Они, черт возьми, не давали мне покоя ни днем, ни ночью, и, хотя на дню я успевал их раздавить свыше двух тысяч, ночью появлялись другие, целых десять полков, а порой они так густо усеивали мою рубаху, что, бывало, на ней не увидишь ни одного белого пятнышка. Я часто вспоминал свое прежнее положение и тетушек лондонского лорда господина Тофеля, девиц, проливавших слезы, потому что я не хотел с ними остаться. Да, но кто может знать все заранее, а я мог представить себе что угодно, кроме того, что со мной случилось. Тюремщик в Сен-Мало кормил меня в темнице тоже очень скверно, он передавал мне через свою дочь, по имени Клаудита, всего только большой горшок затирухи из отрубей, ее должно было хватать на три дня, прежде чем я получал новую порцию. Иногда они, кажется, и вовсе обо мне забывали, приносили мне кое-что поесть только на шестой день, и не раз я вынужден был голодать по три дня. Незадолго до того как тюремщик выпустил меня на свободу за выкуп в сотню талеров, явилось ко мне в камеру привидение: о, проклятье, как я начал орать, завидев призрак! Но он обратился ко мне крайне учтиво со следующими словами: "Прелестный юноша, ты скоро вновь обретешь свободу, потерпи еще самую чуточку!" Услышав это, я, черт возьми, уже и понять не мог, в кого я превратился – в мальчишку или в девчонку; отчасти я испугался, отчасти обрадовался, потому что призрак болтал о прелестном юноше и свободе. Я набрался храбрости и спросил призрак, кто он такой. И он вновь мне учтиво ответил, что он – дух моей бывшей возлюбленной Шармант, которой суждено было утонуть там, у Борнхольма, вместе с прочими шестью тысячами душ. И так как все совпадало тютелька в тютельку, я перестал уже страшиться призрака и, напротив, пожелал разузнать, куда же делась тогда Шармант, утонув, и где она покоится. При этом вопросе призрак, черт меня побери, тотчас же исчез. Вслед за тем не прошло и получаса, как появился перед камерой тюремщик и сообщил мне, что если я достану сотню талеров, то он, согласно приказу, освободит меня. Я ответил, что, будучи благородным молодым человеком, я прежде не стал бы считаться с такой суммой, но теперь он и сам видит, что я самый жалкий нищий. Тюремщик спросил далее, из какой страны я родом, и сказал, что если я могу надеяться на помощь оттуда, то мне следовало бы спешно написать о своем положении родным. Я сообщил, что у меня есть мать и что я являюсь ее единственным любимым сыном, а она имеет хорошее состояние и не поскупится на такую сумму, когда узнает, что сыну ее столь тяжко приходится на чужбине. Услыхав это, тюремщик сказал, что если я попрошу у своей матери эту сумму, то меня выпустят из тюрьмы и я буду находиться под арестом в его доме до тех пор, пока не прибудет корабль с деньгами. Я согласился, и он тотчас же произнес: "Отверзьтесь узы, падите цепи, дайте узнику волю!" Потом он держал меня в своем доме, пока не пришел корабль с сотней талеров. Получив выкуп, он пожаловал мне на дорогу старые матросские штаны, старую матросскую шапку, пару рваных чулок, а также башмаки и ветхую пиратскую куртку и с тем отпустил меня вновь странствовать.
