- Ребекка, не знаю, имеет ли это значение, но я хотел жениться на Лайзе. И я женился бы на ней, если бы в Швеции у меня не было жены. Мы с ней живем врозь, и давно, но она не дает мне развода, потому что это не позволяет ей ее вера.
- Вам не стоило мне этого объяснять, Отто.
- Я хотел, чтобы вы знали.
- Она была так счастлива с вами. Вы так о ней заботились.
- Я рад, что вы прилетели. Рад, что вы повидали ее.
- Да. - У меня неожиданно перехватило горло, а глаза налились горькими слезами. - Да, я тоже рада.
На аэровокзале проверили мой билет и багаж, после чего мы остались вдвоем, друг напротив друга.
- Не ждите, - сказала я. - Теперь идите. Я ненавижу прощания.
- Хорошо… но сначала… - Он нащупал что-то в кармане пиджака и вытащил оттуда три серебряных ношеных браслета прекрасной работы. Мама никогда не снимала их. Они были на ней и в последнюю ее ночь. - Вы должны их взять. - Он поднял мою руку и надел браслеты мне на запястье. - И еще это. - Из другого кармана он вынул сложенную пачку британских банкнот и сунул мне в руку, сдавив вокруг нее мои пальцы. - Они были в ее сумочке… так что они ваши.
Я знала, что в сумочке денег не было. В ее сумочке никогда нельзя было найти ничего, если не считать мелочи для телефона-автомата и старых, с закрученными уголками счетов, давно просроченных. Но в лице Отто было нечто такое, что я не смогла отказаться, я взяла деньги и поцеловала его, а он молча повернулся и пошел к выходу.
Я летела в Лондон в состоянии грустной нерешительности. Опустошенная, я не имела сил даже для скорби. Я была совершенно измучена физически и не могла ни заснуть, ни есть завтрак, принесенный стюардессой. Она принесла мне чаю, и я попыталась выпить, но чай показался горьким, и я оставила его остывать.
Как будто открылась давно запертая дверь, но открылась не полностью, а лишь образовав узкую щель, и мне предстояло самой распахнуть эту дверь, хотя за ней были лишь темнота и неопределенность.
Возможно, мне следует отправиться в Корнуолл и разыскать мамину родню, но то немногое, что я узнала о тамошней обстановке, не слишком вдохновляло. Мой дед, наверное, очень стар, одинок и, видимо, зол. Я сообразила, что не условилась с Отто Педерсеном о том, чтобы он сообщил деду о смерти мамы, так что не исключена ужасная возможность, если я поеду туда, стать первой вестницей печального события. К тому же, я не снимала с него толики вины за то, что он позволил дочери так исковеркать свою жизнь. Мне были известны бездумная импульсивность матери, а также ее упрямство, и все же дед мог проявить в отношениях с дочерью большую мудрость. Он мог разыскать ее, предложить ей помощь, познакомиться со мной, своей родной внучкой. Ничего подобного он не сделал, и это, несомненно, воздвигнет между нами преграду.
И все-таки я тянулась к своим корням. Необязательно жить с родней, достаточно обрести ее. В Боскарве есть вещи, принадлежащие моей маме, и теперь они принадлежат мне. Она хотела, чтобы они перешли ко мне, и успела это сказать, так что теперь я обязана съездить в Корнуолл и предъявить на них свои права, но ехать лишь ради этого - значит, проявлять бездушие и жадность.
Я откинулась на спинку кресла и, задремав, услышала голос матери: "Я его не боялась, я любила его. Мне надо было вернуться".
А еще она назвала имя "София", но я так и не узнала, чье это имя.
Наконец я заснула, и мне приснилось, что я там. Но во сне дом в Боскарве не имел ни формы, ни очертаний, и единственной реальностью в нем был шум ветра, пробивающего себе путь в глубь суши, свежего и холодного морского ветра.
Вскоре после полудня я была в Лондоне, но хмурый день потерял форму и предназначение, и я не могла вспомнить, чем собиралась занять остаток дня. В конце концов я села в такси и отправилась на Уолтон-стрит повидаться со Стивеном Форбсом.
Я нашла его наверху - он разбирал ящик с книгами, полученными из одного старого проданного дома. Он был один, и когда я появилась на лестнице, поднялся и направился ко мне навстречу, решив, что это потенциальный покупатель. Когда же он понял, что это я, он совершенно преобразился.
- Ребекка! Вы вернулись!
Я стояла, не вынимая рук из карманов пальто.
- Да. Прилетела около двух часов дня.
Он смотрел на меня с вопросительным выражением.
- Моя мать умерла вчера рано утром, - сказала я. - Я как раз успела. Мы провели с ней весь вечер и все говорили, говорили…
- Ясно, - сказал Стивен. - Я рад, что вы повидали ее. - Он очистил от книг край стола и облокотился на него, скрестив руки и глядя на меня через очки. - Ну и что вы собираетесь делать теперь?
- Не знаю.
- Вы выглядите крайне усталой. Почему бы вам не взять несколько дней отпуска?
