Глава 18
Смотритель дремал на своей любимой скамейке в тени сапотового дерева. Это было все, что он делал последние два дня. Он больше не подметал дворики и не сгребал листья, а просто сидел часами на скамейке, подремывая или глядя вдаль, как будто у него было тайное знание о чем-то, что мог видеть лишь он один.
В доме все изменилось. Я бесконечно задавалась вопросом, не напрасно ли приехала сюда, и чувствовала себя как обычно виновато и настороженно. Единственное, что я делала - это непрерывно спала. А когда просыпалась, то, бесцельно слоняясь по дому, с беспокойством осознавала, что ничто не осталось прежним. Казалось, что-то очень важное для меня исчезло из дома.
Протяжные и громкие вздохи смотрителя вторглись в мои мысли. Не в состоянии сдерживать тревогу дольше, я оттолкнула книгу в сторону, поднялась на ноги и преодолела короткое расстояние между нами.
- Почему ты сегодня не собираешь и не сжигаешь листья? - спросила я.
Вздрогнув, он поднял голову, но не ответил. На нем были очки, сквозь темные стекла которых я не могла видеть выражения его глаз. Я не знала, остаться, или уйти, или дождаться ответа. Боясь, что он может уснуть снова, я спросила громко и нетерпеливо:
- Есть ли какая-нибудь особая причина того, что ты больше не собираешь и не сжигаешь листья?
Он отделался от моего вопроса своим собственным:
- А ты видела, чтобы хоть один лист упал за последние два дня?
Когда он приподнял очки, его глаза, казалось, просверлили меня насквозь.
- Нет, - сказала я.
Серьезность тона и манера поведения скорее, чем его заявление, которое я нашла нелепым, заставили меня удержаться от ответа.
Кивком головы он предложил мне сесть рядом с ним на скамейку и, пододвинувшись вплотную, прошептал мне на ухо:
- Эти деревья точно знают, когда позволять листьям опадать.
Он осмотрел все вокруг себя, как будто боялся, что нас могут подслушать, а затем добавил таким же доверительным шепотом:
- А сейчас деревья знают, что их листьям не нужно падать.
- Листья увядают и падают независимо от чего бы то ни было, - важно произнесла я. - Это закон природы.
- Эти деревья крайне капризны, - упорно настаивал он. - У них есть собственный разум. Они не подвластны законам природы.
- Что же заставляет деревья не сбрасывать листья? - спросила я, пытаясь сохранить серьезное выражение.
- Хороший вопрос, - размышлял он, задумчиво потирая подбородок. - Боюсь, что я еще не знаю ответа. Деревья не сказали мне. - Он глупо улыбнулся и добавил: - Я уже говорил тебе, что это не обыкновенные деревья.
Прежде чем я успела возразить, он спросил:
- Ты уже приготовила себе завтрак?
Я чрезвычайно удивилась такой внезапной смене предмета разговора.
- Да, - согласилась я, потом запнулась на минуту. Мной овладело почти дерзкое настроение. - Вообще-то я не так уж и забочусь о пище. Мне нравится есть одно и то же и утром, и вечером. Я жила бы на шоколаде и орехах, если бы от этого не появлялись прыщи.
Забыв об осторожности, я по своему обыкновению начала жаловаться. Я сказала смотрителю, что очень хотела бы поговорить с женщинами. - Для меня чрезвычайно важно, чтобы они объяснили, что со мной происходит. Тревога - вот все, что занимает меня в последнее время. - Я почувствовала себя более спокойно после того, как сказала все, что хотела. - Правда, что они ушли навсегда? - спросила я.
- Да, навсегда, - ответил смотритель. И увидев недоумение, написанное на моей физиономии, добавил: - Но ведь ты знала об этом, правда? Ты уже разговаривала со мной, не так ли?
Прежде чем я могла оправиться от шока, он спросил меня искренним, но приводящим в замешательство тоном, - Почему же это так шокировало тебя? - Он на минуту остановился, как бы давая мне время подумать, потом сам ответил на свой вопрос. - О, я знаю! Ты бесишься, потому что они взяли с собой Исидоро Балтасара. - Он похлопывал меня по спине, как бы подчеркивая каждое слово. По его глазам было видно, что ему все равно, как я отреагирую: яростью или слезами.
Знание, что встречи не будет, дало мне непостижимое чувство самообладания.
- Я не знала этого, - пробормотала я. - Клянусь, я на самом деле ничего не знала. - Я смотрела на него в немом отчаянии и ощущала, как кровь отливает от моего лица. Колени болели. В груди было так тяжело, что я едва могла дышать. В полуобморочном состоянии я обеими руками ухватилась за скамейку.
Голос смотрителя был слышен как очень далекий звук. - Никто не знает, вернется ли он. Даже я. - Наклонившись ко мне, он добавил, - Мое личное мнение: он ушел с ними на время, но он вернется; если не прямо сейчас, то через несколько дней. Это мое мнение.
Я поискала его глаза, - проверить, не смеется ли он надо мной. Его неунывающее лицо излучало искренность и доброжелательность. Глаза были по-детски бесхитростны.
