Прежде нежели граф Эрноальд мог известить короля Гонтрана и испросить приказаний его на счет пленника, Меровиг успел уже убежать из заключения. Он скрылся в главной оксеррской церкви, построенной во имя св. Жерменя, апостола Бретонов, и под защитой права неприкосновенности безопасно там водворился, точно так же как в Туре. Весть о его побеге пришла к королю Гонтрану почти в одно время с известием о его задержании. Этого было более нежели сколько нужно для крайней досады робкому и миролюбивому королю, которого главное старание было отдалять от себя всякие ссоры, какие могли вокруг его возникнуть. Он боялся, чтобы пребывание Меровига в королевстве не вовлекло его в большие хлопоты, и желал одного из двух, или чтобы сыну Гильперика дали свободный пропуск, или содержали его под надежной стражей. Обвиняя Эрноальда в одно и то же время и за излишнее усердие и за оплошность, он немедленно призвал его к себе, и когда граф хотел отвечать и оправдать свое поведение, то король прервал его словами: "Ты задержал того, кого брат мой называет своим врагом; но если намерение твое было твердо, то тебе следовало тотчас же привести пленника ко мне; если же нет, то не должно было трогать человека, которого ты не хотел уберечь".
Двусмысленное выражение этих упреков доказывало в короле Гонтране столько же отвращения от преследования сына, сколько и боязни поссориться с отцом. Он подверг графа Эрноальда всей тягости своей опалы и не довольствуясь отрешением его от должности, осудил сверх того на пеню в семь сот золотых монет. Кажется, что не смотря на послания и убедительные просьбы Гильперика, Гонтран не предпринял никаких насильственных мер для изгнания беглеца из нового убежища, а, напротив того, без огласки и сохраняя приличие, действовал под рукой так, что Меровиг скоро нашел случай убежать и продолжать свое странствование. Действительно, после двухмесячного пребывания в оксеррской базилике, юный принц уехал в сопровождении своего верного Гаилена, и на этот раз дороги были ему открыты. Он наконец вступил в австразийскую землю, где надеялся найди спокойствие, друзей, супружеское счастие и все почести, нераздельные с званием мужа королевы; но где ожидали его лишь новые неудачи и несчастья, которым суждено было кончиться только с его жизнью.
Австразийское королевство, управляемое от имени ребенка, советом владетелей и епископов, было в то время позорищем беспрестанных смут и страшных раздоров. Отсутствие всякой законной узды и своеволие личного произвола чувствовались там сильнее, нежели в какой-либо другой части Галлии. В этом отношении, не было никакого ни племенного, ни государственного различия; варвары или Римляне, духовные или вожди дружин, все, кто только считал себя сильным властью или богатством, стремились превзойти друг друга в буйстве и честолюбии. Разделенные на враждебная стороны, они сходились только в одном, - в неистовой ненависти к Брунегильде, которую хотели лишить всякого влияния на правление ее сына. Главными начальниками этой страшной аристократии были реймсский епископ Эгидий, явно подкупленный нейстрийским королем, и герцог Раукинг, богатейший из Австразийцев, характер типический, если можно так выразиться, творивший зло из наслаждения, тогда как другие варвары творили его в порыве страсти или из корыстных видов. Про него рассказывали жестокости истинно баснословные, подобные тем, какие народное предание приписывает некоторым владетелям зàмков феодального времени, воспоминание о котором живет в развалинах их башен. Когда он ужинал, освещаемый рабом, державшим в руке восковой светильник, - одной из любимейших забав его было заставлять бедного раба гасить огонь голыми ногами, потом зажигать его и снова гасить несколько раз тем же порядком. Чем сильнее была обжога, тем больше тешился герцог Раукинг и хохотал над кривляньями бедняка, подвергнутого такой пытке. Он велел похоронить живьем, в одну и ту же могилу, двух своих поселян, юношу и молодую девушку, виновных в том, что они вступили в брак без его согласия; по просьбе священника, он поклялся не разлучать их. "Я сдержал мою клятву", говорил он со зверским смехом: "они навеки вместе".
