– В лучшем случае. Реально времени нужно еще больше. Довольно часто старты "челноков" приходится переносить из-за метеоусловий или мелких неполадок.
– Плохо, – сказал S.D., – очень плохо. Фактически Соединенные Штаты располагают уникальным боевым комплексом, который способен значительно изменить представления о войне… Аналогов в мире, если я правильно понял, нет?
– Совершенно верно, – подтвердил Гном. – В Китае ведут аналогичные разработки, но они сильно отстали.
– И при этом вывод флотилии на орбиту ведется черепашьими темпами. У вас, если не ошибаюсь, есть четыре шаттла. Почему задействованы всего два?
– Все четыре и задействованы. Но один из челноков всегда стоит "под парами" в качестве аварийно-спасательного корабля, еще один находится на профилактическом обслуживании – там ведь огромное количество регламентных работ. Получается, что из четырех шаттлов реально работают только два.
– Скверно. Когда на орбите будут висеть хотя бы три-четыре платформы?
– Вторая платформа через пару суток будет, как говорится, "на ходу" – она уже на орбите и сейчас на ней заканчивают монтировать "стволы". А еще через неделю – если все пойдет штатно и погода не подкачает – над нами будут висеть четыре платформы. В рабочем состоянии.
– Через неделю, – задумчиво сказал Старик и повторил, – через неделю… Ну что ж… Благодарю вас, мистер Гусев. И – не смею вас более задерживать.
S.D. сам проводил гостя. Когда поднялись наверх, на платформе все еще было темно – Старик не отдал приказ включить освещение, вот его и не включили. Во мраке Гном увидел вдруг нечто неожиданное – вознесенный стальной стрелой деррика на высоту около тридцати метров, над морем висел "аквариум" – стеклянное сооружение размером с комнату. На фоне черного неба вода в нем как будто слегка светилась. А в воде медленно кувыркался обнаженный юноша. И звучала музыка.
– Господи! – произнес ошеломленно Гном. – Господи! Что это? Кто это?
Старик тоже посмотрел на аквариум с юношей внутри. Слегка поморщился и негромко сказал Апфелю:
– Я же просил, чтобы он воздержался.
– Но я ничего не мог поделать… Вы же знаете его характер!
Гном вновь повторил:
– Кто это? S.D. ответил:
– Это… мой гость. Гном с восторгом сказал:
– Он похож на молодого бога.
– Да, – сказал Старик, – он похож на бога. Юноша, похожий на молодого бога, совершил грациозный кувырок и лег на воде, глядя вверх, в звездное небо.
* * *
Начальник тюрьмы особого назначения "Залив-3" майор Малофеев проводил инструктаж вновь поступивших сотрудников. Они уже три дня как прибыли к месту службы, но у Малофеева все не хватало времени пообщаться с ними. Особенно из-за последних событий. Оба были выпускниками спецшколы "Надежда", но опыт майора показывал, что все и всегда нужно держать под личным контролем – знаем мы этих выпускников.
– Вы должны раз и навсегда запомнить, что заключенный в нашей системе – это не человек, – говорил майор, глядя в иллюминатор. Там было серое небо, серая вода Финского залива, и вдали медленно шел сухогруз. – Вы спросите: а кто? Отвечу: вообще никто. Даже имя-фамилия ему не положены. При поступлении к нам заключенный получает кличку.
Один из новичков – длинный белобрысый малый по фамилии Маскявичус – вставил:
– Желательно – обидную, унизительную. Малофеев хмыкнул:
– Это вас в "Надьке" так учили?
– Так точно, господин майор.
– Херня все это. Во-первых, на всех не напасешься кликух унизительных. А во-вторых, какая у него кликуха – унизительная или нет – зэк думает первые два часа. Или час. Потом ему становится не до этого. Его интересует только одно: как не сдохнуть в трюмах. Потому что больше полутора лет никто здесь не выдерживает. Это понятно?
– Так точно, господин майор.
– Поехали дальше. Как вести себя с заключенным? А так и вести – как с пустым местом. Зэку категорически запрещается даже смотреть на сотрудника. Он должен смотреть в пол. Руки за спиной, голова опущена низко, глаза – в пол. Всегда, при любых обстоятельствах. В "Надьке" вам объясняли, в чем тут смысл?
Маскявичус ответил:
– Так точно, господин майор. Когда зэчара стоит с низко опущенной головой, он не может ориентироваться и соответственно не может быстро и эффективно атаковать.
Малофеев усмехнулся:
– Это верно – из такого положения атаковать трудно. Но как раз в этом случае смысл состоит в том, чтобы показать зэку, что он – никто.
