- О, тогда, - продолжал Гоменац, - не будет больше града, мороза, изморози, бури! О, тогда наступит изобилие всех благ земных! О, тогда во всей вселенной воцарится постоянный, нерушимый мир: прекратятся войны, грабежи, лихоимство, разбой, убийства, - убивать можно будет только еретиков да окаянных смутьянов! О, тогда для всего человеческого рода воцарятся ликование, отрада, услада, нега, забавы, утехи, блаженство! О великое вероучение, неоцененная наука, божественные наставления, увековеченные в дивных разделах бессмертных сих Декреталий! О, кто из нас, читая хотя бы полканона, коротенький параграф или же одно-единственное поучение пресвятых Декреталий, не ощущал в себе, если только он не еретик, возжженного светильника божественной любви и сострадания к ближнему, неодолимого отвращения к тщете мирской, восторга души, восхищенной даже до третьего неба, и полного удовлетворения всех своих желаний!
Глава LII.
Продолжение беседы о чудесах, сотворенных Декреталиями
- Вот это, я понимаю, златоуст, - заметил Панург, - да только я всему этому ни на волос не верю, потому как случилось мне однажды в Пуатье у шотландского ученого-декреталиеведа прочитать один раздельчик, и от этого чтения меня, черт побери, так заперло, что я потом дня четыре, а то и пять, ходил на двор совсем мало и притом очень круто. Знаете как? Клянусь вам, так же, как, по словам Катулла, испражнялся его сосед Фурий:
В год десять раз ты какаешь - не чаще,
И кал твой тверд, как камень настоящий,
И ты, пытаясь сжать его перстами,
Их не измажешь желтыми следами *.
- Ха-ха! - рассмеялся Гоменац. - Клянусь Иоанном Предтечей, на душе у вас, друг мой, уж верно, был какой-нибудь смертный грех.
- Это тут ни при чем, - заметил Панург.
- Как-то раз, - заговорил брат Жан, - в бытность мою в Сейи угораздило меня подтереться листочком из этих паршивых Климентин, а надобно вам знать, что Жан Гимар, наш сборщик, выбросил их на монастырский двор, - так вот, пусть меня черт возьмет, если у меня потом не открылся почечуй с такими страшными кровотечениями, что бедный мой сад увял и заглох.
- Клянусь Иоанном Предтечей, - молвил Гоменац, - это вас, вне всякого сомнения, господь наказал за то, что вы осквернили священные эти книги, а между тем вам надлежит лобызать их и чтить как самого бога или уж, во всяком случае, как наиболее чтимых святых. Панормита уж никогда не солживит.
- Жан Шуар из Монпелье, - заговорил Понократ, - купил у монахов святого Олария несколько чудных Декреталий, написанных на превосходном, большого размера, ламбальском пергаменте, и начал делать из них велень для плющенья золота. И что ж бы вы думали: все листы получились с изъяном - драные да рваные.
- Кара, наказание божие, - заметил Гоменац.
- Манский аптекарь Франсуа Корню наделал из смятых Экстравагант пакетов, - заговорил Эвдемон, - и пусть я перестану верить в черта, если все, что он туда положил, в тот же миг не загнило, не испортилось и не превратилось в отраву: ладан, перец, гвоздика, корица, шафран, воск, пряности, кассия, ревень, тамаринд, - словом сказать, дроги, гоги и сеноги.
- Возмездие, наказание господне, - заметил Гоменац. - Употреблять священные письмена на дела мирские!..
- Парижский портной Гронье употребил старые Климентины на мерки да на выкройки, - заговорил Карпалим. - Удивительное дело: все платье, сшитое по этим выкройкам, образчикам и меркам, никуда не годилось: мантии, плащи, епанчи, кафтаны, юбки, казакины, колеты, камзолы, балахоны, платье для верховой езды, фижмы. Гронье думает, что кроит плащ, - ан выходит гульфик. Вместо кафтана у него получается широкополая шляпа. Кроит казакин, а выходит омофор. По образчику камзола выкраивает нечто вроде балдахина. По той же выкройке взялись шить его подмастерья, спину разрезали - и получилось нечто похожее на сковороду для жаренья каштанов. Примется за колет - выходит сапог. По образчику фижм выкраивает капюшон. Думает, что шьет епанчу, а выходит у него швейцарский тамбурин. В конце концов суд заставил беднягу уплатить всем заказчикам за испорченную материю, и теперь у него хоть шаром покати.
- Кара, воздаяние божие, - заметил Гоменац.
