– Вот видите, сейчас не я рисую портрет, которого вы опасались, – портрет Румынии в трагических тонах!
Она на другом конце провода тихонько смеется, на экране моего компьютера возникает заставка: монреальская фотография маленькой коммунистки, которая никогда не улыбалась. Потом Надя продолжает:
– Я не переношу холода, даже и теперь не переношу. Но все-таки вашему описанию кое-чего недостает… чего сегодня уже нет.
– Например?
– Я бы ни в коем случае не хотела, чтобы кому-то показалось, будто я преуменьшаю трудности, которые выпали на нашу долю, но… как вам объяснить… Мы держались вместе. Воевали с общим врагом. Мы не позволяли нас затоптать. Нам надо было помогать друг другу, надо было как-то устраиваться, вот, например, люди отправляли детей с соседями в магазин, потому что тогда можно было купить больше молока или мяса - "в одни руки" отпускали определенное количество продуктов. И… я знаю, вам это покажется несущественным, но в очередях мы проводили столько времени, что заводили там романы, и, собираясь идти за покупками, девушки душились и красились. Старики там собирались отдельно, они раскладывали походные стульчики, играли в карты… Понятно, это мелочи. Хотя… мелочи – или способ выжить? И еще другое, о чем вам тоже никто не расскажет, потому что это не впечатляет, но… если кому-то удавалось посмотреть иностранный фильм, кстати нередко французский, тот, кому повезло, считал своим нравственным долгом пересказать его во всех подробностях друзьям, и, чтобы поделиться этим счастьем, надо было запоминать удачные реплики, костюмы – словом, все, что было на экране…
– Не могли бы вы записать для меня ваши воспоминания о повседневной жизни в восьмидесятые? – прошу я Надю.
– Вы невозможный человек, – вздыхает она, – мы об этом говорили тысячу раз…
Но поскольку я настаиваю, она едко замечает:
– Хорошими воспоминаниями я с вами делиться не стану – знаю, что они вас не интересуют!
А дней десять спустя я получаю от нее мейлом вот это:
"Извините, я записала все в полном беспорядке! Мы собирали западную подарочную бумагу и упаковки – чем больше они блестели, тем больше ценились. Готовили по ночам, потому что в другое время не было газа. В год, когда канадцы проводили кастинг, выбирая, кто сыграет меня в фильме о моей жизни, мне не разрешили выехать за пределы Румынии, чтобы попасть на съемки. В начале восьмидесятых все везли из Китая, и я помню китайские консервы – мандарины в сиропе. Мы смотрели болгарское телевидение, даже если ничего не понимали, потому что наши патриотические программы смотреть было невыносимо, а их ведущая новостей подмигивала нам и здоровалась по-румынски! Чернобыль… нам сказали: все будет хорошо, достаточно очень тщательно мыть фрукты и овощи… но у вас, я думаю, было то же самое? И еще одна вещь, которая, может быть, не в тему, ну и пусть: я не могу понять современных людей, которым хочется, чтобы с помощью их айфонов всегда можно было определить, где они находятся!"
ПИТОМНИК ДЛЯ УБИЙЦ
1984
Мы больше не говорим о Сыне Самого, который повсюду ее сопровождал, как, например, в то лето, когда ей, против всех ожиданий и после того, как она четыре года не выступала на соревнованиях, разрешили поехать на Игры в Лос-Анджелес. Царек возглавил румынскую делегацию, а она стала "имиджем бренда". Целью Чаушеску было представить сына союзником Запада, в то время как СССР и большая часть блока – в отместку за Олимпийские игры в Москве – бойкотировали событие. Наде позволили издали поздороваться с Белой, но всякое общение с ним запретили.
Я не сказала ей, что румынские журналисты, с которыми я разговаривала, убеждены: сейчас, изображая себя жертвой Царька (это неправда, она не выставляет себя жертвой, она просто об этом молчит), Команечи из кожи вон лезет, делает все, чтобы мир забыл о неудобной близости чемпионки к власти. Я переписываюсь с преподавателем университета, с журналисткой и даже с бывшим попом, которые жили в то время в Бухаресте, и все сходятся на том, что Надя, конечно, по-прежнему остается символом, вот только символом чего? Она оказалась слишком глупой, для того чтобы сбежать тогда, когда следовало! И слишком уж она кривила душой: ни от чего ведь не отказалась, пользовалась любыми преимуществами, которые предоставлял ей режим. И расплачивалась как могла, только подумайте – она ведь произнесла в восемьдесят втором ту самую речь в защиту мира! Чересчур все это мутно. А про Белу К. все в один голос говорят: он-то все сделал как надо, вот уж кто умеет устраиваться, дьявольски пробивной.
Этот пробивной в год своего приезда в Соединенные Штаты работал уборщиком, потом докером. Английский он выучил, глядя "Улицу Сезам", а еще – беседуя со своим боссом, который называл его красным сукиным сыном. Этот пробивной по субботам и воскресеньям обходил все окрестные гимнастические центры с фотографией Нади – этим универсальным пропуском – в кармане. Он присутствовал на тренировках, все замечал, кривился, показывая тем самым изумленным тренерам: по good.
А два года спустя у Белы уже несколько автомобилей и собственная школа…
И американские родители готовы на все, они влезают в долги, лишь бы на их девочку посмотрел этот тип, этот "коммунист", знающий свое дело. Они переезжают, бросают работу. "Я ни одного камня не оставляю, не перевернув его и не поглядев, что под ним, – заверяет их Кароли, трепля малышек по волосам. – Я из вашей обезьянки сделаю, – он тяжело подпрыгивает, изображая, будто боксирует с невидимым противником, – антикоммунистическую бомбу, We Will Wiiiiin"!
Поначалу он опасался профсоюзов и местных законов: здесь даже чтобы быть сантехником, нужна лицензия, ворчит Бела, все расписано, все под надзором! Не подпадут ли необходимые сорок часов тренировки в неделю под закон о детском труде? А запрет продавать несовершеннолетним алкоголь и сигареты? – спрашивает тренер у крайне возбужденных авантюрой спонсоров. Не подпадает ли под него "помощь", которую он рекомендует, не подумают ли, будто он советует принимать наркотики? Его успокаивают: нет, обезболивающие с кодеином или уколы кортизона могут рассматриваться как медицинские средства. Что же касается слабительного, которое малышки перед публичным взвешиванием пьют целыми пузырьками, – так это даже и не лекарство в привычном смысле, а малышки имеют право стремиться к успеху, у них есть потенциал, они чудесные!
Американское государство в ожидании обещанного чуда вежливо ждет у порога спортивного зала, где Бела тренирует Мери Лу Реттон, молоденькую гимнастку, про которую говорит прессе, что она "сильнее Нади, она просто убийца", и которая в 1984-м завоюет олимпийский титул.