Они шли какими-то проулками, потом огородом и, наконец, вошли в тёплый дом.
– Ну вот, разблакайся и проходь к столу, поговорим, – сказал старик.
Из-за занавески вышла баба. Её полные груди, обтянутые холщовой рубашкой, покоились на ещё более объёмистом животе. Голова была наглухо повязана платком, и его концы торчали надо лбом на манер рожек. Уперев руки в округлые бока, хозяйка заворчала:
– Это ещё кто такая? Кого, старый, приволок в дом на ночь глядя?
– Цыть, баба! Своё дело знай! Ставь самовар, да собери на стол, чего есть.
– Дак вечеряли уже.
– Это ты вечеряла, а гостья нет. Живо, я сказал!
Баба, ворча, скрылась за занавеской, а Настя торопливо стала выкладывать на стол гостинцы, собранные Валентиной. Митрич достал начатую бутыль самогона, плеснул в два стакана, один придвинул Насте.
– Выпей для сугреву, тебе расхвораться никак нельзя.
– Опять за своё? Обещал же намедни! – баба бухнула на стол самовар.
– Цыть, я сказал! – хватил кулаком по столешнице Митрич, и баба тут же скрылась за занавеской.
Митрич принялся рассказывать, что произошло в детском доме два дня назад.
– Я в тот день приболел маленько, так с утра на работу не пошёл.
– Приболел он! Скажи, с похмелья встать не мог, ирод, – раздалось из-за занавески.
– От дал бог жену – язву! – неожиданно по-доброму усмехнулся старик. – Ну да, накануне у свата на именинах гуляли, перебрал чуток. К вечеру отошёл, стал собираться. Выглянул в окошко – батюшки-светы, во дворе детдома чёрная машина, милицейские. Я и не пошёл, отсюда наблюдал, чего там происходит.
Настя подошла к окнам. Дом стоял на высоком фундаменте на изгибе улицы, отсюда хорошо просматривалась и сама улица, и почти весь двор детского дома.
– Видал как подогнали автобус, – продолжал свой рассказ Митрич, – усадили в него Сергея Степаныча, бухгалтера, Петровну, кастеляншу, всё начальство. Видал как потом, совсем уж к ночи, подогнали грузовики, погрузили в них всех детей, воспитателей и увезли. Твои-то так друг в дружку вцепились, что их втроём в кузов и подняли, так что вместе они, не переживай. Далёко их увезти не могли, в открытых-то грузовиках. Где-то недалече искать надо.
Митрич плеснул себе в стакан еще самогону. Настя отказалась, ей и трети стакана хватило, чтобы согреться. Старик решительно убрал бутыль с глаз подальше.
– Ну вот, сижу теперь как таракан за печкой. Мы с тобой, конечно, шишки небольшие, не начальство, но кто знает, из-за чего сыр бор разгорелся? Лучше никому глаза пока не мозолить. Коготок увязнет, всей птичке пропасть. И ты без нужды не высовывайся, найду, через кого о детях разузнать. Невестку вон попрошу сходить в РОНО, якобы племянницу ищет.
– Спасибо тебе, Митрич! – с чувством сказала Настя.
– Да чего там… Жаль тебя, несчастную бабу. Хорошо, что я тебя в окошко углядел. Поживёшь пока у нас.
– А как бы мне вещи свои забрать из детдома, а то мне и переодеться-то не во что.
– Это мы спроворим, ключ от задней двери, где чулан, у меня есть. Хошь сейчас, пока ночь, ежели не боишься.
Дворы старика и детского дома разделял глухой проулок. Митрич отодвинул пару досок в заборе и они оказались на знакомых задворках. Через чулан, в котором хранились мётлы, лопаты и прочий дворницкий инвентарь, попали в коридор. Митрич разжёг керосиновую лампу, прикрутив фитиль, поставил её на пол, чтобы не светила в окна.
– Ну, иди, да не мешкай, я тебя здеся подожду, – подтолкнул Настю вглубь коридора.
Шаги гулко отдавались в непривычно пустом выстуженном здании. Всё вокруг было таким знакомым, и в то же время пугающе безжизненным. Вот и её чуланчик под лестницей. Дверь нараспашку, внутри всё перевёрнуто. Настя быстро собрала разбросанные вещи, увязала их в простынку. Уже уходя, увидела завалившегося за тумбочку плюшевого мишку, любимую игрушку Веночки. Медвежонок пах сынишкой. Настя уткнулась в него лицом и горько заплакала, присев на краешек разоренной постели.
В коридоре раздались крадущиеся шаги, в дверях возник Митрич.
– Ну ты, баба, чего? Нашла место и время реветь. Дома поревёшь. Пойдём быстро отсюда, пока нас не заарестовали.
Старик подхватил узел и поспешил к выходу. Настя, последний раз оглядев разрушенное гнёздышко, пошла за ним, прижимая мишку, как ребёнка.
Прошло несколько томительных дней. Настя успела подружиться с женой Митрича, оказавшейся хоть и не в меру ворчливой, но вовсе не злой женщиной. Настя, не привыкшая сидеть без дела, хваталась за любую домашнюю работу, чем быстро заслужила расположение хозяйки дома. Наконец их невестка принесла и положила на стол справку из РОНО о том, что все бывшие воспитанники Кизнерского детского дома переведены в Малмыжский детдом. Обрадованная Настя сразу засобиралась.