Я опять сказала:
- Не знаю.
Он нахмурился.
- Не знаете чего?
- Не знаю, что делать.
- Ну а что вас смущает?
- Стивен, вам приходилось слышать о художнике по имени Гренвил Бейлис?
- Господи, конечно! А почему вы спрашиваете?
- Это мой дед.
На лице Стивена появилось испытующее выражение.
- Боже мой! Когда же вы это обнаружили?
- Мне сказала мама. Должна признаться, я и имени-то этого не знала.
- А должны были бы.
- Он очень известен?
- Был. Лет двадцать назад, когда я был мальчишкой. В нашем старом доме в Оксфорде у отца над камином в гостиной висел Гренвил Бейлис. Так что можно сказать, он был частью моего детства и моего воспитания. Картина изображала серое бурное море и рыбацкую шхуну под коричневым парусом. При одном взгляде на нее, помнится, меня начинало подташнивать, как во время качки. Он был маринистом.
- Ну да, как бывший моряк. Он ведь служил в военно-морских силах.
- Тогда понятно.
Я ждала, что еще он скажет, но он молчал. Тогда я спросила:
- Что мне делать, Стивен?
- В каком смысле, Ребекка?
- У меня никогда в жизни не было семьи.
- Это так важно?
- Вдруг стало важным.
- Тогда поезжайте и повидайтесь с ним. Что может вам помешать?
- Я боюсь.
- Чего?
- Не знаю. Наверное, оскорблений. Или равнодушия.
- Там происходили жуткие семейные баталии?
- Да. И разрыв. "Чтоб ноги твоей здесь больше не было" и прочее в том же духе.
- Это мама предложила вам туда съездить?
- Нет. Не так определенно. Но она сказала, что там остались вещи, ей принадлежавшие. Она посчитала, что мне надо их забрать.
- Что за вещи?
Я сказала:
- Понятно, что особых ценностей там нет. Возможно, все это и не стоит путешествия, но мне хотелось бы получить что-нибудь из ее бывших вещей. А потом… - Я попыталась перевести это в шутку: - Они помогут мне хоть как-то заполнить пустоты моего нового жилища.
- Думаю, вещи не могут стать основной целью вашей поездки в Корнуолл. Главное для вас - подружиться с Гренвилом Бейлисом.
- Ну а что если он не захочет подружиться со мной?
- Тоже ничего страшного. Всего лишь легкий удар по самолюбию, но это можно перенести.
- Вы толкаете меня на это знакомство, - сказала я.
- Если вам не нужен мой совет, то зачем вы пришли ко мне?
Он был прав.
- Не знаю, - призналась я.
Он рассмеялся:
- Вы слишком много чего не знаете, правда? - А когда, наконец, я тоже выдавила из себя улыбку, он сказал: - Послушайте, сегодня четверг. Отправляйтесь домой, выспитесь. И если сочтете, что завтра еще слишком рано, то поезжайте в Корнуолл в субботу-воскресенье. Поезжайте, и все. Посмотрите тамошние места, повидаете старика. На это может потребоваться несколько дней, не важно! И не торопитесь в Лондон, пока не сделаете там все, что в ваших силах. Ну а если сможете заполучить к тому же кое-какие вещички, тоже будет неплохо, только запомните, что это задача не первоочередная.
- Запомнила.
Он поднялся.
- Ну, тогда в путь! - сказал он. - У меня дел по горло, не могу больше тратить время, ведя доморощенную рубрику "А скажи-ка, тетушка…" и учить вас уму-разуму.
- А проделав все это, я смогу вернуться на работу?
- Да уж, пожалуйста. Без вас мне не справиться.
- Тогда до свидания, - сказала я.
- Au revoir, - сказал Стивен и, секунду помедлив, подался вперед и неловко поцеловал меня. - Удачи вам!
Я уже и так потратила на такси слишком много денег, поэтому, волоча чемодан, добралась до автобусной остановки, дождалась автобуса и потрюхала к себе в Фулем. Рассеянно глядя из окошка автобуса на серые, кишащие народом улицы, я попыталась составить план на будущее. По совету Стивена, в понедельник я поеду в Корнуолл. В это время года, наверное, нетрудно взять билет на поезд или найти пристанище в Порткеррисе, когда я наконец туда доберусь. А Мэгги приглядит за моей квартирой.
Мысль о квартире привела на память кресла, которые я присмотрела до отлета на Ибицу. С того дня, казалось, прошла целая вечность. Однако если я не появлюсь в лавке, кресла будут проданы, как грозился тот несносный молодой человек. Вспомнив об этом, я сошла на несколько остановок раньше своей, с тем чтобы наведаться в лавку, заплатить за кресла и получить гарантию, что они будут ждать моего возвращения.
Я собралась с духом для новой серии переговоров с молодым человеком в синей матерчатой куртке, но, войдя в лавку под аккомпанемент колокольчика над дверью, я не без облегчения увидела, что из-за стола в глубине лавки поднялся не он, а другой мужчина, постарше, седоватый и с темной бородкой.