Малофеев собрался развить мысль, но в дверь постучали.
– Войдите, – ответил майор. Вошел дежурный, произнес: "Вам пакет, господин майор." Малофеев ответил: "Давайте." Дежурный вышел, вошел старший лейтенант – фельдъегерь, отдал честь, протянул опечатанный пакет и квиток с красной полосой по диагонали. Малофеев внимательно осмотрел печати, потом взял квиток, поставил время и расписался. За два с половиной года, что он прослужил начальником "тройки", это был не первый секретный пакет. И ничего хорошего он не сулил. Малофеев знал это по опыту.
Майор аккуратно вскрыл конверт и вытряхнул на стол сложенный вдвое лист бумаги. Двое новеньких внимательно следили за каждым движением майора. Малофеев развернул лист, прочитал короткий текст. Потом поднял глаза на новеньких и сказал:
– А ну-ка сходите покурите.
Они синхронно поднялись и вышли. Майор Малофе-ев еще раз перечитал текст, скомкал в сильной кисти бумагу и произнес два слова. Слова были такие: "Во бля!"
Малофеев выкурил сигарету и вызвал зама. Показал бумагу. Зам прочитал, помолчал и сказал:
– Двести восемьдесят семь рыл. не, вру. Ночью один помер – двести восемьдесят шесть. За трое суток?
Малофеев взял сигарету, прикурил. Потом поджег скомканный приказ. Он сидел, курил и смотрел, как огонь пожирает бумагу, а бумага судорожно корчится, скукоживается. Зам осторожно спросил:
– А. как?
– Как-как? Каком кверху.
Зам вздохнул, ничего не сказал. Спустя полминуты произнес:
– А кто делать-то будет, Олег Владимирович?
– Прикажу тебе – и ты будешь. Слабо?
Зам снова ничего не сказал, а Малофеев потушил сигарету, ответил:
– Ты вот что. Ты позови-ка сюда новенького. Ну, этого – литовца.
– Маскявичуса?
– Его!
– А чего?
– Чего, чего… Я на него посмотрел сегодня – думаю: этот сможет. Глаза у него.
– Чего глаза?
– Как из морга глаза. Короче, зови.
Зам поднялся и вышел. Спустя три минуты вернулся с Маскявичусом.
В тот день секретные приказы получили начальники еще семнадцати тюрем особого назначения. Шестнадцать из них произнесли "Во бля!" или нечто похожее, а один оживленно потер руки.
Когда стемнело, заключенных стали поднимать из трюмов. Вертухай выкликал: "Гондон! С вещами на выход.", "Сучий потрох! С вещами на выход.", "Бледный.", "Гондон второй." Он выкликал, и спустя минуту или две из трюма появлялась голова, замотанная в какое-то тряпье. Потом – плечи, укрытые тряпьем. Концом ствола вертухай показывал в корму: туда иди. Некоторые спрашивали: куда меня? – Куда-куда? На этап. Переводят тебя. Громко тарахтел дизель, и вертухаю приходилось повышать голос. Пошатываясь, люди, лишенные даже имени, брели в корму, несли свои пожитки.
А там, за надстройкой, их уже ждали. Выпускник спецшколы "Надежда" Витаутас Маскявичус бил по голове ножкой от кухонного стола. Человек падал. Русский сержант из-под Рязани проволокой привязывал ему к ноге кусок загодя нарубленной якорной цепи. После этого тело переваливали через борт, и оно падало в шаланду, причаленную под кормой. Малофеев страховал с пистолетом в руке.
На первых пятнадцать человек у них ушел час. Потом наполненная шаланда отвалила, увозя свой страшный груз. Палачи перекуривали, отдыхали, пили водку из личных запасов Малафеева. Рязанский сержант – тоже выпускник "Надежды" – быстро захмелел и даже начал напевать "Девочку Надю" – неофициальный гимн спецшколы "Надежда":
Ай, девачка Надя,
Чиво тибе нада? Ничиво ни нада,
Кроме шикалада.
Потом шаланда вернулась. Продолжили. Потом Маскявичус сломал ножку. Ему дали замену – стальной уголок, но он очень сожалел о той ножке: хороший был инструмент, удобный, как раз по руке.
В ту ночь во всех тюрьмах особого назначения шли массовые убийства. Обыкновенно расстреливали, хотя кое-где применяли и более экзотические "технологии" – в тюрьме "Ромашка" Ростовской области заключенных сбрасывали в старую шахту, а в "Заливе-2" на Белом море топили живьем. Так или иначе, тюрьмы "расчищали" под новых постояльцев. Торопились – на все про все было отпущено трое суток.
Ай, девачка Надя, чиво тибе нада?