Георгис остановился возле фонарного столба. Он был на распутье: или признать поражение и смириться, как если бы Георгис подписал вексель и этот вексель лежал сейчас в сейфе у нотариуса, или начисто стереть эпизод из памяти, будто ничего подобного не происходило? В первом случае следовало повернуть налево и отправиться домой спать. Но разве можно сейчас спать? Если бы Георгис поступил так, это означало бы капитуляцию, а сдаваться без боя было не в его характере. Пойти спать, когда все бодрствуют и пекутся о том, как бы получше устроить свои делишки? Склоняясь то к одному, то к другому варианту, Дондопулос чувствовал в себе возрастающую неудовлетворенность от беседы с Филиппом. "И чего я открылся этому пустозвону? - распекал себя Георгис. - Зачем я выложил все с самого начала? Надо было помучить его неизвестностью... Не стал бы он тогда щеголять хладнокровием - будто ничего и никого не боится..." Раздражение усиливалось; если вначале оно было лишь тихим аккомпанементом к его размышлениям, то теперь захватило его полностью. "Ну нет, голубчик, - распалялся Георгис, - играть со мной я не позволю! Этот номер у тебя не пройдет!"
Он так и стоял возле столба, покусывая кончик уса, и, поглощенный своими мыслями, не заметил, что метрах в двадцати от него за забором притаились двое молодчиков Тасиса Калиманиса - Ибрагим и Лингос.
- Ну как, сграбастаем? - промычал Лингос. Он был горячего нрава, и Тасис отпускал его на дело только с флегматичным Ибрагимом.
Ибрагим толкнул Лингоса локтем.
- Нет!
- Да пусти ты меня! - настаивал Лингос. - Раскрасим ему витрину, а там, глядишь, и другие квочки полезут к нам сами... - Он уже приподнялся и взмахнул кнутом из бычьих жил.
Ибрагим схватил его за плечо.
- Ни с места, Лингос! - процедил он сквозь зубы.
Георгис взглянул на часы. Время близилось к половине второго. "Пойду к Аргиропулосу. Если увижу в окнах свет, постучу", - надумал Георгис и повернул направо. С каждым шагом решимость его росла. "А если и не будет света - все равно! Какие могут быть церемонии, когда на карту ставится буквально все!" И Георгис прибавил шагу.
- Эх! - прокряхтел ему вслед Лингос, выпрямляясь и растирая онемевшие ноги. - Ну и разделаю я его сегодня, ей-ей, пусть я буду не Лингос, а он не Дондопулос!
- К врачу побежал! - сказал Ибрагим и тоже поднялся из-за забора.
- Врач ему и понадобится! - зло рассмеялся Лингос.
* * *
Пройдя метров триста-четыреста, Георгис вдруг явственно ощутил, что на улице он не один. Позади раздавались шаги. Георгис оглянулся, но никого не заметил. Зато впереди показалась какая-то фигура. Она вынырнула из переулка и направилась в сторону рынка. Георгис остановился и подождал, пока этот человек не пройдет по освещенной фонарем полосе улицы. И тут же узнал его. "Ну и встреча! - удивленно протянул Георгис. - Друг Лефтерис... Вот и прекрасно. Только бы не упустить его... Надо выведать, что думают они у себя в подвале, как они смотрят на события..." Он прибавил шагу и, когда расстояние между ним и Лефтерисом значительно сократилось, окликнул:
- Эй, Лефтерис!
Лефтерис остановился.
- Это вы, господин Дондопулос?
- Я, я... Погоди-ка...
К Лефтерису, молодому журналисту из левой газеты "Улей", Георгис относился с симпатией и, пожалуй, жалел его. Лефтерис был умница, умница и очень образованный, хотя всего лишь год назад окончил гимназию. Был он к тому же беден, и Георгис заранее предвидел, куда приведет Лефтериса выбранный им путь. А Лефтерис этого не знал и, разумеется, жил иллюзиями, точь-в-точь как Георгис в период издания "Борьбы". Если бы этот молодой человек устроился в хорошей афинской газете - не в коммунистическом "Ризоспастисе" или в каком-нибудь другом обреченном детище социалистов, - а в одной из солидных газет, вроде "Акрополя" или "Свободной трибуны", из него наверняка вышел бы настоящий журналист. Жили они поблизости, Георгис хорошо знал мать Лефтериса и на правах соседа не раз пытался убедить юношу, что место ему в Афинах. Георгис мог бы помочь ему: направить прямо в "Акрополь" с рекомендательным письмом к самому главному редактору, своему другу. Или в "Будущее", к Никосу Эвстратиу. Да куда угодно! Лефтерис слушал вежливо и внимательно, но от всего отказывался. Он произносил свое "нет" так мягко, что совершенно обезоруживал Георгиев и отбивал у него всякую охоту настаивать на своем. Кстати, в последний раз во взгляде Лефтериса из-за толстых стекол очков Георгис поймал нечто непохожее на обычную спокойную вежливость и пришел в замешательство. Он почувствовал потребность объясниться, убедить Лефтериса в искренности своих намерений; ему показалось, что юноша понял его заинтересованность превратно. "Да ты только не вообрази, - сказал он Лефтерису, - будто у меня есть какая-нибудь другая цель. Нет, ей-богу, нет! Просто твоя судьба, твоя карьера мне не безразличны". С тех пор Георгис не возобновлял этого разговора. Он вспомнил свои злоключения с "Борьбой", и одна только мысль о роли, которую, вероятно, приписал ему Лефтерис, вызывала в нем жгучий стыд и обиду, что кто-то мог подумать о нем так скверно. В конце концов Георгис рассердился. "Все, хватит! Больше не скажу ему ни слова. Когда-нибудь поймет и сам. Останется с носом вроде меня или Фани... Вот тогда и вспомнит..."