Этот ужасный человек, которого дерзость с королевой Брунегильдой превосходила всякую меру, а поступки постоянно были мятежные, имел обыкновенными своими спутниками Бертефреда и Урсио, одного родом Германца, а другого сына Галло-Римлянина, но глубоко проникнутого грубостью и буйством германских нравов. В диком сопротивлении своем они оскорбляли не только королеву, но всякого, кто старался сойтись с ней для сохранения мира и общественного порядка. Они особенно недовольны были Римлянином Волком (Lupus), герцогом Шампании, или реймсской равнины, правителем строгим и бдительным, напитанным древними преданиями о правлении императоров. Шайка герцога Раукинга почти ежедневно разоряла поместья Волка, грабила там домы и подвергала жизнь его опасности. Однажды Урсио и Бертефред напали на него самого и на людей его с толпой всадников почти у ворот дворца, где жил юный король с своей матерью. Послышав тревогу, прибежала Брунегильда и, смело бросившись в средину между вооруженных всадников, закричала вождю зачинщиков: "Зачем трогать невинного? Не делайте этого греха, не начинайте битвы, которая погубит нашу землю!" - "Жена", - отвечал ей Урсио с выражением суровой гордости: - "удались! Довольно было с тебя властвовать при жизни твоего мужа; теперь царствует сын твой, и не твои, а наши попечения хранят безопасность королевства. Удались же, или мы растопчем тебя под копытами коней".
Такое положение дел в Австразии плохо соответствовало надеждам, которыми ласкался Меровиг. Очарование его было непродолжительно. Только-что прибыл он в Мец, столицу королевства, как получил от правительствующего совета приказание немедленно удалиться. Хотя бы даже имел позволение войти в город. Честолюбивые вожди, считавшие Брунегильду чужестранкой без всяких прав и власти, не могли сносить присутствия мужа королевы, которой опасались не смотря на притворное к ней презрение. Чем более она настаивала и просила, чтобы Меровиг принят был гостеприимно и мог спокойно жить с нею, тем суровее и непреклоннее были те которые властвовали именем малолетнего короля. Они представили опасение разрыва с нейстрийским королем, воспользовались этим предлогом, и все снисхождение, оказанное ими королеве, ограничилось тем, что сын Гильперика был просто удален, не претерпев никакого насилия и не быв предан отцу.
Лишенный последней надежды на приют, Меровиг возвратился тем же путем, по которому прибыл; но не вступая в пределы гонтранова королевства, свернул с большой дороги и бродил из селения в селение по реймсской равнине. Он пустился на удачу; ночью шел, а днем скрывался, избегая в особенности встреч с людьми высокого звания, которые могли его узнать, опасаясь измены, подвергаясь всякого рода лишениям, и не имея впереди ничего, кроме желания снова добраться до убежища св. Мартина Турского. Лишь-только след его был потерян, стали догадываться, что он решился на последнее, и слух о том проник до Нейстрии.
По этим слухам король Гильперик тотчас же приказал своему войску вступить для занятия города Тура и охранения обители св. Мартина. Войска, пришедши в турскую область, начало грабить, разорять и даже жечь весь край, не щадя церковных имуществ. - Хищения всякого рода совершались в стенах обители, где помещалась часть войска; часовые расставлены были у всех выходов базилики. - Днем и ночью все двери были заперты, кроме одной, в которую имели позволение входить немногие церковнослужители для священнодействия; народ был изгнан из храма и лишен божественной службы. Пока исполнялись эти распоряжения, имевшие целью отрезать беглецу обратный путь, король Гильперик, вероятно с согласия австразийских владельцев, перешел с войском чрез границу и обшарил всю местность, где только возможно было укрыться Меровигу. Обойденный со всех сторон, как пушной зверь, за которым гоняются охотники, юноша успел однако ускользнуть от поисков своего отца, благодаря состраданию черного народа франкского и римского происхождения, на который только и мог положиться. Изъездив напрасно всю страну и пройдя вдоль по Арденскому Лесу, Гильперик возвратился в свое королевство, не без того, чтобы предводимое им в этом объезде войско не причинило жителям какого-либо насилия.