- Эй, Чак, - кричит ему Ушлый, стоя у мойки, за полками, - знаешь, откуда у меня эти книги? Из Вьетнама, из книжной лавки на базе Лонгбин. В этой твоей психопатной армии любят, чтоб мы читали. Приучают нас читать, стрелять, от марихуаны кайф ловить, нюхать героинчик - это ж для черного лучший друг. Ну как им не верить! - И он щелкает полотенцем - хлоп!
Не обращая на него внимания, Кролик спрашивает Джилл:
- Ты ходила туда? Там же полно полиции, тебя легко могли выследить.
Ушлый кричит из кухни:
- Да не волнуйся ты, Чак, эти несчастные легаши охотятся за неграми покрупнее меня. Ты ведь знаешь, что было в Йорке, верно? После того что произойдет в Бруэре, Йорк покажется благотворительным балом! - Хлоп!
Нельсон, моя рядом с ним посуду, спрашивает:
- И всех белых перестреляют?
- Перво-наперво больших, старых и некрасивых. Держись подальше от этого страхолюдного Билли, прилепись ко мне, Крошка Чак, и все будет в порядке.
Кролик наугад берет с полки книжку и читает:
Правительство существует для того, чтобы вести народ по пути прогресса, а не для удобства аристократов. Промышленность должна способствовать благосостоянию рабочих, а не обогащению хозяев. Цивилизация должна способствовать культурному росту рабочих масс, а не только интеллектуальной элиты.
Прочитанное пугает его, как в свое время пугали музеи, когда в школьную программу входило водить туда детей, смотреть на мумию, гниющую в золотом саркофаге, и на резной слоновий бивень, по которому бежит сотня косоглазых китайцев. Немыслимо далекие жизни, бездны существования хуже того слепого и безымянного, что ползает по дну океана. Многое в книге подчеркнуто Ушлым. Кролик читает:
Проснись, проснись, собери все свои силы, о Сион! Отбрось слабость миссионеров, которые проповедуют не любовь и не братство, а главным образом умение получать прибыль с капитала, нажитого разбойничьим путем с твоей земли и твоего труда. Проснись, Африка! Облачись в прекрасные одежды панафриканского социализма.
Кролик с чувством облегчения ставит на место книгу. Таких одежд не существует. Все это ерунда.
- Так о чем будем беседовать? - спрашивает он, когда они садятся вокруг скамьи сапожника.
- Ушлый, Нельсон и я говорили об этом сегодня после школы, - произносит Джилл, нервничая и краснея, - и мы считаем, что поскольку существует такая мучительная проблема недопонимания…
- Значит, в этом дело? - спрашивает Кролик. - Может, мы слишком хорошо понимаем друг друга.
- …конструктивная дискуссия могла бы оказаться полезной и сыграть просветительную роль.
- Кого надо просвещать, понятно - меня, - говорит Кролик.
- Не обязательно именно тебя. - Джилл так тщательно подбирает слова, что Кролику становится ее жалко. "Ей слишком тяжело с нами", - думает он. - Ты старше нас, и мы уважаем твой опыт. Мы все считаем, так мне кажется, твоя проблема в том, что ты никогда не имел возможности сформулировать свою точку зрения. Из-за того, что Америка - страна конкуренции, тебе слишком быстро приходилось переводить все в действие. Ты ничего в жизни не продумывал - действовал инстинктивно, а когда инстинкты подводят тебя, перестаешь доверять чему бы то ни было. Это делает тебя циником. А цинизм, как известно, это уставший прагматизм. В определенный момент прагматизм здесь очень был нужен - в период освоения страны, в период Фронтира, он сработал, ценой больших потерь и жестокостей, но сработал.
- Благодарю тебя, - говорит Кролик, - от имени Дэниела Буна.
- Неверно ведь, - мягко продолжает Джилл, - называя американцев эксплуататорами, забывать, что прежде всего они эксплуатируют самих себя. Вот ты, - произносит она, подняв к Кролику лицо, созвездие из глаз, веснушек и ноздрей, - ты никогда не позволял себе задуматься, разве что над техническими проблемами, связанными с баскетболом и печатанием, где ты занимался самоэксплуатацией. Ты тащишь за собой старого Бога и воинственный старый патриотизм. А теперь еще и старую жену. - Кролик набирает в легкие воздуха, чтобы возразить, но Джилл жестом останавливает его, прося дать ей закончить. - Ты приемлешь все это как нечто священное не из любви или веры, а из страха; твой мыслительный процесс застыл, поскольку стоило твоим инстинктам подвести тебя, как ты поспешно пришел к выводу, что все - ничто, что ноль - вот настоящий ответ. Мы, американцы, все так считаем - выиграй или проиграй, все или ничего, убей или умри, потому что мы никогда не даем себе роздыху, во время которого мы могли бы подумать. А сейчас, понимаешь ли, надо думать, потому что одного действия недостаточно, потому что действие, не подкрепленное мыслью, приводит к насилию. Как мы это видим во Вьетнаме.
