раны, которая была настолько лёгкой, что он чувствовал себя в силах дойти до дома сам, но Кискис настоял, чтобы его несли на носилках.
Оправляясь от раны, Манко, обсуждая произошедшее с Кискисом, в ответ на его слова, что "ни к чему больше связываться с испанцами", отвечал: "Древние мудрецы говорили, что ради своего народа можно заключить союз даже с демонами, только надо быть уверенным, что это ты сумеешь обвести их вокруг пальца, а не они тебя. Пойми, выгнать испанцев с нашей земли, даже если это удастся при моей жизни -- только половина дела, притом меньшая половина. Чтобы добиться прочной независимости от белых людей, нужно, чтобы у нас было всё тоже, что и у них. Ружья и корабли, лошади и бумага. Необходимо заимствовать от них всё полезное, как наши предки заимствовали всё полезное у враждебных племён. Только так мы можем быть всегда уверены, что сумеем дать им отпор. Я совершил ошибку, решив, что отдельным испанцам можно доверять. Доверять я им больше не буду, но без использования белых учителей нам всё равно не обойтись. Как иначе нам проскакать галопом тот путь, который они прошли шагом? А именно это мы должны сделать".
Из своего "орлиного гнезда" Манко внимательно следил за обстановкой, которая складывалась в "вице-королевстве Перу". А там происходили очень интересные события. Между Испанской Короной и конкистадорами произошёл конфликт на почве того, кто должен грабить страну в первую очередь. Конкистадоры хотели более неприкрытого и наглого грабежа, Корона -- более стабильного и долгосрочного, поэтому считала необходимым несколько ограничить произвол завоевателей в отношении покорённого народа, запретив, в том числе, и прямое рабовладение, поскольку подданные Короны должны были плодиться и размножаться, что для рабов невозможно. А конкистадоры, дай им волю, извели бы население так, как это случилось на островах Карибского Бассейна. Манко оценил расклады. Как уже говорилось, прямая власть Короны была для его народа несколько меньшим злом, с Короной казалось возможным договориться до компромисса вроде того, на который инки пошли когда его короновали, но тем не менее он не забывал свою мечту о полной независимости. А кроме того, во главе пожелавших отделиться конкистадоров стоял один из злейших врагов Манко, Гонсало Писарро. Манко не мог забыть, как этот негодяй нагло отнял у него жену и что потом во время восстания несчастную ждала ужасная смерть -- молодую женщину вывели в поле и расстреляли из луков. Помнил он и о том, как братья Писарро, наказывая его за первую, неудачную попытку бегства посадили его и даже его маленького сына Титу Куси на цепь точно собак, а проходя мимо, наносили Манко пощёчины и всячески издевались над ним.
Манко решил избрать такую тактику -- против решивших отделиться конкистадоров поднять восстание, а с Испанской Короной с одной стороны, до поры до времени не ссориться, а с другой -- ничего конкретного ей не обещать, хотя и делать вид, что с Манко можно договориться. Таким образом при нейтралитете Испанской Короны конкистадоры были лишены помощи из метрополии, а другой -- против них было поголовно настроено почти всё местное население. Хотя формально Манко не ссорился с Короной, но в народе не без его ведома и помощи распространялась мысль, что "пока господа спорят о том, кому из них нас грабить, самое время их всех выгнать из страны поганой метлой". Так восстание, впоследствии названное Войной За Освобождение, довольно быстро одержало победу, а те конкистадоры и их прихлебатели, что не были убиты, сели на корабли, и сбежали кто в Мексику, а кто в Испанию. Так в католическом христианском мире появилась первая волна эмигрантов из Тавантисую. Испанская Корона оказалась в довольно дурацком положении. Желая, чтобы мятежников потрепали повстанцы, она упустила момент, когда победа оказалась в руках у Манко. А потом уже некем и нечем было принудить Манко к покорности. Он отвоевал своё государство, теперь был независимым правителем и весь христианский мир уже не мог с ним ничего поделать, так как желающих "наводить порядок" в Перу после того, как конкистадоры лишились всего "честно награбленного" тоже было как-то немного. В Мадриде могли только бессильно скрипеть зубами, но тот факт, что "кролик выскочил из пасти удава", не признать было невозможно.
Конечно, Тавантисуйю не могла восстановиться совсем в том виде, в каком она была до испанского завоевания. Опасность со стороны христиан постоянно приходилось иметь в виду. Однако на повседневном быте это не очень отразилось. Жители Тавантисуйю по прежнему одевались в свои традиционные одежды, мужчины - в рубахи-туники и штаны(теперь штаны были обязательны даже в тёплом климате, иначе не сядешь верхом на лошадь), женщины -- в платья до середины икры, но если раньше обязательным дополнением к туалету были украшения, то теперь золотые украшения были редкостью, ибо всё золото и серебро уходило на внешнюю торговлю. Однако теперь среди молодёжи из верхних слоёв общества считалось крутым иметь в гардеробе испанское платье, и прощё всего это было у тех, кто имел связи с внешней торговлей. Старики этого дела не одобряли. Помимо того, что это вызывало у них неприятные воспоминания, европейская одежда была для Тавантисуйцев крайне непрактична - её было очень сложно содержать на привычном для тавантисуйцев уровне гигиены -- пока отстираешь и отутюжишь все складки и кружавчики... (Для самих европейцев эта проблема не стояла -- для них было привычно не мыться месяцами и разводить в пышных причёсках вшей и блох). Кроме того, женское европейское платье было неудобно и чисто практически -- в нём нельзя было ни готовить, ни стирать, потому что корсет мешал своей хозяйке даже наклоняться. А надо сказать, что после Войны за Освобождение даже среди высших слоёв общества праздность не рассматривалась как простительный грех, а сурово осуждалась. Поколение, пережившие войну, на первое место ставило способность выживать в стеснённых условиях.
Кухня тавантисуйцев тоже изменилась мало. Хотя европейцы завезли коров и пшеницу, в широкое употребление они так и не вошли -- пшенице крестьяне по-прежнему предпочитали кукурузу, а молоко взрослые тавантисуйцы, в отличие от белых людей, пить не могли -- не хватало привычки поколений. Правда, кое-где коров всё-таки держали, чтобы было молоко для сирот или детей, матери которых не отличались молочностью, но это было скорее экзотикой.