Блэз ничего не сказал. Он стоял сжав кулаки, приоткрыв рот, тяжело дыша. Инид смотрела то на одного, то на другого, словно они чем-то ее забавляли; она уже не казалась пьяной женщиной, словно сбросила маску, которую могла снимать и надевать по своему желанию.
- Не думали, что мне это известно? - Она повернулась к отцу.
- Ты его ненавидел, когда я вышла за него замуж, потому что ты хотел заполучить его для себя, а потом возненавидел меня, потому что это мне удалось его заполучить, хотя, ей-богу, я охотно бы им поделилась. Довольно ходить вокруг да около, а, Клей? - Она посмотрела на Клея, который стоял не шелохнувшись.
Разочарованная его молчанием, Инид снова повернулась к Блэзу:
- Клей ведь готов на все, что поможет его карьере. Вот почему он позволил тебе влюбиться в него, хотя на самом-то деле он считает тебя омерзительным, грязным, старым...
С протяжным воплем Блэз кинулся на нее, выставив перед собой, как таран, сжатые в кулаки руки. Инид была к этому готова. Как матадор, она прыжком уклонилась от удара, для равновесия широко раскинув руки. Халат распахнулся. Но в этот момент Клей видел не ее тело, а пистолет, который она сжимала в правой руке. Он хотел закричать, предупредить, но не смог. В этой пьесе для него не было больше роли.
Блэз снова бросился на нее, высоко подняв для удара руку, не замечая пистолета, который Инид разрядила прямо в него. Раздался звук лопнувшего воздушного шара. Тоненькая струйка белого дыма протянулась между ними.
Долго они стояли кружком, и руки Блэза все еще были протянуты вперед. Одна рука Клея тоже была вытянута вперед, словно хотела остановить пулю, прорезавшую воздух. Так они и стояли, точно завороженные, пока дверь в библиотеку не распахнулась и не вошла Фредерика; без грима лицо ее ночью выглядело совсем старым; она стояла в дверях и смотрела на них, точно перед ней были живые статуи. Когда она наконец заговорила, голос ее звучал поразительно спокойно и печально.
- Что ты сделала, Инид?
Инид повернулась к матери и бросила пистолет на коврик перед камином.
- Ничего, мама,- сказала она.- Ровным счетом ничего.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
I
- Но не счастлива?
- Счастье - понятие относительное, мистер Сэнфорд. У каждого из нас бывают свои светлые и черные дни. Взгляните только, какой сегодня день, взгляните! - Маленькая мягкая ручка указала на окно: гонимые ветром струи дождя, словно водяные плети, хлестали по стеклу.
- Никто, конечно, не бывает абсолютно счастлив,- заметил Питер, глядя на черно-серое ноябрьское небо. Это было все, что он мог увидеть: окно находилось слишком высоко, вне сомнения, для того, чтобы затруднить побег.- Но, как по-вашему...- он остановился, подыскивая слово, которого ждал от него доктор Полэс,- ...приспособилась ли она к своему нынешнему положению?
- Я думаю, что да. Да, конечно.- Врач бросил на него жуликоватый взгляд, словно желая сказать: "Мы все одной веревочкой связаны" - и не подозревая о том, что перед ним враг.- Ей назначено лечение. Сейчас она увлекается живописью, и, надо сказать, у нее есть талант. Совсем недавно миссис Полэс даже попросила у нее одну из ее картин...- Легкая тень, промелькнувшая по лицу доктора Полэса, давала понять, что о приспособлении не может быть и речи.- Она сказала, что отдаст картину, как только положит последний мазок! - гладко закончил он.
Питер улыбнулся, представив себе этот диалог.
- Стало быть, с таким улучшением ее можно выписать в ближайшие дни?
Белый гладкий лоб врача прорезался необыкновенно глубокими поперечными и косыми складками.
- Знаете ли...- начал доктор Полэс.- Знаете ли,- повторил он,- спешить не стоит. Она в хорошем состоянии... относительно хорошем, но это еще мало о чем говорит. У нее, видите ли, шизоидный характер...
- Мы все шизоиды, доктор. Но есть ли у нее шизофрения? - Питер сообразил, что взял слишком резкий тон и слишком многое выдал. Подобно всем жрецам, врачеватели человеческих душ не любят, когда прихожане обнаруживают слишком близкое знакомство с их священным ремеслом.
- Да, мистер Сэнфорд, у нее шизофрения. Консилиум специалистов подтвердил мой диагноз два года назад.
- И пересмотр диагноза невозможен?
Складки исчезли. Щеки врача округлились в мягкой улыбке, и на них выступили ямочки.
- Мне кажется, вы не вполне понимаете нашу методику. Болеть шизофренией все равно, что болеть лейкемией. Это неизлечимая, постоянно прогрессирующая болезнь.
- Бывает, лейкемия дает ремиссии.
- Что касается шизофрении, то она ремиссий не дает.
Врач начинал испытывать раздражение, но Питер гнул свое.
- А как насчет новых лекарств? Как насчет предсказания Фрейда, что настанет день - и причиной шизофрении признают нарушение обмена веществ, которое можно сбалансировать посредством инъекций?
