– Не перейдут! Наши их знаешь, как гонят!
– А как же институт, учёба? – Настя цеплялась за каждый довод.
– Потом, мамочка, это после войны. Вот вернусь и обязательно порадую тебя дипломом. Да ты не беспокойся, какая уехала, такая и вернусь, обещаю!
Настя поняла, что спорить с дочкой бесполезно, внешность Нине досталась отцовская – черноглазая смуглянка, а характер её, Настин, упрямый. Уж если что решила – не своротишь.
Нина уехала на следующий день поездом до Брянска. Дальше ей предстояло добираться самостоятельно, на попутках, до Гомеля. Проводив её, Настя вернулась в опустевшую комнату, долго сидела без сил, полная тревожных мыслей. И потянулись дни ожидания весточек. Нина писала коротенькие письма, но часто, как и обещала. Жизнь постепенно вошла в новое русло.
Прошли октябрьские праздники. Настю за ударный труд наградили ценным подарком – куском мануфактуры, он сразу пошёл в дело – на новое платье для Лили.
Вскоре после праздника, в обычный день, Настя, занятая работой, не сразу заметила какую-то суету, возникшую в цехе. Люди, собираясь группками по два-три человека, что-то обсуждали, испуганно ахали. При приближении Насти, замолкали и торопливо расходились. Она поймала за рукав учётчицу Антонину:
– Что случилось? О чём шушукаетесь?
– Да я что? Я ничего не знаю…
– Говори, что знаешь!
– Ну…, люди говорят, что на заводе была ревизия, чегой-то там в документах нашли, подлог какой-то…, растрату. Ну… пришли, значит, за главным бухгалтером милиционеры…
– За Чернышовым?
– Ну… да. Только его нигде нет. А потом нашли на чердаке. Повесился он.
В ушах у Насти зазвенело, предметы вокруг завертелись в хороводе, сливаясь в белую метель.
Похоронили Чернышова тихо, в самом углу кладбища, около забора. На похороны Настя не пошла, не хотела видеть разряженную директоршу продмага. Подошла к холмику, когда разошлись немногочисленные родственники Ивана Михайловича. Присела рядом, погладила свежие комья земли.
– Эх, Ванечка, горемычный ты человек, что же ты наделал?! Недолгой оказалась твоя "красивая жизнь", а цена слишком высокой. Прости, коли в чём была виновата. Покойся с миром. Прощай.
Вот и ещё один могильный холмик на её пути, который уж по счёту?
Глава 31. Минск
Но вернёмся немного назад, в июльское утро сорок четвёртого.
Прибыв на рассвете поездом в Брянск, Нина сразу отправилась на поиски военной комендатуры. Ей повезло, нашлось место в штабном газике, направляющемся в Гомель. Утренняя прохлада быстро сменилась зноем. Тент газика защищал от палящих солнечных лучей, но нагретый воздух, врывающийся в машину, не освежал седоков. Пожилой солдат, шофёр, чертыхаясь, объезжал многочисленные воронки на разбитой дороге. Машину подбрасывало на ухабах. Нина, сидя на заднем сидении за спиной молчаливого майора, крепко держалась за опору тента, придерживая ногами свой чемодан.
Наконец после полудня машина въехала в Гомель. Нина растеряно смотрела по сторонам. Казалось, в городе не осталось ни одного целого здания, кругом руины. Из гор битого кирпича торчали куски уцелевших стен с пустыми глазницами окон. Даже от деревьев остались лишь искорёженные стволы.
– Фашистские сволочи, отступая, взорвали всё, что уцелело в ходе боёв, – пояснил Нине майор.
– Где же тут найти ЦК комсомола? Домов то нет…, – сокрушалась девушка.
– А это мы сейчас разведаем, – водитель окликнул женщину, толкающую перед собой покосившуюся детскую коляску, нагруженную какой-то утварью, видимо, найденной в разбитых домах.
– Гражданочка, где тут у вас комендатура?
– А вот свернёте на Крестьянскую, по ней выедете на Гитлерштрассе…, ой, то есть на Советскую…, ищите целый дом, он там один, не ошибётесь. Я думаю, начальство всё там.
Комендатура действительно располагалась в единственном уцелевшем доме на Советской, однако, уставшую Нину ждало разочарование.
– ЦК комсомола Белоруссии было здесь до вчерашнего дня, а вчера они переехали в Минск. Третьего дня наши Минск взяли! Гоним проклятого фрица в шею!
Пожилой солдат, дежуривший в вестибюле комендатуры, смотрел гордо, словно это была лично его заслуга. Нина устало опустилась на свой чемодан.
– А как же мне до Минска добраться? Мне же в ЦК надо! И есть ужасно хочется…
– Алеся, ты обедать? – окликнул дежурный девушку в светлой блузке, легко сбегающую по ступенькам широкой лестницы, – возьми-ка шефство над этой черноглазой, проводи её в столовую коллективного питания.
Алеся оказалась бойкой, общительной девушкой, ровесницей Нины, и они быстро нашли общий язык. В столовой было довольно многолюдно и шумно. Нина отоварила последнюю продуктовую карточку, выданную ей вместе с командировочным удостоверением ещё в Уфе. Она с интересом прислушивалась к непривычному местному говору:
– Ирына, где тэбя носыт? Вазмы трапку и пратры сталы!
