III
- Бедный отец! - Диана, полуодетая, сидела на краю постели с газетой в руках, Питер варил кофе в чулане с электроплиткой и миниатюрным холодильником; в Вашингтоне военного времени все это вместе называлось кухонькой.
- Почему бедный? - Он хотел открыть холодильник, но не стал. После смерти Скотти он подавлял в себе всякий интерес к еде.
- Вот, взгляни. - Она протянула газету. Ему бросилась в глаза шапка: "Сенатор Ванденберг отвергает изоляционизм".
Питер ничего не понимал.
- Причем тут твой отец?
- Да ведь он сам собирался на этом сыграть! - Она лихорадочно перелистывала страницы и нашла то, что искала, где-то в середине первой тетрадки. - Вот он, погребен, погребен заживо!
Питер налил кофе в две чашки и подошел с ними к постели.
- О чем ты говоришь?
Диана показала ему газету. Мелкий шрифт гласил: "Сенатор одобряет идею создания ООН". Питер пробежал глазами текст: Бэрден отрекался от изоляционизма.
- Ну и что же тут такого? Ты должна радоваться за него.
- Я и радуюсь. Но как ты не понимаешь? Ведь это он должен был попасть в заголовки. Он несколько месяцев работал над своей речью.
- Ну, значит, он плохо рассчитал.
- Он не ожидал такого от Ванденберга. Как он мог? Ах, как папе не везет! - Расплескивая кофе на простыни, она потянулась через Питера к телефону. Он обнял ее. Телефон сенатора был занят. Она положила трубку. - Это убьет его.
- Едва ли. Он живучий. - Питер притянул ее к себе, и они рассеянно предались любви. Она говорила об отце и размышляла о судьбе. В окне оранжевое зимнее солнце опускалось за деревья Думбартон-Окса.
- Нам пора собираться. - Она хотела встать, но он крепко держал ее.
- Еще есть время. Лишь бы попасть туда раньше Айрин.
Потребовалась неделя переговоров, прежде чем Фредерика нехотя пригласила Айрин Блок на обед.
- Но помни, я делаю это только потому, что она помогает вам.
- Если бы нам помогла ты, тебе не пришлось бы приглашать ее.
- У меня нет денег, - заявила Фредерика едва ли не с гордостью. - И у твоего отца тоже. - Это было уже ни с чем не сообразно. Питер улыбнулся, вспоминая эту сцену.
- Чему ты улыбаешься? - Диана всегда ревновала его к его скрытым переживаниям, хотела делить их, и это было приятно. Он сказал ей. Она тоже улыбнулась. - Было бы неплохо, если бы твой отец помог нам.
- Он ни за что не станет помогать, а я этого и не хочу.
- Почему?
Питер нарисовал пальцем пентаграмму на ее животе.
- Потому что он мой отец.
- Но ведь, кажется, у вас с ним хорошие отношения?
Питер согласился; у него с отцом действительно хорошие отношения, потому что им никогда не было дела друг до друга.
- Но я часто задумываюсь, какой он на самом деле под этой его скорлупой великого магната.
- Странная семья. - Диана уже раньше заметила это. - Каждый из вас хочет быть сам по себе.
- Не каждый. Инид совсем другая. - Оранжевое солнце исчезло, небо подернулось тьмой. Ни ей, ни ему не хотелось говорить об этой буйной особе, которую на прошлой неделе арестовали за езду в нетрезвом виде на какой-то глухой дороге в Виргинии, причем никто не знал, что она там делала. Ее арест подробно расписывали все газеты, и только "Трибюн" хранила полное молчание.
Их встречи выглядели так, словно они давно уже были женаты, но все еще желали друг друга. Но, в конце концов, они знали друг друга с детства, и их связь можно было рассматривать просто как продолжение дружеских отношений. За последнее время Питер с отвращением заметил, что пользуется жаргонными словечками вроде "отношения"; он набрался их у Иниэса и его друзей, которые были повально заражены напыщенной фразеологией психиатрии - лженауки, бывшей ныне чуть ли не еще в большей моде, чем френология в прошлом столетии. Но хотя Питера и трогала вера простаков в эти новые таинства, его тревожило то, что интеллектуалы пытаются переосмыслить жизнь и искусство с помощью понятий, почерпнутых у этих врачевателей людских душ, которые, подобно земным отцам церкви, воевали между собой, каждый притязая на монопольное владение истиной и объявляя всех других еретиками. Первой жертвой этих яростных стычек оказался английский язык. Нетерпеливое стремление всесторонне осветить сферу личного общения привело к такому словотворчеству, словно тонкая игра чувств была наукой, в которой непременно надо было давать имена новым, доселе неизвестным вещам. И одним из величайших открытий, Винландом отважных землепроходцев, был термин "отношения" - словечко, казавшееся Питеру еще более отвратительным, чем еще не сотворенные, но теоретически возможные "освязевление" или "любвение".
