И скорее по контрасту, чем по аналогии, вдруг больно шевельнулись в памяти узкие, заставленные автомобильчиками переулки Трокадеро, ржавозолотистый плачевный сад с мокнущими на осеннем ветру скульптурами Родена, неприметная, но уютная рюЛепик, спускающаяся от вечно освещенного оживленного пятачка, где негры и арабы торгуют традиционно "монмартрскими" картинками, и, конечно же, то уродливое и прекрасное сооружение, что вот уже столько лет "в простуженном горле Парижа железною костью стоит" – словом, все то, что было когда-то и прошло безвозвратно. Ох уж эта извечная наша тоска по Парижу, с чего это вдруг накатила она на меня в чистеньком индийском городке, в темный, нестерпимо звездный вечер на берегу Бенгальского залива?
В гест-хаусе все уже спали, и под белой марлевой сеткой, натянутой над приготовленной мне постелью, слышалось шуршанье и попискиванье москитов – видимо, сетка была плохо заправлена. Впереди лежала ночь изнурительно неравной борьбы. Я вышел из нее искусанный и измочаленный, как будто сражался со сворой собак.
А утром по широкой, пустой и просторной набережной, распахнутой в необъятную ширь океана, тоже пустого и просторного, что подчеркивал дальний тревожный силуэт застывшего на рейде танкера, по белым, лишенным тени, улицам я направился в главное зданье Ашрама. Там меня уже ждал начальник Департамента по приему гостей – милый, маленький старичок, одетый как здешние кондукторы, в очках, трогательный в своей любви к Ашраму и в своем желании все показать и все объяснить. Говорит он прекрасно и не стандартно, а очень индивидуально, приспосабливаясь к конкретному слушателю. Только тут, в его объяснениях ощущаю впервые я подлинный смысл холодноватого учения Ауробиндо и его определенно ускользавшую от меня ранее традиционность. Но одновременно начинаю понимать и другое – Ауробиндо в Ашраме, увы! на вторых ролях. С каждым словом симпатичного старичка, с каждым мгновением, проведенным в Ашраме, все больше выступала на первый план мадам Мирра Альфасса-Ришар, Божественная Матерь. Ею в Ашраме пронизано все, все о ней и так или иначе все связано с нею.
Конечно, это легко объяснимо. Не говоря уже о том, что Ауробиндо умер много десятилетий назад, а она сравнительно недавно, но и все нынешние члены Ашрама были отобраны в свое время лично ею, с ней они общались ежедневно (даже тогда, когда был жив Ауробиндо, ибо его можно было лицезреть лишь четыре раза в год), да и принципы Ашрама заложены были ею, а не затворником Ауробиндо. Добавлю, что и философия Ауробиндо с годами оказалась все более сфокусированной на поклонении Матери в различных ее ипостасях. Впрочем, иначе от него, наверное, вообще ничего не осталось бы здесь.
Старичок начал с объяснения мне символов Ашрама. Он продемонстрировал, во-первых, лотос, (раскрывающийся навстречу Солнцу, которое над нами и ним – вот это "над" повторяется всюду), во-вторых, Звезду Давида (два треугольника, один из которых "над") и, наконец, статуэтку – ребенок на руках у матери, перед которой он открыт полностью и не отягощен при этом никакими знаниями, опытом, предрассудками. Ей он доверяет абсолютно, сам же совершенно от всего свободен – и вот это-то состояние полной свободы от предшествующего опыта и одновременно полного доверия тому, что (кто) над тобой, это состояние и является целью каждого ашрамита. Любые проблемы должны не решаться человеком, а переключаться в некое над-состояние. откуда сам собой придет ответ.
Люди, испытавшие и познавшие это, не уходят из мира, а живут как и все остальные, но что бы они при этом ни делали, их поведение, действия, речь, походка (мадам уделяла особое внимание походке – ее легкости) станут иными, как бы пропущенными через общение с Высшим.
Несколько неожиданно выяснилось, что Матерь огромное значение придавала символике цветов – от восторженности старичка внезапно потянуло институтом благородных девиц, почтой цветов, словом чем-то баснословно далеким от Индии и наших времен. Оказывается, каждому, кто приходил на даршан, то есть на ритуальное лицезрение Матери, она дарила тот или иной цветок, разным людям разные цветы. У каждого цветка свое значение, более или менее внятно привязанное к общему смыслу учения.
Я поинтересовался; ну а одному и тому же человеку при разных даршанах она давала один и тот же цветок?
Нет, – ответил доверчиво старичок, – всегда разные. И пояснил, что цветок, дескать, отражал состояние этого человека именно в данный момент.
Сейчас в Ашрам никого не принимают, а раньше отбором ашрамитов занималась сама Матерь. Процедура при этом была необычной. "Абитуриенты" посылали в офис Ашрама свои фотографии. Матерь водила над ними рукой и выбирала кого-то, кого-то браковала.
Как и с цветами, здесь явно не было постоянства и уверенности в провозглашаемом решении; немало примеров того, что отвергнутые начинали настырничать и Божественная Воля… менялась.