- В Каюзаке сеньеры д'Этисак и виконт де Лозен вздумали пускать в цель стрелы, - заговорил Гимнаст. - Пероту разрезал полтома Декреталий, написанных на отличной бумаге для огослужебных книг, и наделал из них белых кругов для мишени. И что ж? Я отдам, я продам, я отдам свою душу всем чертям, если хоть кто-нибудь из тамошних арбалетчиков попал когда в эту цель, а ведь лучше их во всей Гиенни не сыщешь. Что ни стрела, то мимо. Пресвятая мишень так и осталась нетронутой, девственной и неповрежденной. А Сансорнен-старший, которому были отданы на хранение заклады, клялся нам потом золотыми фигами (самой страшной своей клятвой), что он ясно, явственно, отчетливо видел, как стрела Каркелена летела прямо в черную точку посреди белого круга и вдруг, чуть-чуть не достигнув ее и не вонзившись, отклонилась на целую туазу в сторону, к пекарне.
- Чудо, чудо, чудо! - вскричал Гоменац. - Служка, услужи! Пью за всех присутствующих. Я почитаю вас за истинных христиан.
При этих словах девицы фыркнули. Брат Жан чмыхнул носом, как бы намереваясь не то заржать, не то залезть на кобылу.
- Мне сдается, - сказал Пантагрюэль, - что стрелять в такую цель еще безопаснее, нежели в Диогена.
- Что такое? - спросил Гоменац. - Разве Диоген был декреталистом?
- Ну, это еще бабушка надвое сказала, - ввернул Эпистемон, который как раз к этому времени, сделав свои дела, возвратился.
- Однажды, - продолжал Пантагрюэль, - Диоген вздумал развлечься и пошел посмотреть на лучников, стрелявших в цель. Один из них был крайне незадачлив, неумел и неловок, и, едва лишь подходила его очередь, зрители, боясь, как бы он не попал в них, разбегались кто куда. На глазах у Диогена лучник до того неточно прицелился, что стрела его отклонилась от мишени на целый трабют; перед тем же, как лучнику пустить вторую стрелу, Диоген, невзирая на то, что весь народ бросился врассыпную, подбежал и стал как раз возле мишени, ибо, по его словам, то было самое надежное место: лучник, мол, попадет куда угодно, только не в цель, - ей одной не грозят его стрелы.
- Паж сеньера д'Этисака по имени Шамуйак смекнул, что тут не без наваждения, - продолжал Гимнаст. - Он посоветовал Пероту изготовить новую мишень и употребить на то бумаги из дела Пуйака. После этого соревнователи стали отлично попадать в цель.
- В Ландерусе по случаю свадьбы Жана Делифа, как того требует местный обычай, был устроен знатный и роскошный пир, - заговорил Ризотом. - После ужина играны были фарсы, комедии и разные занятные пустячки, танцевали мавританские танцы с бубнами и колокольчиками, явились ряженые в масках и шутовских нарядах. Я и мои школьные товарищи решили, что и мы должны, как сумеем, почтить новобрачных: того ради мы еще с утра запаслись белыми и лиловыми ливреями, а к самой свадьбе смастерили себе потешные бороды со множеством раковин святого Михаила и скорлупок от улиток. За неимением лапушника, репейника, лопуха и бумаги мы сделали себе личины с небольшими прорезами для глаз, носа и рта из старой, ненужной Книги шестой. И что за диво: как скоро окончились наши забавы и невинные шалости и мы сняли личины, в тот же миг обнаружилось, что мы страшнее и уродливее бесенят из Дуэйских страстей господних, - до того обезображены были наши лица в тех местах, где к ним прикасались листки Декреталий. У кого - оспины, у кого - короста, у кого - язвы, у кого - краснуха, у кого - огромные чирьи. Словом сказать, наименее из всех нас пострадавшим почитался тот, у кого выпали зубы.
- Чудо! Чудо! - вскричал Гоменац.
- Это еще что! - продолжал Ризотом. - Мои сестры, Катрин и Рене, положили в эту самую распрекрасную Книгу шестую, как под пресс, ибо она была покрыта толстыми планками и подбита основательными гвоздями, только что выстиранные, тщательно выбеленные и накрахмаленные чепчики,
манжеты и воротнички. И вот, клянусь богом…
- Погодите, - прервал его Гоменац. - Какого бога вы имеете в виду?
- Бог один, - отвечал Ризотом.
- Так это на небесах, - сказал Гоменац. - А разве нет у нас бога на земле?
- А пропади ты пропадом, о нем-то я, сказать по совести, и не подумал! - признался Ризотом. - Итак, клянусь богом земноводным - папой, их чепчики, воротнички, нагрудники, повязки и все белье стало чернее мешка из-под угля.
- Чудо! - вскричал Гоменац. - Служка, услужи, да запомни все эти прелестные историйки!
- Как это поется? - молвил брат Жан.–
C тех пор как сводом Декреталий
Дополнен был Декрет и стали
Монахи разъезжать верхом,
Мир преисполнен всяким злом *.
- Понимаю! - сказал Гоменац. - Это все непристойные уточки новоявленных еретиков.