– Ты куда это? – удивился Митрич.
– Как куда? В Малмыж.
– А ты туда пешком, что ли собралась? В какую хоть сторону идти, знаешь? Не лето, чай.
Настя опустилась на стул.
– Язык до Киева доведёт, – сказала неуверенно и замолчала.
– Ты, бабонька, поперёд паровоза-то не беги. Найдём попутку, обдумаем, где тебе в Малмыже приткнуться, и поедешь. Дети твои в тепле и сытости, подождут маленько.
Через несколько дней Настя с большим вещмешком за плечами шагала по улочкам Малмыжа в поисках детского дома. В заколотом булавкой кармане юбки лежали свёрток с остатком денег, подаренных братьями, и письмо к дальней родственнице невестки Митрича. Эта родственница жила хоть не в самом Малмыже, а всё ж неподалёку, в соседней деревне, в пяти верстах.
Малмыж был побольше и пооживлённее, чем Кизнер. На широких улицах было много каменных домов с красивыми полукруглыми в верхней части окнами. Отовсюду был хорошо виден большой собор, возвышавшийся в центре. Неподалёку раскинулся парк с торчащей меж деревьев парашютной вышкой. На окраине, возле замёрзшей реки, дымил завод, теснились склады и мастерские.
После недолгих блужданий Настя оказалась перед детским домом. За деревянным штакетником стоял белый, слегка облезлый особняк с такими же полукруглыми окнами, как у виденных в центре домов. С бьющимся сердцем толкнула Настя калитку. А ну как её детей здесь не окажется? Где их тогда искать?
– Вам кого, гражданочка? – навстречу ей спускался с крыльца молодой парень. И тут же из-за его спины раздался отчаянный крик:
– Мама! Мамочка приехала!
Веночка бежал мимо воспитателя, как был, без пальто, без шапки, в одних носках. Добежал, вцепился в Настин подол, словно она могла сейчас снова исчезнуть.
– Сыночек! Родненький мой! – Настя подхватила малыша на руки, целовала лицо, маленькие ручки, стриженную под ноль головку, старалась укрыть его своим тёплым платком.
– Так вы в дом проходите, не стойте на морозе, – опомнился воспитатель.
Через час Настя с Веночкой наблюдали из окна коридора, как возвращаются из школы старшие дети. Настя с волнением вглядывалась в стайки девочек, но Веночка заметил сестёр первым.
– Вон они, Нина и Лиза! Видишь мамочка?
На девочках были одинаковые новые пальто с меховыми воротничками, белые, связанные из кроличьего пуха, шапочки, тёплые пимы. Они шли, держась за руки, помахивая холщовыми сумками с учебниками. Материнское сердце успокоилось за детей, терзавшие его страхи отступили. Спустя пару минуточек Настя обнимала и целовала дочек, а потом угощала их пирожками, испечёнными ей в дорогу женой Митрича, разложившись тут же на подоконнике в коридоре. Она гладила головы своих детей, прижимала к себе то одну, то другую и была в эти минуты счастлива.
Когда дети ушли в столовую, Настя отправилась искать кабинет заведующей.
Александра Карловна приняла её сухо. Под её строгим взглядом Настя растерялась. Едва начала говорить, как заведующая перебила её:
– Так вы мать троих детей Халевиных, поступивших к нам из Кизнера? И как же получилось, что при живой-здоровой матери дети оказались в детдоме?
Настя совсем смешалась, вновь попыталась говорить, словно оправдываясь. Через пару минут Александра Карловна опять перебила посетительницу:
– У меня мало времени. Излагайте суть, чего вы хотите.
Настя выпрямилась на стуле и, глядя в холодные глаза, твёрдо сказала:
– Хочу работать в вашем детском доме, чтобы быть рядом со своими детьми, так же, как работала в Кизнере. Согласна на любую работу.
– Вот как? – взгляд заведующей немного потеплел. – А что вы умеете делать? Что делали в Кизнере?
– Работала прачкой, потом помощником повара, учила девочек шить и вязать. Могу мыть полы и окна, стирать, гладить, мыть посуду, чистить овощи, чинить одежду, что скажете, то и буду делать.
Александра Карловна что-то быстро записала в конторской книге, лежащей на её столе.
– Сейчас у нас вакансий нет. Да и не могу я принять вас вот так, с улицы. Мне надо навести о вас справки… И не всё пока ясно с Кизнерским детским домом… Вы оставьте свой адрес, если понадобитесь, я вас приглашу.
– У меня пока нет адреса, я только сегодня приехала в Малмыж.
– Хорошо, когда определитесь с жильём, сообщите адрес. И вот ещё что, свидания с детьми разрешены один, максимум два раза в неделю. В остальное время не отвлекайте детей от учёбы.
И добавила более мягким тоном:
– Не надо, чтобы дети, у которых родителей нет, завидовали вашим детям.
Настя вышла из кабинета совершенно растерянной, настолько порядки в этом детдоме отличались от порядков в Кизнере, а чрезмерно строгая Александра Карловна не походила на душевного, заботливого Сергея Степановича. "Каково-то ему сейчас? Что такого он мог натворить? Что его, беднягу, ждёт?" – вздохнула Настя.