Глава восьмая
Черт возьми, я тогда и не знал, куда мне отсюда податься: без гроша в кармане, брел я, как самый жалкий попрошайка, никто меня больше не считал за порядочного человека, и не видел я способа выбраться из Сен-Мало. Наконец, я пошел туда, откуда отправлялись корабли, рассказал одному капитану о своей беде, о том, что со мной случилось, и попросил его, если он будет отъезжать, взять меня с собой – я же охотно пособил бы ему на судне. Капитан согласился; это был английский шкипер, набравший во Франции разных прекрасных товаров. Он сжалился, в конце концов, надо мной и взял меня; я был обязан, когда начинался шторм и волны заливали судно, все время откачивать воду, чтобы драгоценный груз не подмок; за это я и получал еду и питье. Когда мы вновь проезжали мимо Лондона, я заявил шкиперу, что мне стало невмоготу качать воду, и попросил его высадить меня здесь, потому что хотел бы направиться в город. Капитан не противился, наоборот, причалил к берегу, позволил мне идти своей дорогой и отплыл. Я присел на берегу у воды, снял свои башмаки, связал их вместе, повесил через плечо и направился в своих рваных чулках, почти босиком, к лондонским воротам. Добравшись до них, я остановился и долгонько размышлял, где мне стать на квартиру, так как у меня не было ни гроша. Сначала я намеревался вновь завернуть к горшечнику, но меня остановила мысль о том, что подумает этот человек, когда та весьма представительная персона, что была здесь с полгода назад, предстанет перед ним в виде жалкого голодранца? Затем я хотел направиться к господину Тофелю, знатному лорду, но, подумал я, если его девицы-тетушки узнают, в каком жалком виде вернулся я из Испании, то они не только скажут, что мне поделом, а при этом еще и порядком высмеют за то, что я тогда не остался у них. Наконец, я принял решение и отправился в ночлежку для нищих в пригороде, где еще встретил тех нищих, которым полгода назад немало помог своими подаяниями, и некоторые из них признавались, что мое лицо им знакомо и где-то они его видели, хотя уже и не могли припомнить где. Маленький бродяжка, между прочим, заявил, что я очень похож на знатного господина, который полгода назад все время разъезжал в карете с дамами по Лондону, выставив из окна золотую вещицу на цепи, а толпа мальчишек бежала рядом с каретой и разглядывала это украшение. Но я не подал и виду, что это касалось меня, и если бы я им тут же в этом признался, то они бы, черт возьми, мне даже не поверили.
На следующий день, так как у меня не было ни гроша, я пошел в город Лондон и начал просить милостыню у людей, не знавших меня прежде в качестве знатной особы, а мест, где раньше часто бывал в гостях, я, черт возьми, избегал, так как меня легко бы могли узнать; проходя мимо дома господина Тофеля, я всякий раз надвигал шапку на глаза, чтобы никто меня не приметил. В Лондоне мне повстречался один дальний земляк, молодец, уже показавший себя храбрецом на войне; я рассказал ему о своем несчастье, он мне пожаловал талер и обещал бесплатно взять с собой на родину. Но я забыл место, где должен был с ним встретиться, и с тех пор, как он мне подарил талер, я его больше не видел. К моему великому счастью, спустя два дня после этого три грузовых фургона отправлялись из Лондона в Гамбург, и я упросил возниц, чтобы они меня взяли с собой, мое пропитание будет стоить им немного. Возницы оказались отменно добрыми людьми и заявили, что если я ночью буду охранять их фургоны, то они будут кормить меня бесплатно до самого Гамбурга. Будь я проклят! Вряд ли кто-нибудь в эту минуту был больше рад, чем я, и я ответил, что охотно, от всего сердца, буду это исполнять. Итак, они взяли меня с собой, я взобрался спереди на козлы, и мы тронулись. По вечерам, останавливаясь на постой, они давали мне всякий раз голову или хвост селедки и большой ломоть хлеба. Все это я поедал, а потом, иногда, угостив меня вином, они приказывали мне залезать под фургон и сторожить. Это продолжалось изо дня в день, пока мы не достигли последнего трактира по дороге в Гамбург, где я простился с возницами. Они, правда, спросили меня, не желаю ли я следовать с ними в город, но я поблагодарил их; а вообще-то я охотно поехал бы с ними туда, если б не опасался, что кто-нибудь там еще узнает меня, сообщит городской страже, что я такой-то и такой-то, заколовший несколько лет назад немало народу. Не надеясь на благополучный исход, я пошел от ближайшей к Гамбургу деревни по чистому полю, пока не добрался до другой области, где мог совершенно не опасаться стражи. Итак, побираясь, я шел от деревни к деревне и, наконец, опять оказался в Шельмероде, где после пережитых мной преопасных странствий на суше и на море вновь увидел госпожу свою матушку бодрой и здоровой. С какой радостью эта почтенная женщина встретила меня, об этом я поведаю весьма искусно в будущем, в начале второй части.
На этом первая часть правдивого описания моих любопытных и преопасных странствований на море и на суше пришла к концу.
Описание любопытных и преопасных странствований на воде и на суше Шельмуфского
Вторая часть
Отпечатано в Падуе, в получасе ходьбы от Рима, у Петера Мартау
1697
Разбойник страшный Барт, главарь бандитской шайки,
Грозой морей был твой пиратский флот,
Но славы-то не знать хвастливому зазнайке.
Какой овеян наш Шельмуфский-мореход.Это сочинил экспромтом на одном из баркасов в честь вечной памяти Шельмуфского его бывший товарищ по ловле сельдей в Тибре у Рима.
К неизменно любознательному читателю