- Ну, а чему ты улыбаешься теперь?
- Эротическому наслаждению. Нормальному рефлексу мужчины.
- Нет, это не так. Они хмурятся.
- А ты что, всегда держишь глаза открытыми? И кто это "они"?
- Я наблюдала. Конечно, я говорю о Билли.
Питер пришел в восторг. Они условились, что он никогда не будет упоминать о ее муже. А вот теперь не он, а она нарушила запрет.
- Как ты думаешь, он знает про все это? - Питер, неизвестно почему, указал на холодильник.
- Нет, конечно. Если бы он знал, уж он такого бы наговорил. Нет, он вполне всем доволен. Он думает, что может вертеть тобой как угодно, и поэтому настроен миролюбиво.
Питер сделал вид, что не заметил шпильки. Придет время, и он справится с Билли. Но вот справиться с Дианой - это уже нечто другое.
- Тебе надо развестись с ним.
- Возможно. Когда-нибудь.
- Не то чтобы я верил в брак… - Он уже говорил об этом.
- Я тоже! - отозвалась Диана с необычной горячностью. Затем соскочила с постели и стала надевать пояс. - Нам пора.
Питер с удовольствием констатировал, что форма, которая совсем недавно была ему тесна, теперь в результате двухнедельного поста свободно болтается на нем. Он снова станет худощавым - раз и навсегда. В промежутке между потрясением, которое он испытал, узнав о смерти Скотти, и основанием журнала Питер как бы сбросил с себя свое прежнее пассивное "я" - перестал читать книги только для того, чтобы узнать, кто он такой, или часами слушать Иниэса и его друзей в надежде, что их разговор вдруг перейдет на него и кто-нибудь наконец откроет ему, кто он такой и что он из себя представляет, и тогда ему станет ясно, чем заполнить грядущие годы. Теперь он, разумеется, это знал. Он родился для того, чтобы быть издателем, как и его отец. Приятная ирония судьбы.
- Что ты читаешь? - Диана причесывалась, глядя в раскрытую книгу, лежавшую на столе.
- Как обычно, десять книг одновременно.
- Нет… Я спрашиваю про эту. - Прищурившись, она посмотрела заглавие - уже смеркалось - Уолтер Мэп. Кто это?
- Двенадцатый век. Историк. Поэт. Автор книги "De nugis cuКialium". Следовало бы притвориться, что я читаю его по-латыни. Но я не притворяюсь.
Диана полистала страницы и остановилась на подчеркнутом Питером месте. "Когда я начну гнить, эта книга приобретет особый интерес… наступит век обезьян (как сейчас), а не людей; они будут глумиться над своим настоящим, и они не будут терпимы к достойным людям. Каждому веку претит современность; каждый век, начиная с первого, завидовал прошлому, предпочитая его самому себе". Диана закрыла книгу; прочитанное явно произвело на нее впечатление.
- Ты действительно читаешь все подряд?
- Я хочу знать все.
- За исключением того, что знают другие, например Маркса и Фрейда.
- Раз их знают все, к чему мне их знать? В крайнем случаемне всегда их растолкуют. Люди это любят…
- Вот не знала, что слово "современность" уже тогда было в ходу.
- А по-моему, вообще нет понятия более древнего, чем современность. Мне больше нравится то место насчет "века обезьян". Именно так следовало назвать наш журнал.
- Это было бы слишком в лоб. К тому же обезьяны не читают.
- Этого-то я и боюсь. Будем надеяться, Айрин готова раскошелиться.
Они кончили одеваться уже в полутьме. Затем они сблизились, словно две тени, и Диана неожиданно спросила:
- Что ты об этом думаешь? И мы ведь стареем.
- Жду не дождусь!
- Ты это серьезно?
- Ну конечно. Я хочу быть средних лет. Быть всецело самим собой, целиком войти в жизнь, на радость или на горе. Только худощавым, - добавил он. Она засмеялась.
- Я, кажется, тоже не прочь повзрослеть, - задумчиво сказала она. - Но почему людям средних лет хочется казаться молодыми, в то время как мы… в то время как я ничего не получаю от своей молодости? - Ее лицо было печально.
- Спасибо, - сказал он, одновременно развеселившись и обидевшись.
- Ой! - рассмеялась она, и он с неожиданной болью понял, что увлечен ею сильнее, чем она им. К счастью, отчаиваться было не в его натуре. Выходя из квартиры, он знал, что рано или поздно причинит ей боль и сравняет счет.
Фредерика встретила их радушно.
- Диана! Ты чудесно выглядишь! Как Билли? Почему он не пришел? - Пока Диана отвечала, Фредерика вполголоса сказала Питеру: - Ее еще нет.