Лишь закрыв за собой дверь кабинетика и выйдя на яркий свет к своей машине, Кролик почувствовал, как марихуана вцепилась в него, спеленала ему колени. Никогда больше. Пусть Иисус приходит к нему иным путем.
- Расскажи нам про Вьетнам, Ушлый.
Травка проникает в кровь Кролика, и он чувствует такую близость, такую близость со всеми ними и со всем вообще: с лампой с основанием из дерева-плавника, с вихрастой головой Нельсона, с голыми ногами Джилл, с ее слегка толстоватыми лодыжками. Он любит их всех. Всех. Его голос влетает в них и вылетает. Ушлый закатывает к потолку красные глаза. Все приходит к нему с потолка.
- Почему ты хочешь, чтобы я рассказал? - спрашивает он.
- Потому что я там не был.
- А ты считаешь, что должен был бы быть, верно?
- Да.
- Почему?
- Не знаю. Из чувства долга. Из чувства вины.
- Нет, сэр. Ты хотел бы там быть, потому что там что-то происходило, верно?
- О'кей.
- Лучшего места не было, - произносит Ушлый не вполне вопросительным тоном.
- Что-то в этом роде.
Ушлый продолжает, слегка напирая:
- Там ты не чувствовал бы себя таким кастратом, верно?
- Я не знаю. Если не хочешь говорить об этом - не надо. Давайте включим телевизор.
- Там показывают "Команду", - говорит Нельсон.
А Ушлый продолжает:
- Если ты не способен трахаться, никакие грязные картинки тебе этого не заменят, верно? А если способен, тоже не заменят.
- О'кей, не рассказывай нам ничего. И постарайся следить за своей речью при Нельсоне.
Ночью, когда Джилл в постели поворачивается к Кролику, он обнаруживает, что ему неприятно ее несозревшее твердое молодое тело. Дым, сидящий у него внутри, мешает пробудиться желанию, хотя разнообразные желания мелькают, сменяя друг друга и отвлекая его, и это мешает ему ответить на призыв Джилл, призыв, которому он сам помог возникнуть в ее девичьем теле. Однако он думает о том, что ее рот осквернен поцелуем Ушлого, и чувствует, что она испоганена его отравой. Не может Кролик простить ей и того, что она из семьи богатеев. Но, несмотря на эти повторяющиеся из ночи в ночь унизительные для нее отказы от любви, он чувствует, как что-то вопреки всему крепнет в нем, - возможно, любовь. А она все больше и больше льнет к нему - далеко позади осталась та ночь, когда она ринулась на него, словно девчушка, подпрыгивающая, чтобы сорвать яблоко с ветки.
Этой осенью Нельсон открыл для себя футбол - в школе есть команда, а его маленький рост в этой игре не помеха. Когда Гарри возвращается под вечер домой, он застает мальчишку за тренировкой - Нельсон снова и снова посылает мяч, сшитый из черных и белых пятиугольников, в дверь гаража, под баскетбольным щитом, который давно висит без дела. Мяч с отскока пролетает мимо Нельсона, Гарри подхватывает его, - так непривычно держать в руках мяч, сшитый из кусков. Кролик пытается забросить его в корзину. И промахивается.
- Разучился бросать мяч, - говорит он. - Так чудно чувствуешь себя, когда стареешь, - признается он сыну. - Мозг посылает приказ, а тело не слушается.
Нельсон снова изо всей силы бьет по мячу краем ноги, посылая его в одно и то же место двери, с которого уже слезла краска. Парнишка уже научился останавливать мяч, принимая его на голень, под колени.
- А где двое других?
- В доме. И ведут себя странно.
- В каком смысле странно?
- Ну ты же знаешь. Как всегда. Накурились. Ушлый спит на диване. Эй, пап!
- Что?
Нельсон раз, другой изо всей силы ударяет по мячу, пока мяч не возвращается к нему и он не набирается смелости высказаться.
- Ненавижу я здешних ребят.
- Каких ребят? Я никогда никого не вижу. А когда я был маленьким, мы все проводили время на улице.
- Они торчат у телевизора, а потом идут на спортплощадку и торчат там.
- Почему же ты их ненавидишь?
Нельсон взял мяч и стал перебрасывать его с одной ноги на другую - ноги у него такие же ловкие, как руки.
- Томми Фрэнкхаузер сказал, что у нас живет ниггер, и сказал, что отец его говорит, это поганит всю округу и что нам лучше сделать выводы.
- А ты что на это ему сказал?
- Я сказал, пусть сам делает выводы.
- Ты подрался с ним?
- Да я хотел, только он на голову выше меня, хоть мы и в одном классе, так что он только рассмеялся.
- Пусть тебя это не волнует - ты еще вырастешь. Все мы, Энгстромы, поздно расцветаем.
- Я ненавижу их, пап, ненавижу! - И он головой посылает мяч вверх, так что тот отскакивает от крытой тентом крыши гаража.
- Не надо никого ненавидеть, - говорит Гарри и входит в дом.