В остальном рука Матери была воистину железной. В результате полувековой деятельности этой женщины свыше 400 зданий в Пондишерри окрашены в серый цвет, цвет Ашрама, которому они принадлежат. Около 2000 ашрамитов, то есть членов "секты", работают в них.
Каждый из них поступает на полное довольствие организации. Ему дают жилье, еду и одежду – но никаких денег! Жилье и еда бесплатные, одежда тоже, по принципу представительской нормы – столько-то в год рубашек, брюк и ботинок. Кондукторские рубашки сидят на ашрамитах хорошо, ибо делают их по мерке, все в своих руках, все производится в самом Ашраме. В четырехстах серых зданиях расположено невероятное множество всяких мастерских и учреждений. Многое делается и на продажу, бесплатный труд и рассчитанные на туристов цены приносят Ашраму неплохой доход.
Нельзя сказать, чтобы ашрамиты работали из-под палки. Каждому дается возможность проявить свои способности и выполнять те виды работы, которые наиболее близки его наклонностям. При этом никто его не проверяет, теоретически он может даже не ходить на работу, но это, естественно, противоречит нравственному кодексу ашрамитов.
Интересно, что несмотря на наличие определенной иерархии, никто никому ничего не предписывает – тебя делают, например, ответственным за фоторекламу Ашрама и далее ты предоставлен самому себе, сколько фотографий, каких, где повесить – все это исключительно твое собственное дело. И даже если твой непосредственный начальник видит, что ты делаешь что-то совсем не то, он вмешиваться не будет. Лишь если ты сам придешь к нему с вопросами, вот тогда выскажет он тебе свое мнение.
Но, разумеется, никакой вседозволенности в Ашраме нет и в помине. Строжайше запрещены в Ашраме курение (и наркотики), секс и… политика. Рекламные буклеты употребляют при этом слово "только" – вот, мол, только такая малость и запрещена…
Ашрамиты, как правило, лишены семьи. Если они поступают в Ашрам детьми, то отчуждение их от родителей полное. Но и тут бывали всякие исключения – кому-то разрешалось не бросать жену или мужа, а приводить их с собой в Ашрам, хотя это ничего не меняло, так как в самом Ашраме они распределялись на разные виды работ.
Немалую роль играет в Ашраме обучение. Однако, при всех разговорах о свободе обучения, о свободе ученика выбрать для себя интересный предмет и о свободе его познания, то есть выбора ритма обучения, способов и т. п., при всей гордости, что программа соответствует международным стандартам и превосходит их, при всем повышенном внимании к языкам (математика и точные науки преподаются на французском, прочие предметы на английском языке, плюс учеников призывают изучать санскрит и еще какой-нибудь индийский или европейский язык) – при всем при этом Центр образования Ашрама не дает ученикам свидетельства об окончании, и, естественно, никакой гарантии на их трудоустройство вне мастерских Ашрама. Таким образом, подрастая, прекрасно обученные молодые люди вливаются, как правило, не в армию "строителей новой Индии", а в замкнутый отряд бесплатных производителей сувениров и писчебумажных принадлежностей маленького, но хорошо отлаженного Ашрама.
Впечатляет большое внимание, которое уделяется в Ашраме физическим упражнениям и детей, и самих ашрамитов Последние разбиты на возрастные группы и занимаются очень серьезно спортом, серьезно, ежедневно и разносторонне. Говорят, что Матерь многое в спортивном обучении взяла из бесед с какой-то давней советской спортивной делегацией.
Старичок мой рассказывал обо всем с искренним увлечением и не его вина, что не смог он обратить заезжего гостя в свою веру. Сам он был полон детской радости от причастности к Ашраму, к Матери и ни тени сомнения или отстраненности в его пояснениях не было. Он свято нес мне воссиявший когда-то ему свет и с завидным терпением сносил все вопросы, пытаясь одновременно укрыть собеседника черным большим зонтом от палящего солнца – и так почти целый день, да к тому же еще и воскресный!
Экскурсия наша началась в центральной комнате первого этажа, большой, респектабельно-буржуазной, наполненной тягучим запахом цветов. Диван, лампа, горящая в углу неярким красноватым светом. Со стен смотрят на посетителей многочисленные портреты Ауробиндо и Матери. Как оказалось потом, в Ашраме нет, наверное, ни одной стены, не украшенной их изображениями, но все они повторяют друг друга. Матерь – то девочка из приличной семьи восьмидесятых годов XIX века, то зубастая дама в платке, надвинутом на лоб, то пожилая француженка с короткой стрижкой и внимательными умными глазами, то, наконец, изможденная старуха с экстатически вытянутой шеей и завернутыми кверху очами. Ауробиндо почему-то чаще всего либо совсем старенький и немощный, либо вообще на смертном ложе – странная фантазия развесить всюду изображения мертвого лица – и редко-редко знаменитый его портрет, – черноволосый красавец с седеющей Христовой бородой.