- Вот что, Лефтерис, ты эти намеки и подковырки оставь. Давай-ка лучше уйдем отсюда поскорее.
Они зашагали быстрее. Георгис раза два оглянулся, но ничего подозрительного не приметил. На площади они стали прощаться.
- Мне налево, - сказал Георгис. - Ну, спокойной ночи! И смотри, будь осторожен... Слушай, что тебе говорят! Спокойной ночи!..
Время было скорее утреннее, чем ночное, и, пожелав Георгису доброго утра, Лефтерис пересек площадь, а Георгис прежде, чем свернуть, проводил его взглядом. "Странный парень... И чего бродит ночью один? Наверняка за ним кто-то шел... Пусть скажет мне спасибо, это я его выручил... Попади он, бедняга, в лапы зверюги Лингоса..." Георгис все еще стоял и смотрел вслед удаляющемуся Лефтерису. "Чудной парень. Есть в нем что-то настоящее, особенное, я таким не был, мне тогда чего-то недоставало..." И только сейчас заметил в руке у Лефтериса сверток. "Что же он несет? И как это я не увидел сразу?"
Направляясь к дому врача, Георгис перебирал в памяти отдельные моменты встречи с юношей, какие-то жесты, на которые тогда не обратил внимания. И вот, пожалуйста, Лефтерис незаметно от него тащил сверток! "Молодец, здорово он меня провел, - улыбнулся Георгис. - Но что же все-таки в свертке?" Занятый разгадыванием этой загадки, он позабыл о своих делах и о цели, которая вела его сейчас в дом врача. Он вспомнил об этом, лишь когда за железной решеткой и ветвями деревьев увидел ярко освещенные окна. Свет в окнах вернул Георгиса к прежним заботам, и он совсем было перестал думать о свертке Лефтериса, как вдруг, уже незваная, его озарила догадка: "Бумага! Да что там говорить, конечно, бумага! Раздобыли бумагу и, видимо, готовят экстренный выпуск". В это мгновенье сильный удар в затылок свалил его с ног. "Ой! Что вы делаете?!" - закричал Георгис и услышал над самым ухом: "Получай, подонок!" Он увидел падающие на него тени и хотел было крикнуть: "Не надо! Вы ошиблись!" - но не успел, другой, более сильный удар резкой болью отозвался во всем теле.
Глава девятая
Лефтерис сбежал по лестнице, перепрыгивая через две-три ступеньки. Здесь, в подвале, под фонарной лавкой, помещалась редакция "Улья".
Газета "Улей" издавалась для бедных и богатых - бедных деньгами и богатых идеями, а посему периодичность выпуска страдала хронической аритмией. Бывали и счастливые времена, когда "Улей" выходил еженедельно, теперь же - увы! - раз или два в месяц, а то и реже, но все-таки он выходил, тогда как другие политические группировки, располагавшие несравненно большими финансовыми возможностями, так и не сумели обеспечить долговечность ни одному из своих печатных органов. С грехом пополам, преодолевая злые превратности судьбы, "Улей" перебирался из одного года в другой, и сегодня редактор Агисилаос напечатал на восковке: "Год издания 4-й, номер 48". Все было готово, и Агисилаос с нетерпением ожидал, когда же наконец явится Лефтерис с бумагой.
Агисилаос был пожилым и мягким по характеру человеком. В этот город он попал с беженцами из Малой Азии. Сначала Агисилаоса назначили учителем в школу - он был учителем и в Малой Азии, - Однако потом из школы его выгнали, и Агисилаос занялся изданием "Улья". Новый поворот в своей судьбе он считал не бедой, а, напротив, своего рода "повышением по службе", потому что из наставника детей он превратился в наставника взрослых.
Сорок восьмой номер "Улья" доставил Агисилаосу немало хлопот. Последние события застигли газету в крайней бедности - в кассе не было ни драхмы. Предыдущий сорок седьмой номер поглотил все средства, однако не был распродан и лежал теперь здесь, в углу. Удастся ли выпустить следующий номер - этого никто не знал. А нужен он был как воздух. Утром партийный комитет вынес постановление об экстренном выпуске: любой ценой и во что бы то ни стало до созыва муниципального совета. Предполагалось, что выборы мэра будут, по существу, фиктивными. Не дожидаясь, пока в совете сформируются новые группировки, номарх намерен был навязать свое решение. Проконсультировавшись с членами партийного комитета, Агисилаос написал передовую статью, но разве в этом было дело? Материалом один только Лефтерис смог бы обеспечить всю левую печать страны. Главное, не ч т о написать, а н а ч е м напечатать. Бумаги не было.