После обеда Алеся проводила Нину до перекрёстка и поручила заботам девушки-регулировщицы в ладно сидящей на плотной фигурке военной форме.
– В Минск? Махом отправим, не проблема. Сейчас, почитай, весь транспорт в том направлении двигается, – и девушка ловким движением вскинула руки с флажками перед приближающейся машиной.
Не прошло и получаса, как Нина продолжила путь в открытом кузове военной полуторки среди каких-то ящиков и тюков. Устроившись поудобнее на одном из них, девушка уснула.
Проснулась уже к вечеру от тряски. Вдалеке погромыхивало. Нина решила, что собирается гроза, однако небо было ясным. В кузове кроме неё оказалось ещё двое попутчиков.
На дороге то и дело попадались гружёные домашним скарбом телеги. На некоторых сидели дети, за телегами брели на привязи козы, коровы.
– Партизаны из леса возвращаются. Многие уходили в леса целыми семьями, со всем хозяйством, – сказал один.
– Идти-то идут, да только к чему придут…, пожгли фашистские гады их хаты, – вздохнул второй.
И действительно, в придорожных сёлах обгоревших печных труб было больше, чем уцелевших домов. Нина, до сих пор знавшая о войне только по военным сводкам и кадрам кинохроники, впервые видела страшные следы войны своими глазами. Видела плачущих баб с притихшими детишками, роющихся на пепелищах своих подворий в поисках хоть каких-то уцелевших вещей. Столько долгих месяцев они жили в лесу, в землянках, воевали за свою землю, мечтали о том дне, когда вернутся в родное село, домой. И вот этот день настал, выжили, вернулись! Только ни села, ни дома нет…
Машина въехала в разоренный войной посёлок. В центре села, на площади стояла виселица, с неё ещё не успели снять повешенных: двух мужчин, женщину и девочку лет четырнадцати – пятнадцати. На груди каждого висела картонка с надписью "партизан". Лёгкий ветерок перебирал светлые пряди волос, упавшие на посиневшее лицо девочки, совсем ещё ребенка, всего-то несколько дней не дожившей до освобождения. От этого зрелища Нине стало нехорошо. Ещё долгое время перед её глазами возникала эта картина: лицо девочки-партизанки, ставшее для неё страшным лицом войны.
После посёлка шоссе оказалось заполнено советскими войсками. Прижавшись к обочине, полуторка пропустила целую колонну танков. Лязгая железом, грозные машины шли и шли мимо, казалось, им нет конца. Нина, держась за борт кузова, во все глаза смотрела на эту силищу, и душа её наполнялось гордостью за свою страну, уверенностью в скорой победе. Какой-то чумазый парень-танкист белозубо улыбнулся и помахал девушке рукой. Она помахала ему в ответ, крикнула: "Бейте фашистскую сволочь, миленькие! Гоните их прочь с нашей земли!". Её голос потонул в грохоте, но парень улыбнулся ещё шире и показал ей поднятый как флаг большой палец. Потом полуторка ползла среди колонны орудий с зачехлёнными стволами, обгоняя усталых, запылённых солдат. Дневная жара сменилась вечерней прохладой, когда, наконец, на обочине дороги замелькали ещё дымящиеся развалины пригорода. Машина въехала в Минск. И везде царила та же картина полного разрушения, как в Гомеле, только дома в столице были больше, а, следовательно, руины масштабнее.
Нина беспокоилась, что добралась слишком поздно, что двери Центрального Комитета окажутся запертыми, и тогда придётся ей ночевать голодной и под открытым небом в этом городе-призраке. Успокаивала себя тем, что июльские ночи короткие и теплые. Однако, опасалась она напрасно. В небольшой приёмной первого секретаря, в круге света высокой настольной лампы, сидела миловидная женщина в светлом костюме с высокими, по моде, плечами и с аккуратно уложенными короной светлыми косами. Словно не было вокруг разрухи, не гремели за открытыми окнами далёкими раскатами отголоски боя. Пальцы её ловко бегали по клавишам трофейной печатной машинки.
– Вы к товарищу Зимянину? – секретарша глянула на Нину поверх оправы роговых очков, – по какому вопросу?
Девушка почувствовала себя неловко. Второпях она не догадалась умыться, причесаться после долгой дороги, даже в зеркало на себя не глянула. И пока женщина с её документами скрылась за дверью, наскоро расчесала и пригладила растрепанные ветром волосы перед створкой окна, сняла и сунула в вещмешок запылённый жакет, отряхнула платье.
– Проходите, Халевина, Михаил Васильевич ждёт вас, – раздался за спиной невозмутимый голос.
Секретарь ЦК комсомола Белоруссии оказался невысоким симпатичным мужчиной лет тридцати. Коротко остриженные тёмные волосы были зачёсаны назад и открывали умное худощавое лицо с волевым подбородком. На гимнастёрке поблёскивали ордена. Оторвавшись от бумаг, он приветливо улыбнулся, сделал приглашающий жест в сторону стула, однако взгляд оставался жёстким, проницательным.