Это было первое Генкино поражение. Не выгнали его из училища, генерал не дал. Среди сокурсников Генка ходил гоголем, никто не ожидал от него подобного, удивлялись происшествию, но почти никто и не осуждал Монетова. Ну не хочет парень быть офицером, не хочет, и все тут, и за что его казнить?
До сессии оставалась неделя. Задушевные отцовы беседы, любовь и просьбы матери, строгач с занесением по комсомольской линии возымели действие, Генка решил больше не дурить.
На экзамены он шел бодро, с абсолютно пустой головой и мыслями – или пан, или пропал. А ничего другого и не оставалось, дело в том, что пока курс в семестре учился, Монетов маялся, песни пел в курилке, в каптерке падать тренировался и мыло жевал. Курс истории КПСС он кое-как осилил. С трудом, но сдал экзамен по химии. А вот с матанализом у него был полный мат, и анализы брать не надо. Выучить назубок то, что полгода разъясняли преподаватели, было невозможно. Шпаргалки не помогли, он все одно не мог понять, что это за формулы там, да еще и написаны почерком мелким.
Одна двойка есть. Через три дня еще попытка, и вновь он схлопотал неуд. Тут уж взволновались все, и офицеры курса, и генерал, он не вылезал в эти дни из кабинета начальника курса, одна попытка оставалась. Все сжали кулаки за Генку.
Но сжал свои маленькие кулачки и преподаватель высшей математики, невысокий, тщедушный и лысоватый. Его уже пытались убедить в редкостном таланте и уме Монетова – "ну приболел чуток, он постарается, он исправится, вы б ему только троечку, парень-то хороший…" Но Марк Моисеевич, колоссального ума человек и высочайшего достоинства, заявил: "Или я, или Монетов. Курсант предмет не знает, предмет не любит. Оценка – неуд. Все".
Решили, что полезнее оставить в училище Марка Моисеевича.
И это было второе Генкино поражение, второе и последнее в этом училище. Генка исчез. Через две недели начался второй семестр. Где Генка, что с Монетовым, толком никто не знал. Отчислили вроде, и курсовые молчат, как партизаны. Ну да ладно, все в этой жизни бывает.
И вот как-то в воскресенье в расположение курса прошел высокий в гражданской одежде хлыщ, народ был кто где, кто спал, кто в бытовке сидел, кто у телека пристроился, выходной, одним словом. Мужик молча прошел в курилку. И через пару минут все услышали пронзительный Генкин голос:
А у дельфина взрезано брюхо винтом,
Выстрела в спину не ожидает никто,
На батарее нету снарядов уже,
Надо быстрее на вираже.
Парус, порвали парус,
Каюсь, каюсь, каюсь…
Генка! Вот красава, это же он! Бывшие коллеги обступили Монетова: "Где ты, что ты, расскажи! Как ты…" А их друг Геннадий в обнимку с гитарой стоял и улыбался, и это был не тот Монетов, с которым они полгода назад начинали учебу, это был уже совсем другой человек, не их Генка, это был Просто Монетов. Он счастлив, доволен собой и жизнью, обласкан друзьями, и только, пожалуй, глаза говорили: "Эх, мужики…"
Не дай бог, если что…
Дивизия готовилась встретить американскую военную инспекцию, и об этом не знал разве что самый ленивый. Было даже известно точное время начала работы инспекторов: вот-вот. Комдив, командиры полков, дивизионов, комбаты – все понимали, дело политическое, инспектора нагрянут вот-вот, и надо готовиться, не дай бог ударить в грязь лицом, а то… При этом что такое "а то…", каждый разумел по-своему: кто предполагал, что, мол, если что, с должности снимут, отдельные переживали – коли что не так, в академию не пустят. С потрохами сожрут, это точно, – так думали оставшиеся. Кто сожрет, кто не пустит, кто снимет, было не так уж и важно. Главное – не дай бог…
Готовился к инспекции и помощник командира дивизиона по снабжению майор Мурахтанов Бахрам Бахрамович. За свои десять лет в должности привык он уже к этим "не дай бог" и "если что". Должность у него была расстрельной, не дай бог солдату в столовке недодадут или кого пронесет, прости господи, а то белье постельное бойцу невовремя выдадут или у офицеров в гостинице тараканы появятся. Здесь уж командир на Господа не кивает, он просто… Ну, вы понимаете.
"Бахрамыч, ты же догадываешься, что будет, если где слабину дашь, – это командир Мурахтанову растолковывает, – американцы вот-вот приедут, а у тебя в гостинице вода по временной схеме, душевая не работает, в сортире вонь. Что делать будем? А в столовой… Этот чукча, Джамаев или как его там, заросший, с бородой, просто страшилище какое, а? А официантки… Да ты хоть для американцев подбери пару девчат постройнее, а то Петровна своим телом зашибет кого при подаче на стол. Да и сам ты бы туфли сменил, с лейтенанта, наверно, в них щеголяешь. Бахрамыч… ты меня знаешь, если что, я…"
И вот час икс наступил. Из полка передали по команде, что завтра, где-то примерно с девяти утра и так далее, и уж наверно точно, у них в дивизионе будут гости. Наконец-то! Вот это уже конкретно! А то все вот-вот да вот-вот, теперь все ясно.
