Под защитой орудий бронепоездов, то и дело рявкавших в сторону недалёкой Волги, бойцы 1-й Революционной высаживались из вагонов. Гай махал маузером, призывая "храбцов" в атаку, Авинов задирал руку с наградным браунингом, воодушевляя их же на подвиг, и бойцы орали "ура!", матерились и кричали не пойми что. Кирилл, впрочем, "уряканья" не слыхал - земля то и дело дыбилась взрывами фугасов, неумолчный, убийственный гром канонады дрожал и перекатывался над лесом и перелесками, давил страшным прессом не столько на слух, сколько на дух, отнимая его силу, вселяя страх и разжижая волю. Красная батарея, ещё толком не занявшая позиции, ответила грохотом навстречу, посылая пятидюймовые снаряды в сторону еле видных белогвардейских цепей.
Поймав ошалелого коня, потерявшего седока и трясшего головой, Авинов вскочил в седло. Гаевцы и бойцы Инзенской дивизии сомкнули неровные цепи с "пятоармейцами", широким разливом пошли в атаку на врага.
Стало потише - артиллерия белых перестала мешать землю с небом. Смолкли и пушки красных. Но это было истинное затишье перед бурей - каппелевцы наступали силою огня и железа.
Зелёные туши танков ползли в разрывах цепей, поводя дулами орудий и пулемётов. "Белый солдат", "Тигр", "За Русь Святую", "Доблестный уралец" - каждый "ромбус" был наречён по-своему, будто сухопутный корабль. Изредка постреливая из пушек, пуская пулемётные очереди, танки пёрли неудержимо, и чудилось, их железный поток не остановить ничем.
А от Романовского железнодорожного моста, перекинутого через Волгу, накатывал тяжёлый бронепоезд "Святой Георгий Победоносец", ворочая орудиями.
Цепи 1-й и 5-й красных армий смешались, сбились в толпу. И грянул гром…
Из-за Волги прилетели двухмоторные бомбардировщики "гота", несясь чёрными яйцами авиабомб. А ещё выше летело звено воздушных кораблей "Илья Муромец" - три "богатыря" сразились с красными бронепоездами, сбрасывая на них двадцатипятипудовые бомбы. Мощные паровозы типа "Эр" попытались было сманеврировать, но тучи огня рвали составы на части, подбрасывая вагоны и ломая их в воздухе, сбрасывая под откос, выжигая до гнутых остовов. С отвратительным скрежетом, перебивая даже адский грохот разрывов, лопалась броня, выметывая бешеное пламя. "Красный ураган" скрутило, грузно опрокидывая, выламывая сцепки. Подбитый бронепаровоз скрылся в облаке грязно-белого пара…
Авинов смотрел на всё это инфернальное действо, оцепенев, как и его конь, - бедный гнедок мелко дрожал, изредка всхрапывая.
Мимо, оступаясь и падая на склоне, ничего не видя, пробежал Межиров - без винтовки, без фуражки, волосы всклокочены. Проскакал комэска Тоникс, правя конём одною рукой, другая висела плетью. Начался великий драп.
- Танька! - возопил кто-то. - Братва, танька идёть!
Из рощицы неподалёку, подминая гусеницами подлесок, вылез танк. Толпа бегущих распалась надвое - и припустила ещё шибче, бросая всё - оружие, скатки шинелей, манерки, котелки…
Поворотил коня и Авинов - ему не улыбалось пасть от рук своих же. Гнедок заржал и понёсся, как ветер, как вихрь революции…
…На маленьком полустанке, где, кроме водокачки да железнодорожной будки, ничего больше не было, красноармейцы утишили свой бег - просто не было сил. Шатаясь, все прятались, боясь открытых мест, - мобилизованные крестьянские парни были потрясены настолько, что едва не теряли рассудок. Им, в двадцать лет впервые увидевшим паровоз, тяжёлый бомбардировщик казался взаправдашним Змеем Горынычем, а танк представлялся закованным в сталь огнедышащим чудищем, колесницей диавола.
Наступила ночь и равно укрыла всех: и белых, и красных. Поужинав консервами, Авинов залёг спать в пустой теплушке - бойцы не решались приблизиться к вагону, вообще выходить на открытое место, к путям.
Навалив соломы под бок, Кирилл развалился, как в мягком пульмане. Гнедок пристроился неподалёку от нового хозяина, у дверей, деликатно хрупая сеном. Помахивая фонарём, приблизился будочник, покашлял как-то уж очень знакомо: "Кхым-кхум…"
- Кузьмич? - тихо окликнул Кирилл.
- Я, ваш-сок-родь.
- Да тише ты!
- Нешто мы без понятия? Проверился я, никого… Да-а, кордебаталия вышла славная! Громыхало так, что я уж, грешным делом, подумал, конец приходит его высокоблагородию. Ан нет, выдюжил!
Авинов поймал себя на том, что улыбается.
- Как там наши?
