Проснулся Олег на земле в потемках. Через круглое отверстие над головой виднелись звезды. Вокруг, лежа вповалку, сопели люди. В животе урчало, бурчало и шумело. Голова казалась куском чугуна. Хорошим таким, большим куском. Пошатываясь и наступая на руки и на ноги возмущавшихся сквозь сон ордынцев, он пробрался к выходу, откинул полог и отбежал от него как можно дальше. Нашел мелкую канавку и наклонился. Его вывернуло. Раз, другой. Старательно вдохнул в себя как можно больше воздуху. Воды! Сейчас бы воды! А где ее ночью взять? Схватишь чей-нибудь бурдюк – еще руку отрубят, как вору. Или откроешь, а там опять – фу, даже думать противно! – кумыс.
Направился обратно. Еще бы юрту не перепутать. Нет, своя. Свыкшиеся с темнотой глаза углядели, что дрыхнут одни коротышки. Посмотрел внимательней – так и есть, детвора! Дом такой у них, што ль, для сироток?
Решил не думать ни о чем, постарался заснуть.
Утром всех разбудил грозный окрик. Толкаясь, начали выбегать наружу. Олег держался последним – чего торопиться? На него с удивлением косились, но никто ничего не сказал. Немолодой ордынец в меховой шапке и с кнутом покрикивал на ребят, подгоняя. Пошли гуртом в сторону. У одного из костров с котлом дети уселись в отдельный кружок, получили по миске, в которые две женщины в платьях до пят принялись наливать какое-то варево. Белый Лоб в замешательстве остался стоять.
Монгол ткнул его кнутовищем и сказал:
– Я – Дэлгэр. Твой учитель. Ты – ученик. Или меня слушаешь, или не ешь. Все они, – показал он на мальцов, – мои. Отцов нет, матерей нет. Самые злые воины будут. Ты тоже.
– Русский откуда знаешь? – спросил плотницкий сын.
– С послом в Киеве был. Один год был. Иди есть.
– Как я сюда, – Олежка показал на юрту, – попал?
– Туглай принес. На плечах. Иди.
Древоделя подошел к сиротам, расположился рядом. Одна из баб сунула ему миску в руки. Олег посмотрел на соседей. Они пили варево, оставшиеся на дне кусочки мяса и лапшу брали пальцами и совали в рот.
– Бешбармак! – улыбнулась тетка.
Ну, бешбармак, так бешбармак.
– Амарбат! – ткнул себя кулаком сидящий слева пузатенький мальчишка.
– Наран! – выглянул из-за его плеча ушастый паренек с обожженным лицом без бровей.
– Олег! – ответил новичок. Вот и познакомились.
После завтрака все побежали за стойбище. Около "своей" юрты из рук Дэлгэра юный ратник получил ватный зипун, штаны, драную старую шапку из облезлой белки и лапти с суконными чулками. Догнал прочих. У всех имелись луки, они метко стреляли в крепко связанные пучки хвороста, стоймя расположенные в поле.
– На, – сказал учитель, подавая лук и стрелу.
Отрок натянул, стрельнул – позорно задребезжала тетива, стрела улетела куда-то вправо. Небольшая толпа маленьких разбойников дружно захохотала.
Наставник терпеливо объяснил, как класть стрелу, как тянуть – левая рука в суставах неподвижна, правый локоть "смотрит" вверх, – когда отпускать пальцы, как учитывать ветер, как держать лук. Оставил на месте, пока не попадет в цель. Будущих бойцов повел дальше – они подозвали лошадей, вскочили на животных без седел, и, ухватившись только за гривы, помчались в степь.
Сжав зубы, Олег стрелял и стрелял в пучки, пока с переменным успехом не начал попадать. Чем сильнее он уставал, тем яснее проявлялась мечта – бросить все к чертям, прокрасться ночью к этому "Туглаю" и перерезать ему горло… А крест зачем целовал? Спьяну, но целовал?
Нынешние "друзья" вернулись веселым табуном. Похвалив за то, что из предложенных пяти раз плотницкий сын попал в цель хотя бы три, Дэлгэр дал ему оседланного коня. Тот недобро посмотрел на урусута и показал огромные зубы.
– На коне ездил? – строго спросил монгол.
Юный ратник согласно кивнул. Ездил? Да не то слово!
Попытался залезть, крикнул:
– Подсоби!
Учитель забросил его на скакуна, помог всунуть ноги в короткие – по росту – стремена, всунул в руки узду и вдруг – к-а-а-ак на того крикнул! Понесся по степи старый – скоро на бешбармак – конь! Как мог, Олег старался удержаться в седле, болтался ванькой-встанькой, вроде урезонил вздорное животное, но вскоре его догнал лихой Наран, схватил за уздцы чужого скакуна и повел обратно. Все лежали и покатывались со смеху. И чего это они? Не видят – коняка бешеный?
Дэлгэр под общий хохот только покачал головой.
– Вы, урусуты, все одинаковы. Не надо его все время дергать за поводья! Отпусти! Дай ему самому лететь по степи! Слушай его бег! Слейся с ним! Конь – крылья монгола! Лети!
"Ну я же не монгол?" – подумал Олежка и вытер нос.
Учитель, не глядя, сунул загнутый носок ичига в стремя, без какого-либо видимого усилия взмыл в седло. Послушный умелой руке хозяина, скакун преобразился: пошел наметом, потом дважды встал на дыбы и, наконец, перешел в ровную рысь. Наездник сидел легко и красиво, чуть откинувшись назад.