- Этот день еще не настал, и, пока он не настанет, мы будем держать шизофреников в изоляции как в интересах общества, так и в их собственных интересах. В конце концов, некоторые из них опасны для окружающих.- Многозначительно произнеся этот окончательный приговор, доктор Полэс препоручил Питера санитару, и тот провел его по коридору готического особняка в большую угловую комнату. Там за мольбертом с натянутым полотном сидела Инид; полотно было чисто, если не считать одного-единственного ярко-красного мазка чуть пониже центра.
Ни слова не говоря, санитар зажег верхний свет и удалился. День за окном стал черен как ночь.
Брат и сестра разглядывали друг друга. Инид нисколько не изменилась. Пожалуй, после трех лет вынужденного воздержания она стала выглядеть еще моложе, чем была.
- Привет от психов,- сказала она наконец.
- Во всяком случае, они еще не довели тебя до ручки.- Он поцеловал ее в щеку.
- Да уж хоть бы и довели. Погаси этот проклятый свет, ну?
Питер повернул выключатель. Окно из черного стало серым. В сумеречном свете черты Инид казались призрачными - видимое сквозь воду лицо утопленника, лишь недавно утонувшего.
- Мне сказали, ты стала художницей.
- Он совсем свихнулся, это ваш доктор Полэс. Ей-богу, я знаю теперь всеего симптомы. Моет руки двадцать раз на дню и без конца смотрится в зеркало, чтобы убедиться, не испарился ли он. А эта его миссис Полэс, такой халды с помойки еще поискать. У неетоже бзик - воображает, будто она леди, сука паршивая. Дай мне сигарету. Я уже выкурила свою дневную норму.- Она взяла сигарету, огонек спички дугой прорезал полумрак. Инид затянулась и сказала: - Ах, чего бы я только не отдала за рюмку сухого мартини.
- Ты еще не отвыкла?
- Какое там! Знаешь, они, должно быть, правы. Похоже, я и вправду никогда не смогу бросить пить по собственной воле.
- А как ты себя чувствуешь, когда не пьешь? - Питера это очень интересовало. Сидя на диете, он казался себе страшно добродетельным и думал, что и Инид должна чувствовать себя так же.
Но с ней было иначе.
- Я места себе не нахожу, хорошо еще, что мне дают люминал. Это помогает, но этого мало. Я из собственной шкуры готова выскочить. Но в конце-то концов, кому от этого плохо, что я пью? Я сама себягублю, сама себяхороню.
- Все наши...
- Я все про них знаю.- Ее голос прозвучал резко.- Как они?
- Клея переизбрали...
- Знаю. Я читаю газеты.
- Ну, значит, ты знаешь о нем столько же, сколько и я. Я почти с ним не виделся после того... после того, как...
- ...я пыталась убить отца? - Инид вдруг рассмеялась и мгновенно стала сама собой, упиваясь собственным безрассудством.- А что, на их лица стоило посмотреть! Насколько мне помнится,- задумчиво добавила она,- я была здорово набравшись. Не то я наверняка отстрелила бы голову папуле, вместо того чтобы всадить пулю в левый глаз Аарону Бэрру.
- Ты думаешь, убив отца, ты многого бы достигла? - Питер улыбался сестре в сером сумраке, хотя знал, что она не может видеть его лицо, точно так же как он не мог видеть ее за серой клубящейся пеленой между ними.
- Я была бы очень счастлива, по крайней мере на время.- Она вздохнула.- Ведь он сущий изверг! Я пробовала объяснить это доктору Полэсу. Но, кажется, он не может мне сочувствовать, потому что связан обязательством перед отцом. Ведь, в конце концов, ему платят за то, что он ведет себя так, будто я действительно сумасшедшая. Я сумасшедшая?
- Нет.
- Иной раз мне кажется, что я вправду сумасшедшая. Знаешь, как бывает: начинаешь становиться тем, кем тебя считают.
- Ну, во всяком случае, я так не считаю.
- Оказывается, ты мне друг! А я-то никогда тебе не доверяла. А почему, собственно?
Питеру стало больно. Он почти всю жизнь свою отдавал себе ясный отчет в том, какое чувство он испытывает к Инид, но ему было отказано в том, чего он хотел больше всего в жизни, а потому он удовольствовался дружбой. А вот теперь, оказывается, дружбы-то и не было.
- Наверное, потому, что я считала тебя подлым. Тогда, конечно, отец любил тебя больше меня, и я ревновала.- Это была такая чушь, что Питер предпочел не возражать ей и только подивился, как делал уже не раз, не сумасшедшая ли она на самом деле.- Ну да все это пустой разговор. Я сижу здесь, а они держатся заодно. Все остальное неважно.
- Клей больше не живет вместе со всеми. У него свой дом на Вудленд-драйв.
- Он живет с Алисой? - Она произнесла имя девочки нарочито безжизненным тоном.
- Нет, Алиса у матери. Говорят, ей там очень хорошо.
Инид притушила сигарету, искры ярким снопом брызнули в темноте.
- Я читала, в прошлую субботу Клей был на скачках с Элизабет Уотресс, дочерью Люси Шэттак и Скайлера Уотресса из Ойстер-Бей, ее знает весь Вашингтон.