Сколько раз сама слышала, вдруг почувствовал человек смерть свою, занедужил, или несчастный случай вышел, и умер - будто на тот свет за душой побежал. А вампиры, оказывается, могут и шутя…
- Василий, конечно, не знал, что Парамоновна записала дом на сестру… На ту, которая в город подалась, - отец говорил обиженно, будто только что сам лишился наследства. - Васька тогда с женой еще жил. Потом, когда с сеструхой у него закрутилось, вроде как одумалась старуха, обратно собралась переписывать… Вася-то и помыслить не мог, чего пристает к нему с просьбой найти человека, который дома отписывает, - отец посмотрел на мать с недоумением. - Но не убивать же мать из-за дома! Ты вот, в смерти жены Васькиной Валентину обвиняешь, а зря. Может, как раз наоборот, Парамоновна в гроб ее положила. Васька к Валентине ушел, дитя умерло, сама хворая оказалась, а тут еще старуха по миру пустила… Так что, Валентина ни при чем, пусть Парамоновна себя винит! - сделал он категоричный вывод. - А Васька… сердцу не прикажешь!
Мать поглаживала живот, думая о чем-то своем. Манька пока не поняла, будет ей сегодня облегчение, или нет. Слушая ругань родителей, которые раньше души друг в друге не чаяли, и вдруг в одночасье стали чужими, она уже сомневалась, что они помирятся, как все прошлые разы. Ссора затягивалась.
- А сестра у Васьки какова, а! - голос отца прозвучал возмущенно. - То носа не казала, то свалилась, как кирпич на голову и завещанием тычет… Видно, подруга подначивает. Эта не нашего роду: ручки белые, сама точеная, говорит, как по писанному, а взгляд… будто рублем одаривает. Вся из себя, как королева, краля городская… Может, они старуху того? Хитрые обе.
- Сдурел? Причислил к лику святых Валентину свою! Ты Парамоновне не веришь, или мне? Одни они были и били старуху! Васька и Валя. Ну, может, Семен помогал.
- Рублевок таких у Парамоновны целая тыща в полу припрятана, - не сдавался отец. - Я сам видел. Если она в уме, на кой черт собирала? Человека обвинить легко!
- Да в том-то и дело, Парамоновна их впервые увидела, когда Валентина ее в дорогу снарядила. Не копила она. Что, не знаю Парамоновны? Сказала же: "На них краюшку хлеба не купишь, а аршин землицы в самый раз!" Да откуда у нее такие деньжищи? Она, чай, на пенсию жила… В свое время много это было.
- Вася с сестрой весь дом перерыли, когда старуху стали искать. Наткнулись. Мало ли откуда! Кроме нее, кто? Не копила… - отец был возмущен. - Копят на черный день - не говорят!
- А что они в полу искали, Парамоновну? - полюбопытствовала мать.
- Думали, может, хоть записку какую оставила. А как нашли, сразу поняли, надо было старуху объявить душевнобольной, да и взять на себя опекунство. Ты, Малина, рублевки подбери, а я посоветуюсь, кому их показать. Может, если докажем, что не в себе была, дом Ваське с сестрой отойдет. Все-таки он жизнь там прожил, а теперь что, отдать? Этой городской? Ты это, ты мне рассказала, так и другому расскажи, ладно? - попросил он заискивающе.
- Ну, не дело говоришь, Медвежонок. Документы они искали, а не записку. С чего Парамоновне записки писать? Она, поди, и писать-то не умела! А как поняли, что не свалилось богатство, забегали, засуетились, - возмущенно отозвалась мать. - Передавили бы друг друга, да все одно, ворон ворону глаз не выклюнет. Чего бы не происходило, все время старался помогать, а она хоть разок улыбнулась? Два года в деревне живем, а я только и слышу от людей, сватья твоя то, сватья твоя се - выговаривают, будто удержать могу. Ну, ладно, помогу еще раз, но в последний! Помолилась бы на нее, да не надо ей это…
Мать тяжело поднялась.
- Малина, ты сама ей и скажи. Сегодня и скажи! Я гостинцы прикупил на привозе, тяжело было донести, а Васька с Валентиной рядом живут. Оставил. А как зашел, у них гости, приглашать начали нас с тобой. Ну, я вроде как в ответ пригласил. Родня как-никак. Согласились. Сказали, вечером придут. Новоселье я им обещал. Так что Васька с Валентиной, может, не одни будут, гости их тоже собирались. Не побрезгуют, чай, нашим деревенским.
Мать лишь недовольно покачала головой.
- Тогда соседок позову. Новоселье, так новоселье. Да как-то неправильно это, не так новоселье справляют.
- Неладное, Малина, задумала, соседи нам ни к чему, - осадил ее отец. - Они ж друг друга на дух не переносят. Люди путевые, из города, а эти что?! Напьются, скандалить начнут. Опозоримся. Городские не больно деревенских жалуют. И есть за что.
- Ну, хорошо, - согласилась мать. - Собирать что ли на стол?
- Собери, собери! Честь по чести. Корову я подою и в магазин схожу.
