Пшеницу не стали активно внедрять после того, как в одном районе один особенно ретивый начальник приказал крестьянам заменить все посевы кукурузы пшеницей и это вызвало очень сильное возмущение, которое в другом государстве неизбежно переросло бы в стрельбу, но в Тавантисуйю на жалобу крестьян своевременно отреагировали из центра, и ретивый начальник был снят. Кроме того, хотя пшеница и лучше по питательным качествам, урожайность кукурузы много выше, так что менять основной продукт питания не хотелось. Мелкие добавления в кухню, такие как петрушка или шпинат, проходили без проблем. К тому же, когда стали плавать на кораблях, обнаружилось, что в дальних экспедициях у матросов начинают кровоточить дёсны и выпадать зубы, но этого можно было избежать, если возить с собой ящички с зеленью и выдавать каждому ежедневно хотя бы по две травинки.
Остальная Европа до поры до времени лишь наблюдала за событиями и что она могла при этом видеть? Итак, испанцы открыли и завоевали новую страну. Примечательно, но после Мексики это уже не столь ново. Покорённые жители этой страны через некоторое время восстали и сбросили иго завоевателей. Этот факт вызывал смешанные чувства -- с одной стороны, поражение от язычников не мог не вызывать у христиан некоторой досады, с другой стороны... в Европе, переживавшей бури реформации, далеко не все сочувствовали католикам, да и даже среди католиков далеко не всем нравилось превосходство испанцев, не так уж плохо, что им дали по носу, пусть не зазнаются. Был и ещё один момент, для Тавантисуйю, пожалуй, самый важный. Торговля с заморскими колониями Испании для Европейских купцов из других стран была запрещена и могла вестись только из-под полы, с независимым же государством можно было установить прямые торговые контакты. Во всяком случае, стоило бы попробовать. Так что как только весть об окончательном поражении в "Перу" распространилась по Европе, к Манко потянулись купеческие представители из других европейских стран. Их принимали с охотой, так как Манко понимал, что изгнать завоевателей лишь полдела, более-менее гарантировать свою страну от вторичного покорения можно только если у его государства тоже будут ружья и корабли, лошади и механические часы, чернила и бумага, а также множество грамотных людей, способных овладеть европейскими знаниями, хотя, конечно, к европейцам относились настороженно, ибо наученный горьким опытом Манко не мог уже им доверять. Обстоятельства благоприятствовали Манко. Разобщённые религиозными войнами европейцы не могли выступить против Тавантисуйю единым фронтом, а клирики разных конфессий, занятые разборками друг с другом, ещё не поняли, какой серьёзный вызов для них заключён в самом существовании Тавантисуйю. Они только знали, что там живут язычники, что они по какой-то причине разрешают торговать только со своим государством, а не с частными лицами, но для европейцев это было даже по-своему удобно, так как можно было не опасаться подвоха. Внутренние порядки там, конечно, чудные, но чужеземным купцам причуды местного деспота (монарх-нехристианин в глазах европейца автоматически выглядел деспотом) были как-то безразличны. Лишь позднее один образованный английский купец обратил внимание на неожиданное сходство между Тавантисуйю и "Утопией" Томаса Мора. Государственная монополия на внешнюю торговлю, плановая организация хозяйства, отсутствие денег, нищенства и воровства. Да, кое в чём казнённый канцлер оказался удивительно прозорлив, хотя его книга вышла почти за два десятилетия до открытия этой страны.
В Тавантисуйю, тем временем, произошли некоторые важные изменения, извне белым людям казавшиеся незаметными. Манко много рассуждал о причинах гражданской войны, принёсшей его стране столько бедствий, и пришёл к выводу, что виною многих бед было то, что статус инки чаще всего передавалось по наследству, от отца к сыновьям, хотя те не обязательно были столь же достойны этого, как их предок, заслуживший звание инки потом и кровью. Вот почему столько инков оказалось на стороне мерзавца Уаскара, да и потом, во время восстания слишком многие инки предпочитали не бороться, а, подобно Паулью, смириться с властью испанцев и уверять простой народ, что борьба бесполезна.
Итак, отныне любой сын инки обязан был заслужить это звание, иначе он был так и обречён оставаться в самом низу карьерной лестницы, и никаких поблажек. Исключения Манко не стал делать даже для собственных сыновей. Когда один из советников обратил его внимание на то, что таким образом страна может остаться без наследников престола, Манко ответил, что у него нет оснований сомневаться в своих детях, а если такое и случится когда-нибудь, это будет значить, что род Потомков Солнца выродился, и ему нужна замена. Правда, у молодого Первого Инки неизбежно возникала проблема с наследниками "по умолчанию" но это было вполне решаемо.