Джилл на кухне плачет над сковородкой с бараньими отбивными.
- Огонь никак не прибавляется, - говорит Джилл. Она так прикрутила газ, что крошечные языки пламени мерцают голубыми вспышками. Кролик поворачивает ручку, увеличивая пламя, и Джилл, вскрикнув, падает ему на грудь, прижимается, и глаза у нее от напускного страха становятся темно-зелеными. - От тебя пахнет краской, - говорит она ему. - Ты весь такой чистый, вкусно пахнущий, как свежий номер газеты. Каждый день свежая газета появляется у двери.
Он крепко обнимает ее, и ее слезы, проникнув сквозь рубашку, щекочут ему кожу.
- Ушлый тебе ничего не давал?
- Нет, папочка. Я хочу сказать, любименький. Мы весь день провели в доме, смотрели программы викторины - Ушлому не нравится, что теперь в программах всегда участвует супружеская пара негров, он называет это спекуляцией на символах.
Кролик принюхивается к ее дыханию, и, как она и сказала, в нем не чувствуется ничего - ни запаха спиртного, ни запаха травки, лишь аромат невинности, легкий привкус сахара, запах, напоминающий о качалке на крыльце и запотевшем кувшине.
- Чай, - изрекает он.
- До чего изящный носик, - говорит Джилл, имея в виду нос Кролика, и щиплет его. - Правильно. Мы с Ушлым пили сегодня чай со льдом. - Она продолжает ласкать его, тереться об него, и ему становится грустно. - Ты такой весь изящный, - говорит она. - Такой огромный снеговик, весь сверкающий, только нет морковки вместо носа, зато она есть вот тут.
- Эй! - вскрикивает он, отскакивая.
- Тут ты мне нравишься больше, чем Ушлый, - с самым серьезным видом объявляет Джилл, - по-моему, когда мужчинам делают обрезание, это их уродует.
- Ты сможешь приготовить ужин? Пожалуй, лучше тебе подняться наверх и лечь.
- Ненавижу, когда ты такой правильный, - говорит она ему, но без всякой ненависти, голосом, который качается, как корзинка в руках ребенка, идущего домой, - могу ли я приготовить ужин - да я все могу, я могу летать, могу доставлять удовольствие мужчинам, могу водить белую машину, могу считать по-французски до любого числа. Смотри! - Она задирает платье выше талии. - Я рождественская елка.
Но ужин, когда он появляется на столе, плохо приготовлен. Бараньи отбивные отзывают резиной и совсем синие около кости, недоваренный горошек хрустит во рту. Ушлый отодвигает от себя тарелку:
- Я не могу есть эту сырятину. Я не настолько дикарь, верно?
Нельсон говорит:
- Да нет, все вкусно, Джилл.
Но Джилл-то знает и опускает тонкое личико. На тарелку капают слезы. Странные слезы, не столько проявление горя, сколько химический конденсат, они появляются у Джилл, как бутоны на сирени. А Ушлый продолжает ее поддразнивать:
- Взгляни на меня, женщина. Эй ты, дырка, посмотри мне в глаза. Что ты видишь?
- Я вижу тебя. И весь ты посыпан сахаром.
- Ты видишь Его, верно?
- Неверно.
- Посмотри на эти занавески, лапочка. На эти уродливые, сшитые дома занавески, в том месте, где они как бы сливаются с обоями.
- Его там нет, Ушлый.
- Посмотри на меня. Посмотри же.
Они все смотрят на него. С тех пор как Ушлый поселился с ними, он постарел, бородка у него из остренькой стала кустистой, кожа стала тусклой, как у человека в заточении. И он сегодня без очков.
- Ушлый, Его там нет.
- Да смотри же на меня, ты, дырка. Что ты видишь?
- Я вижу куколку из грязи. Вижу черного краба. Мне как раз пришла в голову мысль, что ангел похож на насекомое, у которого шесть ног. Разве это не так? Разве ты не это хочешь от меня услышать?
Ушлый рассказывает им про Вьетнам. Он запрокидывает голову, словно потолок - это экран в кинотеатре. Он хочет рассказать по справедливости, но боится снова все обрушить на себя.
- Было это, когда все уже шло к концу, - медленно выдавливает из себя он. - Крыш, под которыми можно было бы спрятаться, не было, ты стоял на дожде и мок как животное, ты спал в ямах, вырытых в земле, из которых торчали корни, и, знаете ли, все же мог это сдюжить. Ты от этого не умирал. Интересно. Точно ты вдруг узнал, что есть другая жизнь, другой мир. Идешь в разведку, и вот откуда ни возьмись появляется какой-нибудь сморщенный вьетнамец в этой своей шляпе и пытается продать тебе курицу. А на дороге крохотные девчушки, хорошенькие, как куколки, пытаются продать тебе наркоту, разложенную по баночкам из-под фотопленки - их выбрасывают фотокорреспонденты, верно? Все очень сложно, и нет такой сети, - он поднимает руку, - в которую все это можно было бы загрести.