Наконец Кролику удается вставить слово:
- Во Вьетнаме процветала жестокость еще прежде, чем мы услышали, что существует такая страна. Уже потому, что я сижу здесь и слушаю весь этот вздор, ты можешь понять, что я в основе своей пацифист. - И, указав на Ушлого, добавляет: - Вот кто стоит за насилие, вот этот сукин сын.
- Но ты же понимаешь, - произносит Джилл тоном увещевательным и одновременно сварливым, с легким оттенком издевочки, как она обычно разговаривает с ним в постели, - что Ушлый вызывает у тебя раздражение и страх, потому что он для тебя закрытая книга - я имею в виду не историю его жизни, а историю его расы, того, как он сюда попал. То, что тебя пугает - как, например, бунты и социальное обеспечение, - с твоей точки зрения, появилось на страницах газет ни стого ни с сего, вдруг. Вот мы и решили, что надо сегодня немножко поговорить, устроить своего рода семинар по истории афроамериканцев.
- Пожалуйста, пап, - говорит Нельсон.
- О Господи, о'кей. Бейте меня. Мы зверски измывались над рабами, и только почему-то немногие американские негры готовы расстаться со своими "кадиллаками" и, прошу прощения, цветными телевизорами и двинуть назад в Африку.
- Пап, не надо.
- Забудем про рабство, Чак, - произносит Ушлый. - Это было целую вечность тому назад, все так или иначе через это прошли, и оно вообще было типично для сельской местности, верно? Хотя, должен сказать, чем хуже оно пахло, тем крепче вы за него держались, верно?
- Мы обладали большей территорией.
- Не кипятись, сиди спокойно. Никаких споров, хорошо? Вам ведь нужен был хлопок, верно? А кого, кроме черных, заставить подыхать, обрабатывая эти гнилые хлопковые поля, верно? Так или иначе, в результате вы получили войну. На Севере у вас были эти психопаты-агитаторы вроде Гаррисона и Брауна, а на Юге - компания сверхбелых вроде Янси и Ретта, которые решили, что если отколются, то отхватят себе кусок пожирнее, но самое смешное, - и он хмыкает, пыхтит, Кролик представляет себе его с бритой головой и видит перед собой Фарнсуорта, - что они просчитались: Конфедерация посадила их на корабль и отправила подальше, а затем провела выборы и у руля власти поставила надежных и покорных! То же произошло и на Севере с ребятами вроде Самнера. Когда дело доходит до выборов, народ боится идейных, верно? А знаешь ли ты - представим себе, что не знаешь, - что парень по имени Раффин, умница дальше некуда, - кстати, это он изобрел современную систему сельского хозяйства, ну, или почти, - так ненавидел янки, что первым пальнул из пушки в форте Самтер, а когда Юг проиграл, пустил себе пулю в лоб? Люди больших страстей. Красиво, да? В общем, Линкольн получил войну, так, и вел ее сразу из нескольких ложных побуждений. Ну что, к примеру, священного в Союзе, просто синдикат власти, верно? А под влиянием другого ложного побуждения он освободил рабов, и дело было сделано. Бог да хранит Америку, верно? Вот тут я начинаю беситься.
- Ну и бесись, Ушлый, - говорит Кролик. - Кто хочет пива?
- Я, пап.
- Только половинку.
- Мы с ним разопьем банку на двоих, - говорит Джилл.
- Это питье отравляет душу, - говорит Ушлый. - Не возражаете, если я запалю косячок из своих запасов?
- Это запрещено законом.
- Верно, верно. Но все курят. Вы думаете, жирные коты в Пенн-Парке потягивают мартини, когда вечером приезжают домой? Это вчерашний день. Они курят травку. Честно, теперь больше курят травку, чем жуют жвачку. Во Вьетнаме ее давали ребятам на сладкое.
- О'кей. Закуривай. Очевидно, мы до этого уже дошли.
- Нам еще далеко идти, - говорит Ушлый и готовит закрутку: достает из недр дивана, на котором он спит, резиновый кисет и тонкую желтую бумагу, по которой быстро проводит своим толстым светлым языком, затем скручивает концы. Когда он подносит к ней огонь, закрученный конец загорается. Ушлый жадно всасывает в себя дым, задерживает дыхание, будто готовится нырнуть на глубину, и затем, рыгнув, наконец выпускает сладкий дым. Он протягивает закрутку влажным концом Кролику:
- Попробуешь?