В других обстоятельствах едва ли удалось бы провести подобную реформу, но наследственная аристократия была итак уже на 80% перебита, а те, кто во время Войны за Освобождение заслужил звание инки в бою, не видели ничего зазорного в том, что их сыновья будут должны тоже его заслужить.
Кроме того, параллельно была проведена ещё одна реформа, несколько смягчавшая горькую пилюлю. Раньше, когда письменность была только на шерстяных шнурках кипу, образование было обязательно только для детей инков. Конечно, это не значит, что для всех остальных оно было запрещено, как потом уверяли некоторые из конкистадоров. Нет, в принципе мог учиться любой желающий, тот, чьи родители пренебрегли этим в детстве, мог потом догнать во взрослом возрасте, но далеко не все горели желанием это сделать, а многие, освоив самое начало, потребное для статистики и учёта, бросали обучение (отсюда потом и пошло представление, что кипу могло использоваться только для статистики, а не было полноценным письмом). Причина была в том, что чтобы освоить узелковое письмо, требовались годы, ибо сложность кипу была примерно такой же, как у китайских иероглифов, и тратить на это юность имело смысл лишь для тех, кто потом собирался делать административную карьеру, но никак не для тех, кто потом собирался быть рыбаком или крестьянином. Этим вполне хватало статистического учёта для подсчёта сданной продукции и двух-трёх грамотных на село, чтобы в случае нужды можно было составить жалобу на старейшину в центр, после чего приезжал судья разбираться на месте. Новости и указы тоже зачитывались на слух гонцами перед специально собиравшимся для этого народом.
Таковы были прежние порядки, но появление бумаги и алфавитного письма дало возможность всё изменить. Теперь чтению и письму можно было обучиться меньше чем за год. Кроме того, чтобы освоить в кратчайшие сроки новые ремёсла, тоже нужна была грамотность, ведь пленного кузнеца-испанца не пошлёшь в каждый город, в большинстве случаев приходилось пользоваться письменными инструкциями. К тому же в памяти народа были ещё свежи те беды, которые случались из-за того, что гонец по тем или иным причинам мог исказить послание, к тому же единичного гонца могли перехватить, но в мире, где все грамотные, гонцов вполне можно заменить газетой, печатаемой не в одном экземпляре. Даже если в смутное время газеты опять бы стали приходить с трудом, уж само их содержание никто не мог изменить по своему усмотрению, и все речи и призывы могли дойти до народа в неизменном виде. Так что теперь все дети без исключения, как мальчики так и девочки должны были обучаться чтению, письму и счёту, а также истории и географии родной страны.
За те двадцать лет, что прошли со времени Войны за Освобождение удалось сделать почти всё из намеченного Манко. В армии топоры сменились стальными клинками, а луки -- огнестрельными ружьями, а истории о том, как предки в панике убегали при виде лошадей, теперь вызывали лишь улыбку -- верховой езде теперь был обучен каждый воин. Всё это вселяло уверенность, что теперь-то испанцы не смогут захватить их страну, ибо встретят их теперь огнём и сталью.
А над Тавантисуйю потихоньку вновь сгущались тучи. В Испании так и не смогли примириться с потерей столь богатой колонии, да и сам прецедент победы язычников над христианами мог вызвать брожение и в остальных колониях. Однако Испания была страной частной инициативы, в ней было полным полно авантюристов, искавших лёгкую добычу, но желающих связываться с Тавантисуйю, ощетинившейся словно дикобраз, в ней долго не находилось.
И всё же такой человек нашёлся. Звали его Франсиско де Толедо. Это был человек совсем иного склада, нежели Писарро. Его не интересовала лёгкая добыча, на первом месте для него были вопросы веры. Он знал твёрдо -- языческая зараза должна быть искоренена, чего бы это ни стоило. Причину прошлых неудач де Толедо видел как раз в том, что тогда недостаточно плотно занимались искоренением язычества. Священник удовлетворялся тем, что формально крестил вверенных ему прихожан, видел их всех перед собой по воскресеньям, ну а на то, что его паства по-прежнему ходила к уакам, смотрел сквозь пальцы. Нет, так не годится. Языческую заразу нужно выжигать калёным железом, после покорения Тавантисуйю сама память о том, что было до испанцев должна быть изничтожена. Все образованные люди должны быть истреблены, все книги сожжены на кострах, театры, песни и танцы запрещены, и даже сам язык кечуа, после того как местное население в достаточной мере освоит испанский, должен быть запрещен и со временем забыт. О прошлом все должны будут помнить только одно: раньше этой страной правили кровавые и жестокие тираны-язычники, имевшие привычку совершать человеческие жертвоприношения, а также казнить всех по любому поводу и без повода. Христиане же в этой истории должны были выглядеть освободителями, посланными исстрадавшемуся народу самим Богом.