– Чо! – погнал он коня галопом, на скаку перевернулся задом наперед, обратно, коснулся ладонью земли, держась за переднюю луку, ударил о землю ногами и снова взмыл на круп. Благодарно пошлепывая животное по шее, подъехал к мальчишкам.
– Понял? – спросил он у плотницкого сына.
– Понял… – сквозь зубы ответил тот.
В обед снова ели вареное мясо. Старший собственной рукой ножом разрезал на части и каждому давал кусок сообразно положению ученика. Естественно, древоделе достался самый маленький. Когда, сытые, валялись в траве, учитель рассказывал что-то веселое в лицах, будущие покорители Вселенной покатывались со смеху.
Солнышко как следует прогрело воздух. Теперь начали бороться – оголились по пояс и, кряхтя, сопя и ругаясь, хватаясь за кушаки, принялись валить друг друга в изъеденную скотом до голызины траву.
– Корэш, борьба! – сказал Дэлгэр юному ратнику. – Хватать за кушак, не бить! Амарбат!
Подбежал давешний знакомец, принял стойку. Наставник сделал знак, и тот кинулся Олегу под руку, стараясь ухватить пояс за спиной, юный ратник повернулся боком, подцепил Амарбата за кушак спереди и, продолжая движение маленького монгола, сильно толкнул его в первоначальном направлении, подставив бедро. Мальчишка кубарем полетел в пыль, прочие загалдели.
– Хорошо! – похвалил учитель. – Очень хорошо!
Тут к занимающимся подлетел еще один пацан – наверное, сын какого-то мурзы – слишком хорошо и ярко был одет. Что-то бойко проорал на своем, Дэлгэр сделал знак рукой, и все поспешили в стойбище.
Заметив недоумение юного ратника, учитель произнес:
– Будет казнь. Надо смотреть, – и зашагал вперед.
– Какая казнь, кого? – спросил древоделя, семеня за кривоногим, раскачивающимся из стороны в стороны – ясно, что тот в седле проводил больше времени, чем на земле – монголом.
– Как это на русском? – сделал умелый всадник руками неприличный жест. – О! Прелюбодеяние!
За прелюбодеяние? Казнь? По пять жен и десять наложниц имеют, и все равно – преступление? Скорей всего, какой-либо не слишком знатный супругу кого-то слишком важного соблазнил.
Недалеко от очень памятного Олежке зиндана одной веревкой повязали шеи молодого крепкого парня и совсем юной девицы с изящными подвесками на косах, множеством серебряных монет, связанных меж собой, на груди, и блестящими серьгами в ушах. Можно сказать, что она выглядела очень красивой.
Под ор многочисленных зрителей трое палачей перекинули веревку через горб лежавшего на земле вельблюда, хрипящего, плюющегося, и принялись его яростно стегать, хотя он не желал вставать вовсе. Наконец он выпрямился на своих длиннющих ногах, и тела жертв повисли по обе стороны туловища животного. Парень отчаянно дергал конечностями и синел лицом, высунув язык, девица висела плотно, очевидно, сразу сломала шею. Со ступней трупов капала жижа. Зрители, как ни в чем не бывало, разбрелись, возвратившись к своим делам, вельблюда со страшной ношей палачи погнали в степь – зарыть тела.
Вечером дрались на палках, опять жрали бульон, подходили знакомиться другие малолетние ордынцы – Олег сидел, с тоской смотрел на темнеющее небо и думал – неужели, Господи, это теперь жизнь моя на многие лета? Степь, трава, кони и конина, вонь спящих вповалку тел, сизый дым под закопченным куполом юрты и кровавые набеги на чужие племена и народы? Жуть, жуть, жуть!
Когда укладывался почивать на войлок, ему знаками показали – выйди наружу, зовут. Уже зевая – загоняли за день, нехристи! – ступил за порог и развеселился – стояли старик-лекарь и его внучка. Девчонка прямо-таки нарядилась – в цветастом халате, шапочке с кисеей и бусинами, на груди – монеты в связках, на ногах – красные ичиги. Она сунула ему в руку мешочек, вспыхнула и убежала.
– Гостинец! – пояснил старичок открывшему рот от удивления парнишке. – Сухой слива, сладкий!
– Ну-у… – потер плотницкий сын макушку дланью, – спасибо…
– Станишь жену выбирать, выбирай Алтантуяа! Ты холёший гулям будишь, очень холёший! Ты ей нравишься!
– Да я как-то не тороплюсь пока…
– Завтра поход! Илыгмыш уходит! Войско уходит! К Тохтамышу! Оглан хочет, чтобы ты жену при нем выбрал! Вдруг не вернется?
– А куда поход? – живот почему-то заскребло изнутри.
– За Дон, на Москву!
– Почему на Москву?! – похолодел Олежка. – Зачем на Москву? Тохтамыш с Димитрием не в которе!
– Не знаю! – ответил лекарь. – Совсем не знаю! Тоже ухожу! Убьют – возьми Алтантуяа, самый холёший жена будет!
Олег развернулся и пошел в юрту. Какая, к чертям, жена, когда ордынцы опять на Русь лезут?! Он упал на войлок, подложил под голову шапку, уткнулся лицом в облезлый беличий хвост и беззвучно и горько зарыдал. Соленые слезы текли по свежему рубцу на грязной щеке, плечи тряслись. Война! Да устоит ли Москва?..