Мурахтанов собрал подчиненных прапорщиков, сержантов и солдат хозяйственного взвода. Любил он с подчиненными пофилософствовать. Естественно, командирское распоряжение он слегка уточнил и начал инструктаж.
– Завтра в восемь утра в дивизионе будут американцы. Всем сегодня хорошо подготовиться. Сапоги чтоб и бляхи у всех блестели. Одиночное передвижение по дивизиону запрещаю, в столовую только бегом, да так, чтобы, не дай бог, американцы не увидели… Джамаев, ты что же… до сих пор не брит? Командир взвода, Джамаева вообще из казармы не выпускать, американцы такого увидят… как бы кому плохо не стало.
Майор строго продолжал:
– Начальник столовой, доложите, что кушают простые американцы? Как не знаете, а что в столовую завезли? Каких курей! Это индейка! Повторяю, ин-дей-ка! Американцы едят индейку и мумбергеры. Верно, Хамитов, не мумбергеры, а гамбургеры. Гамбургеров у нас нет, но Петровна чудо и из сала с чесноком сделает. Меню утвердило командование, и смотри мне, Охрименко, не дай бог… если что… ну ты меня понял. Петровну на период посещения американцев в офицерский зал не пускать. Да! Да! Заслужила, пусть передохнет маленько. Завтра я двух девах из кулинарии подвезу. Что загалдели, я вам… Ишь ты, заулыбались… Я вам…
И в завершение инструктажа Бахрамыч решил напомнить подчиненным то, о чем на днях он вскользь слышал от замполита на политзанятиях: "Кто такой есть американец? А? Правильно, он такой же, как и мы. Че-ло-век! Чем американец от нас отличается? Как ничем? Неверно. Он может быть черным или как мексиканец. Ну а еще? Правильно, Бикмамбетов. Американец живет в Америке и ни бельмеса не знает по-русски. Так вот, раз американец человек, то и бояться его не надо. Но если завтра кто-нибудь из вас попадется на глаза американцу… Не дай бог… Ну вы меня знаете. Если что…"
На следующий день с семи часов утра у КПП в ожидании гостей в гражданской одежде, как два медведя-шатуна, вышагивали командир и главный инженер дивизиона.
Территория гарнизона идеально вылизана, бордюры белели, трава зеленела, двери казарм отчищены, окна сияют. Тишина, нигде нет ни души.
Мурахтанов сидел на боевом посту, у окна в офицерской столовой. Запахи стояли просто обалденные. Повариха Петровна через каждые десять минут спрашивала: "Бахрамыч, ну что, где они?.." – и тут же убегала к котлу с борщом, квашеной капусте, селедке под шубой, салу с чесноком на жареной черной хлебной корочке и прочим разносолам, которые высокое руководство утвердило как наш ответ гамбургеру. Ничего не поменялось и в девять часов утра. К одиннадцати командиру дивизиона на КПП принесли стул, стол и протянули телефонную связь. Мурахтанов по-прежнему сидел у окна. Петровна уже не бегала к нему, она причитала над котлом: "Ох ты боженьки, борщ пропадет… все остыло… что же будет…" В четырнадцать часов командир дивизиона все так же нервно курил, пил минералку и вновь маячил у КПП.
В семнадцать часов к пропускному пункту подкатила черная "волга". Командир быстрым шагом направился к КПП. Жизнь в замершем в нервном ожидании дивизионе шевельнулась. У окон в казармах замаячили лица. На порог штаба выскочили замполит с дивизионным комсомольцем, быстренько подправили чуть покосившийся плакат "Даешь перестройку!" и вновь скрылись за дверьми. Мурахтанов так же с напряжением смотрел в окно и ждал развития дальнейших событий, мысленно перебирая в голове, все ли он сделал, чтобы, не дай бог…
Тревога оказалась ложной, это подъехал председатель дружественного дивизиону колхоза поклянчить людей на уборку морковки. Не прокатило. "Волга" развернулась и быстро рванула от КПП, командир, видать, шуганул.
В девятнадцать часов командир ушел в штаб. На территории дивизиона то в одном месте, то в другом стали появляться люди. Дивизион стал оживать. Даже тыловой пес Тузик посмел подать голос, и ему за это ничего не было. Вдруг все, как по единой команде, оживилось. Объявлено построение. К КПП подъехали автобусы. Командир уже успел переодеться в военную форму. Дальше все было как обычно. Доклады комбатов, постановка задач на следующий день. Офицеры дежурной смены, обсуждая события дня, теряясь в догадках по поводу отсутствия гостей, весело шли в столовую, где, как всегда, суетилась Петровна и бегал заросший, чумазый, но с веселыми глазенками чертенка Джамаев.
Мурахтанов с грустными глазами сильно уставшего человека сидел на лавочке у столовой. "Товарищ майор, вас командир вызывает", – это посыльный отвлек Бахрамыча от невеселых дум. В кабинете командира дивизиона было накурено и шумно. По настроению командира Мурахтанов понял: есть приятные новости.