Меровингский принц мог двояким образом подвергнуться такому временному низложению: или быть острижен как все Франки, то есть до плеч; или совершенно коротко, по примеру Римлян. Этот последний способ, более унизительный нежели первый, обыкновенно сопровождался церковным пострижением. Таково было строгое решение короля Гильперика относительно его сына: юноша одним разом потерял права носить оружие и царствовать. Вопреки церковным уставам он был насильно поставлен в священство, принужден отдать меч и боевую перевязь, торжественно ему данные по германскому обычаю, снять с себя все принадлежности своего национального убора и облечься в римское платье, составлявшее одежду духовенства. Ему приказано было сесть на лошадь в этом уборе, так мало согласном с его наклонностями, и отправиться в монастырь Сен-Кале, близ Манса, где, в совершенном затворничестве он должен был изучать правила монашеской строгости. - Сопровождаемый вооруженными всадниками, Меровиг отправился в путь без всякой надежды на бегство или освобождение; но, может быть, он утешался народной поговоркой, сложенной для членов его семейства, подвергавшихся одинаковой с ним участи: "зелено дерево, еще вырастут листья".
В то время, в соборе святого Мартина турского, самом уважаемом из священных приютов, скрывался изгнанник, которого король Гильперик тщетно старался оттуда выманить. То был Австразиец Гонтран Бозе, которого народные слухи обвиняли в том, что он собственноручно убил молодого Теодеберта, или по крайней мере допустил своих воинов умертвить его, тогда как мог пощадить ему жизнь, хотя бы из человеколюбия. Застигнутый в Аквитании странной вестью об убийстве Сигберта, и страшась, не без причины, попасть в руки нейстрийского короля, он искал безопасности под щитом св. Мартина. С этим таинственным покровом соединялось, в обеспечение более явственное, но не менее действительное, заступничество турского епископа, Георгия-Флоренция-Григория, твердо заботившегося о неприкосновенности прав своей церкви, а в особенности права неприкосновенного убежища. Как ни опасно было в те времена, среди расстроенного общества, защищать бессильных и изгнанных против свирепой мощи и неверия сильных, однако в этой беспрестанно возобновляемой борьбе Григорий обнаружил ни чем неистощимую твердость и вместе с тем осторожное, но неустрашимое достоинство.
Со дня, как Гонтран Бозе водворился, с двумя своими дочерьми, в одном из домов, окружавших двор базилики св. Мартина, турский епископ и его причет не имели ни минуты покоя. Они должны были сопротивляться королю Гильперику, который, алча мщения изгнаннику и не дерзая силой извлечь его, из убежища, хотел, в избежание греха и опасностей святотатства, принудить самих церковнослужителей выжить его из заветной ограды. Сперва было сделано от имени короля дружелюбное приглашение, потом последовали строгие приказания; наконец, когда послания и речи не произвели действия, приняты были грозные меры, могшие ужаснуть не только духовенство, но даже и всех турских жителей.
Нейстрийский герцог, по имени Рокколен, расположился станом у городских ворот с войском, собранным в округе города Манса. Он учредил свое пребывание в доме, принадлежавшем турской кафедральной церкви, и отправил оттуда следующее послание к епископу: "Если ты не заставишь Гонтрану удалиться из базилики, то я сожгу город и его предместья". Епископ спокойно ответствовал, что это невозможно. За тем он получил второе послание, еще более грозное: "Если ты сегодня же не выживешь королевского врага, то я разорю на милю кругом города все, что там зеленеет, и потом хоть сохой паши". Епископ Григорий был так же непоколебим, как и в первый раз, и Рокколен, по-видимому, не имевший с собой довольно людей на то, чтобы предпринять что-либо важное против жителей такого большого города, удовольствовался, после стольких самохвальств, разграблением и разрушением дома, служившего ему жилищем. Дом этот был построен из бревен, скрепленных между собой железными болтами, которые мансские воины унесли с прочей добычей в своих кожаных котомках. Григорий Турский радовался, видя конец жестокого испытания; но вдруг представились ему новые затруднения возникшие из стечения непредвиденных обстоятельств.
Гонтран Боже имел в характере своем замечательную странность. Германец по происхождению, он превосходил искусством в делах, даром изворотливости, наклонностью к распутству, если так можно выразиться, самых тонких людей галло-римского племени. В нем не было германского надувательства, грубой лжи, сопровождаемой громким смехом; но нечто более утонченное и вместе с тем более злое; дух всеобъемлющей и некоторым образом кочующей интриги, исходившей из конца в конец всю Галлию. Никто не умел лучше этого Австразийца вовлечь других в опасное дело и вовремя увернуться. Про него говорили, что он никогда не давал клятвы другу, не изменив ему тотчас же, от чего, вероятно, произошло и его германское прозвание. Вместо того, чтобы в убежище св. Мартина Турского вести обыкновенную жизнь знатного изгнанника, то есть, проводить дни в еде и питье, не занимаясь ни чем посторонним, герцог Гонтран был настороже, знал все новости и осведомлялся о малейшем происшествии, стараясь употребить его в свою пользу. Он узнал так же скоро, как и достоверно, о несчастьях Меровига, о насильственном пострижении и заточении его в монастырь Сен-Кале. Ему пришло на мысль соорудить на этом основании план собственнаго своего освобождения, пригласить гильперикова сына разделить его убежище и уговориться с ним о средствах пробраться вдвоем в Австразию. Гонтран Бозе надеялся обеспечить вероятность удачи своего побега теми несравненно бòльшими средствами, которые юный принц мог найти в обаянии своего сана и в преданности своих друзей. Он поверил свой план и надежды дьячку франкского происхождения, по имени Рикульфу, который, из приязни к нему, вызвался сходить в Сен-Кале и увидеться, если возможно, с Меровигом.
Пока дьячок Рикульф шел к городу Мансу, Гаилен, молодой франкский воин, соединенный с Меровигом узами подданства и братства по оружию, сторожил в окрестностях Сен-Кале прикрытие, которое должно было сдать нового затворника на руки его настоятелей и тюремщиков. Лишь только оно показалось как толпа воинов ударила на него в превосходном числе из засады, и, обратив в бегство, принудила оставить пленника, вверенного его присмотру. Освобожденный Меровиг с радостью сбросил с себя поповское платье и заменил его воинственной одеждой своего племени: обувью, крестообразно привязанной к ногам ремнями, узкой туникой с короткими рукавами, едва доходившей до колен, и меховым кафтаном, сверх которого шла перевязь с привешенным к ней мечом. В этом наряде, не зная, где найти совершенно безопасное место, Меровиг встречен был послом Гонтрана Бозе. Предложение Рикульфа было принято без больших рассуждений, и сын Гильперика, окруженный на этот раз своими друзьями, немедленно отправился по дороге в Тур. Дорожный плащ с наглавником, накинутым на голову, предохранял его от удивления и насмешек, которые мог возбудить вид остриженной головы на плечах воина. Прибыв к стенам Тура, он слез с коня и, все еще закрывая плащом голову, отправился в собор св. Мартина, где в минуту все двери были раскрыты.