Вначале казалось, что дело за деньгами - где их раздобыть? Однако сбор, организованный Агисилаосом и другими членами комитета, прошел весьма успешно. Деньги нашлись, но появилось другое препятствие: оба книжных магазина города - Стравояннопулоса и Ксиласа - наотрез отказались продать им бумагу. Книготорговцы боялись Лингоса и Ибрагима. Стравояннопулос признался Агисилаосу откровенно: в полдень в магазин поступило предупреждение, что, если Стравояннопулос продаст "Улью" бумагу, Лингос и впрямь сделает его кривым. Напрасно Агисилаос убеждал Стравояннопулоса, что книготорговец вообще, и тем более в г р е ч е с к о й п р о в и н ц и и, не просто продавец книг, он п р о с в е т и т е л ь н а р о д а! "Я согласен, - ответил Стравояннопулос, - но, если Лингос сделает меня кривым, какой из меня будет просветитель?"
Упорное сопротивление Калиманисов выходу "Улья" уже само по себе говорило о том, сколь правильно решение комитета выпустить "Улей" во что бы то ни стало и немедленно. Запрет на бумагу мог преследовать только одну цель: сорвать выход "Улья" именно с е г о д н я н о ч ь ю, ведь завтра никто не помешает им съездить в Патры и закупить там бумагу. "Итак, сегодня", - сказали Агисилаосу. И Агисилаос - другого выхода не было - обратился к опыту прошлого, когда редакция еще не располагала наборными кассами и ручным прессом. Он решил отпечатать листок на гектографе.
Однако и тут все оказалось далеко не так просто, как представлялось сначала. С большим трудом убедили Ксиласа продать им дюжину восковок и с величайшими предосторожностями перенесли их из магазина в подвал. С бумагой их выручил один из тайных друзей партии - преподаватель гимназии, изредка публиковавший в "Улье" стихи под псевдонимом. Но чтобы переправить от него бумагу, пришлось почти на половину суток вывести из строя Лефтериса: еще в полдень он ушел к преподавателю домой и сидел там, дожидаясь поздней ночи, пока преподаватель не сочтет момент подходящим и не выпустит его из дома. Впрочем, теперь осложнения технического порядка не шли ни в какое сравнение с теми осложнениями, которые были вызваны разноречивыми слухами о завтрашних выборах.
Еще утром все были убеждены, что номарх поддержит кандидатуру зубного врача Аргиропулоса. Первая статья Агисилаоса (он уже отпечатал ее на восковке) исходила из этих сведений. Однако вскоре пришло известие о том, что слухи про Аргиропулоса распускались нарочно, чтобы отвлечь общественное мнение. Имя нового кандидата произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Это был Маркелос.
Агисилаос переписал статью заново. Но печатать уже не спешил, и его осторожность была вознаграждена, ибо, согласно новым сведениям, добытым, через помощника Аргиропулоса, номарх пошел на коварную игру и намерен добиться компромисса между Калиманисами и Трифонопулосом. Вот это маневр! До такого не додумался ни один из его предшественников за минувшие сорок лет! Что ж, сейчас у номарха были серьезные основания надеяться на успех своего предприятия. Калиманисам придется уступить, лесопромышленник грозит страшным скандалом, и на руках у него вексель, подписанный мэром з а н е с к о л ь к о ч а с о в д о с м е р т и. А тут еще история с колье из "Скарабея", толки об Анете и т. д. Разумеется, таким грязным историям Агисилаос и з п р и н ц и п а не собирался посвятить ни строчки, его газета не унижала себя сплетнями. Тем не менее в редакции "Улья" за этой сюжетной линией следили с немалым интересом. Как заблуждался Георгис Дондопулос, полагавший, что тайну монограммы знает только он! Гравер из "Скарабея", тот самый, который выполнил монограмму, был одним из постоянных читателей "Улья" и, конечно, не замедлил рассказать об этом в редакции газеты. И видно, не только в редакции. Вопрос: "Кто же она? Кто же она?" - повторяли в эту ночь многие.