- 3-й Офицерский в Самаре стоит, а Врангель с золотом каппелевским в Царицын подался. Теперича со всеми расплатимся. А! Чемоданчик-то Петерса, который с табаками, пострадал! Да-а! Осколком все папиросы изнахратило. Дюже Ларин убивался… Чой-то я разговорился не по делу. Ну, вы спите, спите, а я пойду, моё дело стариковское… Кхым-кхум…
…Раннее утро было хмурое, туманное, сырое, тёмные ели за станцией будто не отпускали ночь. Чуфыканье паровоза Кирилл разобрал сразу, поднял голову и прислушался - эшелон приближался с запада. На высоких тонах прорезал тишину свисток, но встречать поезд вышел один Тухачевский. Командарм был в рваной гимнастёрке, с рукой на перевязи. Потоптавшись, он скрылся в лесу - оттуда тянуло дымом костра и готовки.
Подав на станцию длинный состав из вагонов третьего класса, паровоз зашипел, замер, пыхтя и отдуваясь. В облаках пара показался человек во френче, ладный и подтянутый, словно сошедший с картинки в "Ниве". Шаркая и охая, его провожал Исаев. С поклоном указал на Авинова, отряхивавшего солому с волос.
- Вы Юрковский?
Кирилл похолодел.
- Я Юрковский.
Человек во френче вежливо попросил мандат. Внимательно изучив подпись Троцкого, он кивнул и передал штабс-капитану пакет.
- Вас срочно требуют в Москву, - сообщил он.
- Кто? - нахмурился Авинов, хотя и догадывался. Сердце зачастило.
- Товарищ Сталин!
Глава 12
МОСКВА. КРЕМЛЬ
Газета "Правительственный вестник":
Бойцы Северной Добровольческой армии, усиленной Марковской дивизией, высадились в Архангельске при поддержке линкоров "Императрица Екатерина Великая" и "Генерал Алексеев". Большевики попытались сорвать высадку - захватив артбатарею на острове Мудьюг, они обстреляли корабли Белого флота. Ответным огнём батареи были сровнены с землёй.
Так называемое Временное правительство Северной области, состоявшее из эсеров и кадетов и возглавляемое народным социалистом Чайковским, брошено в концлагеря на Мудьюге и в Иоканьге. Порядок в Архангельске наведён, законность восстановлена.
Полдня и полночи поезд стоял, пропуская воинские эшелоны, - большевики срочно укрепляли Восточный фронт. Даже с Западного и Южного участков отрядов завесы войска снимали - и слали в Поволжье. Видать, Каппеля больше боялись, чем кайзера.
До Москвы добрались к утру, вышли на перроне Казанского вокзала, так и оставшегося недостроенным. Зато аж два транспаранта трепыхалось под ветром. Один провозглашал: "Да здравствуют здоровые паровозы, вылеченные коммунистическим трудом!" - а другой бросал лозунг в массы: "Бей голод и холод трудом и дисциплиной!"
Провожатый Авинова передал ему разовый пропуск, выписанный на имя комиссара Юрковского, и пожал руку.
- Езжайте трамваем, - посоветовал он. - Дождитесь "четвёрки" и выйдете на Охотном Ряду.
- Попробую, - сказал Кирилл с сомнением, глазами провожая трамвай, с тяжким дребезгом одолевавший Каланчёвскую площадь. Мало того что вагоны были облуплены, грязны и еле тащились, они к тому же шли переполненными - народ толкался, орал: "Двигайтесь, чего встали? Впереди свободно!" - свешивался с площадок и буферов. Те же, кому достались сидячие места, чинно глядели в сторону от потной, спрессованной толпы, будучи выше мелочей жизни вроде оторванных пуговиц или отдавленных ног.
Поправив кожаную фуражку со звёздочкой, штабс-капитан огляделся. Последний раз в Москву он наезжал ещё до большой войны. Заделавшись столицей Совдепии, златоглавая сильно изменилась, подурнела - под шелухой от семечек и махорочными окурками тротуаров не разглядишь, а разбитая мостовая вся в конских "яблоках". Однако дворников с начищенными бляхами что-то не видать…
Вообще-то, Первопрестольная-Белокаменная и ранее казалась Авинову провинциальной - узкие и кривые московские улицы, мощённые щербатым булыжником, не сравнить было с державными проспектами Питера, одетыми в брусчатку и торец.
Туда и сюда по площади грохотали ломовые телеги, "эластично шелестели" пролётки на шинах-"дутиках", сигналили редкие автомобили - высокие, мощные "паккарды" с жёлтыми колёсами возили членов ВЦИК; массивные "роллс-ройсы" или "делоне бельвилли" с цилиндрическими радиаторами служили Совнаркому, а всякие "нэпиры" да "лянчи" переводили бензин в наркоматах и коллегиях.
Здания вокруг выглядели запущенными - облезлыми, обшарпанными, пятиэтажки перемежались убогими деревянными домишками. Витрины магазинов позаколочены досками, на дверях ржавели замки, а от вывесок остались одни "тени" на выгоревшей штукатурке. Редко-редко можно было увидеть открытую лавку, она узнавалась по очереди - отпускали пшено по карточкам да по куску мыла в одни руки на месяц.
Но более всего Авинова удручали не пейзажи, а люди - московская публика стала совсем иной. По улицам более не прогуливались дамы в длинных платьях, шелестя шелками и простирая нежный запах духов, не было видно лощёных офицеров или важных чиновников в котелках, не пробегали стайками хихикавшие гимназисточки.