- Но когда он вернется, он уже больше не будет Исидоро Балтасаром, - предупредил меня смотритель. - Тот Исидоро Балтасар, которого ты знала, я думаю, уже ушел. И как ты думаешь, что во всем этом самое грустное? - Он остановился, а потом сам ответил на свой вопрос. - Ты приняла его как дар и даже не поблагодарила за все его внимание, помощь и любовь к тебе. Наша самая большая трагедия в том, что мы шуты, не замечающие ничего, кроме нашего шутовства.
Я была слишком опустошена, чтобы произнести хоть слово.
Внезапно смотритель поднялся на ноги. Не говоря ни слова, как будто его очень стесняло мое общество, он пошел вдоль тропинки, ведущей к другому дому.
- Не оставляй меня здесь совсем одну, - закричала я ему вслед.
Он повернулся, посмотрел на меня, а потом рассмеялся. Это был громкий, радостный смех, эхо от которого разносилось вокруг по кустам чапарраля. Он еще раз посмотрел на меня, а потом исчез, как будто кусты чапарраля поглотили его.
Будучи не в состоянии следовать за ним, я все еще ждала, что он вернется или внезапно появится передо мной, испугав до полусмерти. Я все еще оставалась в напряжении, которое ощущалось скорее телом, чем умом.
Как это всегда случалось, я не слышала, когда подошла Эсперанса, но ощутила ее присутствие. Я обернулась и обнаружила, что она сидит на скамейке под сапотовым деревом. Я пришла в восторг уже только от того, что вижу ее.
- Я думала, что никогда больше тебя не увижу, - вздохнула я. - Я почти смирилась с этим, думая, что ты тоже ушла.
- Бог милостив! - произнесла она в странном оцепенении.
- Ты действительно Зулейка? - воскликнула я.
- Не совсем, - возразила она. - Я Эсперанса. Чем ты занимаешься? Валяешь дурака, разрешая вопросы, на которые никто не в состоянии ответить?
Никогда в жизни я не была так близка к нервному расстройству, как в этот момент. Я чувствовала, что разум не в состоянии перенести обрушившееся на него давление и могла просто не выдержать боли и смятения.
- Соберись, девочка, - строго сказала Эсперанса. - Худшее еще не пришло. Но мы больше не можем оберегать тебя. Сейчас ты близка к помешательству, но маги не могут остановить это давление. Сегодня ты сама приняла вызов и либо будешь жить, либо умрешь. В данном случае я говорю не метафорически.
Я едва могла говорить из-за слез.
- Я никогда не увижу Исидоро Балтасара? - спросила я.
- Я не буду врать, чтобы пощадить твои чувства. Нет, он никогда не возвратится. Исидоро Балтасар - только мгновение в магии. Сон, который ушел после того, как был увиден. Исидоро Балтасар, как сон, уже ушел.
Легкая, почти задумчивая улыбка тронула ее губы. - Чего я еще не знаю, - продолжала она, - так это ушел ли тот человек, новый нагваль, навсегда. Ты понимаешь, конечно, что даже если он вернется, то он уже не будет Исидоро Балтасаром. Он будет чем-то таким, чего ты не встречала до сих пор.
- Он будет неизвестен мне? - спросила я, не осознавая до конца, хочу ли я это знать.
- Не знаю, дитя мое, - сказала она неопределенно и безразлично. - Просто не знаю. Я сама в сновидении. То же и с новым нагвалем. Сновидящие, такие как мы, непостоянны, и именно эта непостоянность позволяет нам существовать. С нами ничего не происходит, кроме сновидений.
Ослепленная слезами, я просто не видела ее.
- Чтобы облегчить боль, проникни глубже в себя, - тихо сказала она. - Сядь, подожми колени, охвати лодыжки скрещенными руками, правую лодыжку - левой рукой. Положи голову на колени и дай печали уйти.
Дай земле смягчить твою боль. Позволь целебным силам земли войти в тебя.
Я села на землю так, как советовала Эсперанса. Спустя мгновение моя печаль исчезла. Глубокое телесное ощущение комфорта сменило муку. Я утратила ощущение себя в каком-либо ином контексте, чем здесь и теперь. При отсутствии субъективной памяти у меня не было и боли.
Эсперанса указала мне место на скамейке рядом с собой. Как только я села, она взяла мою руку в свои и некоторое время терла ее, слегка массируя, а потом сказала, что у меня слишком мясистая рука, для такой костлявой девицы. Потом она повернула мою руку ладонью вверх и внимательно ее рассматривала. Не сказав ни слова, она бережно сложила мою руку в кулак.
Мы долго сидели молча. Было далеко за полдень; стояла тишина, которую нарушал лишь шелест листвы, колеблемой бризом.
Я подняла взгляд на Эсперансу, и внезапно совершенно сверхъестественная уверенность осенила меня: я знала, что мы уже говорили подробно и о моем приезде в дом ведьм и об уходе магов.
- Что со мной, Эсперанса? - спросила я. - Я сновижу?