- Еще фрикадельку, - сказала она, - огурец и кружку пива. Эту кружку можешь взять с собой.
Она допила пиво и дала мне кружку, я снова спустился в пивную и, пока женщина за стойкой наполнила кружку, выпил еще стопку водки. Женщина посмотрела на меня более приветливо, чем раньше, положила фрикадельку и огурец на тарелку и пододвинула ее ко мне через мокрую стойку. На улице стемнело. В баре почти никого не было, но из танцевального зала доносился шум. После того, как я заплатил, у меня остались еще две марки.
- Вы завтра рано уйдете? - спросила женщина.
- Да, - сказал я.
- Тогда лучше заплатите за комнату сейчас.
- Я уже заплатил.
- Ах, так, - сказала она, - тогда, прошу вас, принесите кружки и тарелки. У нас в этом отношении печальный опыт. Вы принесете, правда?
- Конечно, - сказал я.
Кэте лежала на спине и курила.
- Здесь чудесно, - сказала она, когда я сел рядом с ней. - Замечательная идея - пойти в гостиницу. Мы уже давно не были в гостинице. Это дорого стоит?
- Восемь марок.
- У тебя разве осталось еще столько денег?
- Я уже заплатил. Теперь у меня только две марки.
Она взяла свою сумочку и высыпала на одеяло все содержимое: зубную щетку, мыльницу, губную помаду и остаток от тех денег, которые я дал ей, когда мы гуляли. Мы выудили все деньги - там было еще четыре марки.
- Вот и хорошо, - сказал я, - мы еще сможем пойти позавтракать.
- Я знаю одну приятную закусочную, где можно позавтракать, - сказала она. - Сразу позади туннеля. Если идти отсюда, то по левой стороне.
Я посмотрел на нее.
- Там хорошо. Прелестная девушка и старик. И вкусный кофе. Им-то я и задолжала.
- Слабоумного ты тоже видела? - спросил я.
Вынув сигарету изо рта, она посмотрела на меня.
- Ты туда часто ходишь?
- Нет, сегодня утром я был там в первый раз. Хочешь пойти туда завтра?
- Да, - сказала она, и снова повернулась на другой бок к окну, спиной ко мне. Я хотел подать ей тарелку и кружку пива, но она сказала: - Не надо, я поем потом.
Я сидел, прихлебывая пиво, хотя она отвернулась от меня. На вокзале было тихо. В окне за вокзалом над многоэтажным домом виднелись неоновые очертания коньячной бутылки; она постоянно висит там на небе, и в ее толстом брюхе светится силуэт человека, пьющего вино. А по фронтону многоэтажного дома пробегают беспрерывно меняющиеся строчки рекламы: огненные буквы внезапно как бы выскальзывают из пустоты. Я медленно читал: БУДЬ УМНЕЙ - строчка исчезла - НЕ БОЛЕЙ - вылетело из темноты. Потом несколько секунд ничего не было видно, и меня охватило странное чувство ожидания. ДОЛОРИН - буквы вновь появились и пропали в пустоте, и опять несколько секунд ничего не было видно, но потом сразу зажглась целая фраза: С ПОХМЕЛЬЯ ПЕЙ, - и три, четыре раза подряд в пустоте вспыхивала красная надпись: ПЕЙ ДОЛОРИН. Потом появились ядовито-желтые буквы: ДОВЕРЯЙ СВОЕМУ АПТЕКАРЮ!
- Фред, - сказала вдруг Кэте, - мне кажется, если мы будем говорить о том, о чем ты спрашивал, у нас ничего не получится. Поэтому я не хочу об этом говорить. Ты сам должен решить, что делать, но даже если я беременна, я не хочу, чтобы ты вернувшись домой, опять брюзжал и бил детей, зная, что они ни в чем не виноваты. Я не хочу. А потом мы начнем кричать друг на друга. Этого я тоже не хочу. Но и приходить к тебе я больше не могу.
Она все еще лежала, повернувшись ко мне спиной, и оба мы уставились на светящуюся надпись на фронтоне многоэтажного дома, которая менялась теперь все чаще и все неожиданней; буквы были всех цветов радуги, и они все время выписывали в ночи одну и ту же фразу: ДОВЕРЯЙ СВОЕМУ АПТЕКАРЮ!
- Ты слышишь?
- Да, - сказал я, - слышу. Почему ты не можешь больше приходить ко мне?
- Потому что я не проститутка. Я ничего не имею против проституток, Фред, но я не проститутка. Мне тяжело встречаться с тобой и быть с тобой то в парадном разрушенного дома, то в поле, а потом возвращаться домой. У меня всегда бывает такое чувство, будто ты забыл сунуть мне в руку пять или десять марок, перед тем как я сяду в трамвай. Не знаю уж, сколько получают эти женщины за то, что отдаются.
- Думаю, что они получают гораздо меньше. - Я допил пиво и, повернувшись к стене, посмотрел на зеленоватые обои, на узор в форме сердца. - Значит, мы расходимся.
- Да, - сказала она, - по-моему, так будет лучше. Я не собираюсь принуждать тебя, Фред, ты же знаешь меня, но думаю, будет лучше, если мы разойдемся. Дети ничего больше не понимают - правда, они верят, когда я говорю им, что ты болен, но под словом "болен" они подразумевают что-то совсем другое. Кроме того, на них действует вся эта болтовня в доме. Дети уже становятся взрослыми, Фред. Мало ли какие недоразумения могут возникнуть. Некоторые думают, что ты завел себе другую. Но ведь у тебя никого нет, Фред?