Сегодня внезапное появление Лефтериса на пустынной темной улице не пробудило в Георгисе подобных мыслей. Мозг его работал в сугубо практическом направлении, и молодой журналист предстал перед Дондопулосом как одна из сторон занимавшей его проблемы. "Вот тебе раз, - изумленно пробормотал Георгис, - как же это я забыл про "Улей"? Догоняя Лефтериса, он наскоро взвесил все "за" и "против" и пришел к выводу, суть которого сводилась к следующему: "Улей" имеет в совете пять голосов, и все они единодушны - куда один, туда и остальные. С ними обычно не считаются, шарахаются от них, как от прокаженных. Но ведь голоса не пахнут! А может случиться так, что эти пять голосов будут иметь р е ш а ю щ е е з н а ч е н и е!" Увлекаемый этой мыслью, как путеводным факелом, Георгис приблизился к Лефтерису.
- Добрый вечер, Лефтерис, вернее, с добрым утром! - поздоровался он как можно беззаботнее. - Как поживаешь? Как здоровье твоей матери?
- С добрым утром, господин Дондопулос! - На вопрос о себе и о матери Лефтерис не ответил и молча ждал, что еще скажет Дондопулос.
Под пристальным взглядом Лефтериса Георгис смутился и вместо того, чтобы, как обычно, на правах коллеги взять юношу под руку и продолжить путь вместе, остановился в явном замешательстве.
- Послушай, ты не знаешь, в редакции ли сейчас Агисилаос?
Взгляд Лефтериса стал, кажется, еще и недоверчивым.
- Не знаю. Может быть...
Этот осторожный ответ совсем обескуражил Георгиса. Он и сам не понимал, что ему взбрело в голову спросить про редактора "Улья" Агисилаоса. Да, видать, с этим парнем серьезного разговора не получится.
- Ну а как ваш "Улей"? - не унимался Георгис, стараясь взять непринужденный, веселый тон. - Готовите что-нибудь новенькое?
Однако и на сей раз вопросы прозвучали не так весело и беспечно, как хотелось Георгису. "Вот дьявол, будто типун на языке! - подумал он с досадой. - Кажется, нам не столковаться... Лучше бы я и не окликал его вовсе..." Молчаливая настороженность Лефтериса как бы подтверждала это.
- Вот что, Лефтерис. Есть одно очень важное дело, и мне хотелось бы поговорить о нем с Агисилаосом. Нам нужно повидаться.
- Зайдемте, если хотите, в редакцию. Может быть, застанем его там.
Георгис беспокойно огляделся.
- В редакцию? Нет! Лучше не в редакции... - сказал он и задумался. - Да, да, лучше не там, не у вас... - добавил он твердо. - Подумаем, как бы это устроить... Ну ладно, я дам знать...
- Хорошо, - отозвался Лефтерис. - Как хотите.
- А позвал я тебя не только поэтому, - сказал Дондопулос, как бы отвечая на безмолвный вопрос юноши. - Зря ты расхаживаешь ночью один. Слышишь, что я говорю? Это небезопасно!
Теперь Георгис почувствовал, что верный тон наконец найден.
- Пошли! - сказал он решительно. - Нам по пути. Я тоже иду до площади.
Два-три квартала они прошли молча. Георгис не раз порывался заговорить, но сразу же передумывал. И вдруг его осенила мысль: что, если открыться Лефтерису, поведать ему обо всем без утайки? Как много мог бы рассказать Георгис, и все это было бы для "Улья" бесценным материалом, настоящей сенсацией. Ну, хотя бы о торге, который идет вовсю, а знает об этом пока один только Георгис. О Трифонопулосе и Филиппе - он подслушал их тайный разговор на улице. Об Анете и "Скарабее", история эта темная, и надо предупредить газету, чтобы не попалась на удочку, не поверила разным сомнительным слухам. "Ей-богу, они этого заслуживают, - думал Георгис. - Они умеют дорожить правдой, у них она не обесценивается, не становится по крайней мере объектом г р я з н о й т о р г о в л и!" На душе у Георгиса стало теплее, решение созрело. "Эй, Лефтерис..." - повернулся он к юноше, но закончить фразу не успел. Позади раздался странный шум, будто кто-то споткнулся и упал.
- Что это? - вскрикнул Дондопулос.
- Господин Дондопулос, кто эти двое? Вон они, только что спрятались! - почти одновременно спросил Лефтерис, и Георгис заметил, что юноша готов дать стрекача.
- И ты спрашиваешь об этом меня? - недоуменно проговорил Георгис, удержав Лефтериса за локоть. - Где ты их видел?
- Вон там!
Георгис вгляделся в темноту, но не различил ничего.
- Так-то, брат, - обернулся он к Лефтерису. - Надо слушаться, когда тебе советуют быть осторожнее. Зря не посоветуют.
- Конечно! - с насмешкой воскликнул Лефтерис.
Георгис обиделся.