Мать покачала головой и пошла готовить угощение. Манька успокоилась: гроза миновала. Через час мать вышла во двор. Отец поставил на крыльцо полный подойник, налив молока в собачью миску до краев.
- Если придут, постарайся не с ходу уму разуму Валентину учить… Она перед Васькиной сестрой, вроде как ты перед нею. Не надо сор из избы выносить, что люди подумают? Сами разберутся. Ну, так я пошел? Чего купить?
- Иди уж, - согласно кивнула мать, передав отцу приготовленную записку и деньги.
И вдруг Манька услышала голос, который был отчасти ей знаком по прожитой в животе матери жизни.
- Сходил уже! Мы все принесли с собой. Твоя краля не сподобиться людей уважить!
В калитку входили четверо. Женщина невысокого роста, с заколотыми в пучок жиденькими желтыми волосами, со странным взглядом - будто протягивала конфетку и произносила хвалебные речи, следом двое мужчин. Оба иногда заходили к отцу, помогали собрать крышу на доме.
- А где?.. - отец неопределенно кивнул.
- Что, Миха, понравились гости наши? - женщина засмеялась.
Остальные подхватили.
Манька почувствовала, как прихлынула кровь, и стало горячо. Мать промолчала, но слова ее глубоко ранили.
- Придут, придут! Ну что, хозяюшка, принимай дорогих гостей! - женщина продолжала смеяться, но что-то недоброе таилось в уголках ее глаз.
Манька заворочалась, стараясь предупредить мать, но мать лишь положила руку на живот, и повела пришедших в дом.
За стол сели с порога.
На столе, среди салатов и выпечки, сразу появились вино и водка. Мать долго отказывалась выпить. Манька чувствовала, как переполняет мать неприязнь к гостям. Но она молчала, стараясь казаться приветливой.
- Она брезгует нашей компанией? Как ты с ней живешь?.. - спросила женщина отца и обратилась к матери. - Миха тебе достался - золото, а не мужик. И не надо на меня волком смотреть. Я сто рублей не вернула? Если задолжала, скажи. Ты у меня брата отняла, а я сижу, за дом радуюсь. Если человеком меня считаешь, на, выпей! Миха, прости Господи, где ты ее такую взял? Среди своих не нашел? Скажи ты ей… Честное слово, неудобно, я уж пойду тогда… - женщина нехотя поднялась. - Вот ведь, дожили мы с тобой, будто чужие. Если эту рюмку не выпьет, я к тебе больше не зайду.
Женщина встала, обиженно надув губы, глядя на мать в упор, протянув ей рюмку.
Отец недовольно поморщился.
- За дом, Малина! Маленько. Разрешаю же, выпей. Не обижай гостей, - попросил он, потянув женщину за пояс, усаживая.
Мать взяла рюмку со стола.
- Из моих рук брезгуешь? - женщина продолжала протягивать матери рюмку.
- Малина, прошу… - отец смотрел то на женщину, то на мать.
- Пусть выпьет, пусть, не чужие, - наперебой принялись уговаривать мать двое мужчин, изрядно захмелевшие.
Мать поставила свою рюмку на стол, приняла из рук женщины.
- Ладно, Михаил. Давай, за нас, за дом… - голос прозвучал мягко.
Мать улыбнулась, выпив рюмку до дна.
И Манька поплыла. Голова закружилась. В животе матери стало темно. Тело - чужое. В большом огромном доме, с чужими людьми, она осталась одна. Мать, наклонившись в бок, потеряла с ней связь, а отец застыл, как изваянный из каменной пыли, серый, с открытыми немигающими глазами и наблюдающий безмолвно, как Маньку и мать укладывают на принесенную со двора лавку, подставляя под лицо большое зеркало, снятое со стены. Издалека, глухо и победно долетал голос женщины и смех расслабившихся мужчин. Настроение у всех было веселое, но она уловила в этом веселье злорадное ликование.
- Я никому ничего не должна, пущай живет, она мне сполна заплатит! Я знаю, чем эту суку взять!
- Хо-хо-хо, теперь нашим стает и прииск, и дом этот… Смело ты: "из моих рук брезгуешь?!"… Я думал, не возьмет уже.
- Больше нашего пить будет! Я знаю! Давай Мишку-то на кровать перенесем, а ее в другую комнату. Умеет госпожа Упыреева человека так поворотить, чтобы душа в душу зажили. Она матери моей пособила. Да кто бы так еще-то жил!
- Больно дорого берет!
- Дорого - не дорого, а добрый мужик дороже денег. Зови гостюшку дорогую, поди у дома уже стоят.
И вдруг, Манька увидела себя под потолком. Та ее часть, которая осталась в животе, перестала быть ею, а вторая, еще не совсем ясное "я", плавало над столом, проникая в чужие тела. Она была всеми и никем. Как это могло быть?
"Наверное, так умирают люди!" - подумала Манька, ощутив, что она все еще в Аду, и каждое слово, стоит ей нащупать себя, причиняет ей безумную боль, не одного, не двух случаев из ее жизни - а всех сразу. Она была и там, и тут, всеми и собой, пила боль, и боль пила ее. Ад рассказывал ей, или она рассказывала Аду…