Мы все еще лежали, повернувшись спиной друг к другу, и разговор звучал так, словно она обращалась к кому-то третьему.
- Нет, - сказал я, - у меня никого нет, ты же знаешь.
- Такие вещи никогда нельзя знать точно, - сказала она, - иногда я сомневалась, потому что не знала, где ты живешь.
- У меня никого нет, - ответил я, - я тебя еще никогда не обманывал, ты же знаешь.
Она задумалась.
- Да, - сказала она, - по-моему, ты меня еще никогда не обманывал. Во всяком случае я этого не помню.
- Вот видишь. - Я отпил глоток пива из ее кружки, которая стояла на стуле рядом со мной.
- Собственно говоря, тебе совсем неплохо, - сказала она, - ты пьешь, разгуливаешь, когда хочешь, по кладбищам, и стоит тебе позвонить, как я прихожу, когда тебе этого захочется, а вечером ты отправляешься спать к этому специалисту по Данте.
- Я не так уж часто ночую у Блока. Большей частью я нахожу себе убежище где-нибудь еще - этот дом я не выношу. Он слишком большой, пустой и красивый и обставлен чересчур изысканно. Терпеть не могу дома, обставленные изысканно. - Я повернулся на другой бок и посмотрел поверх ее спины на светящуюся надпись наверху, на фронтоне многоэтажного дома, но там все еще была фраза: ДОВЕРЯЙ СВОЕМУ АПТЕКАРЮ!
Эта надпись горела всю ночь напролет, сверкая всеми цветами спектра. Мы долго лежали и молча курили. Потом я встал и задернул занавески, но надпись все равно просвечивала сквозь тонкую ткань.
Слова Кэте меня очень удивили. Она еще никогда не говорила так со мной. Я положил руку на ее плечо, но не произнес ни слова. Лежа ко мне спиной, она открыла сумочку, и я услышал, как щелкнула ее зажигалка, а потом увидел, что в том месте, где она лежит, к потолку подымается дымок.
- Потушить свет? - спросил я.
- Да, так будет лучше.
Я встал, выключил электричество и снова лег рядом с ней. Она повернулась на спину, и я испугался, когда внезапно дотронулся рукой, искавшей ее плечо, до лица Кэте, - лицо было мокрым от слез. Я не мог произнести ни слова, убрал свою руку и, сунув под одеяло, нашел маленькую сильную ладонь и крепко сжал ее. Я был рад, что она не отняла руки.
- Черт возьми, - сказала она в темноте, - каждый мужчина, когда он женится, должен знать, что делает.
- Я сделаю все, - сказал я, - действительно все, чтобы мы получили квартиру.
- Перестань, пожалуйста, - сказала она, и ее слова прозвучали так, словно она смеялась, - дело вовсе не в квартире. Неужели ты действительно думаешь, что дело в этом?
Я приподнялся, пытаясь заглянуть ей в лицо. Мне пришлось отпустить ее руку, и я увидел бледное лицо, увидел узкую белую полоску пробора, которая так часто давала мне забвение; и когда на фронтоне многоэтажного дома вспыхнула надпись, ясно различил ее лицо, залитое зеленым светом: она действительно улыбалась. Я снова лег на бок, и теперь она сама нашла мою руку и крепко сжала ее.
- Ты, правда, считаешь, что не в этом дело?
- Нет, - сказала она очень решительно, - нет, нет. Будь искренен, Фред. Если я вдруг приду к тебе и скажу, что у меня есть квартира, ты испугаешься, или обрадуешься?
- Обрадуюсь, - ответил я сразу.
- Ты обрадуешься за нас?
- Нет, обрадуюсь потому, что смогу вернуться к вам. И как ты только можешь думать…
Стало совсем темно. Мы опять лежали спиной друг к другу, и я время от времени поворачивался, чтобы взглянуть, не легла ли Кэте ко мне лицом, но она почти полчаса лежала, уставившись в окно, и не произносила ни слова, и когда я поворачивался, то видел, как вспыхивала надпись на фронтоне многоэтажного дома: ДОВЕРЯЙ СВОЕМУ АПТЕКАРЮ!
С вокзала к нам доносилось приветливое бормотанье диктора, из бара - шум танцующих, и Кэте молчала. Мне было трудно заговорить снова, но вдруг я произнес:
- Может, ты съешь еще?
- Да, - сказала она, - дай мне, пожалуйста, тарелку и включи свет.
Я встал, включил свет и снова лег спиной к ней; я слышал, как она ела огурец и фрикадельку. Я подал ей кружку пива, она сказала "спасибо", и я услышал, как она пила. Я повернулся на спину и положил руку на ее плечо.
- Это действительно невыносимо, Фред, - сказала она тихо; и я был рад, что она опять заговорила. - Я тебя хорошо понимаю, может быть, даже слишком хорошо. Мне знакомы чувства, которые ты испытываешь, и я знаю, как иногда приятно бывает вываляться в грязи. Мне это чувство знакомо, и, может быть, лучше, если бы у тебя была жена, которая ни за что не поймет этого. Но ты забываешь о детях, - ведь у нас есть дети, и они растут, и наша жизнь стала для меня невыносима из-за детей. Ты знаешь, как все было, когда мы оба начали пить. Ты ведь сам просил меня перестать.
- Да, это было действительно ужасно, когда мы возвращались домой и дети узнавали обо всем по запаху. В том, что ты начала пить, виноват я.