Такое впечатление, думает Кролик, скользя взглядом по женским формам гитары, будто звуки сидят там внутри, как голуби в голубятне, и ждут, чтобы им дали вылететь из круглого оконца.
- Милашка Джилл, - начинает Джилл, - была пригожа, семья не бедствовала тоже. У папы машина, у мамы машина, дочурка росла - ни о чем не тужила. Не знаю, как долго я смогу еще вымучивать из себя рифмы.
- Не напрягайся, - советует Кролик.
- Учили ее по методе обычной: яхты, танцы, francais, - словом, как полагается девице приличной.
- Еще, Джилл, рифмуй еще! - просит Нельсон.
- В четырнадцать она созрела, но нет, не стала королевой. Ее знакомство с мальчиками ограничивалось теми, которые в теннис играли и чьих родителей ее родители на ужин приглашали. Что ее устраивало безмерно, ибо, глядя, как ее родители треплют языком, и наживаются, и швыряют деньгами, и надираются, она, словом, не спешила стать старой, и толстой, и современной… Ух, ну и фразочка!
- По мне, так можешь больше не мучиться с рифмой, - говорит Кролик. - Пойду схожу за пивом. Кто-нибудь еще хочет?
- Я отолью у тебя, пап, - кричит ему вслед Нельсон.
- Нечего там на двоих делить. Я принесу тебе целую.
Джилл ударяет по струнам, привлекая их внимание.
- Ну, чтоб покончить со скучной историей, как-то летом… - Она тщетно пытается подобрать рифму и, ничего не придумав пока, добавляет: -…После смерти отца.
- Увы! - изрекает Кролик, на цыпочках возвращаясь с двумя банками пива.
- Она повстречала своего психофизического вожатого в лице одного многоопытного юнца.
Кролик тянет за язычок на крышке банки, стараясь открыть ее потише.
- Вожатого звали Фредди…
Кролик понимает, что банку не открыть, если не дернуть за язычок порезче, и так дергает, что пивная пена лезет из образовавшегося отверстия.
- Но вот что трогательно, это готовность, с какою навстречу Фредди порхнула юная леди. - Удар по струнам - трень! - Какое у Фредди было мускулистое бронзовое тело, а в плавках у него кое-что иногда мягчело, но чаще твердело.
- Эгей! - с энтузиазмом подбадривает ее Кролик.
- Плохо было лишь то, что красавчик юнец, если внутрь заглянуть, был давно уже мертвец. Внутри он был хуже самого дряхлого старикашки и жить не мог без травы, кислоты, винта и беляшки. - Теперь она забренчала в другом ритме, с перебивками. - Словом, пропащий малый, даром что имел жемчужные зубки, и этот-то Фредди раз ночью на пляже овладел невинным телом нашей Джилл-голубки. Ох, влюбилась она в него, - трень! - и дала себя посадить, и крыша ехала у нее, стоило этому мерзавцу позвонить. Она глотала колеса, травилась кислотой, а дальше… - И, умолкнув, уставилась на Нельсона, так что парень не выдержал и тихо спросил:
- Что?
- Он ласково предложил ей двинуться героином.
Нельсон, кажется, сейчас заплачет - глаза у него совсем проваливаются, а подбородок выпячивается. Он сейчас похож, думает Кролик, на надувшуюся девчонку. Кроме маленького прямого носа, в мальчишке ничего нет от него.
А музыка продолжает звучать.
- Бедняжка Джилл струхнула; и в школе все друзья-приятели кричали: "Опомнись, пока совсем не спятила!" Мамаше, вдовице в трауре, до дочери ли, когда возле нее трется разведенный юристик, из Уэстерли. Фредди-злодей расписывал ей, как славно им будет вдвоем лететь в небесной дали, а Джилл нужно было всего ничего - ей довольно было бы его тела, чтобы просто он был с нею рядом, а он мечтал поскорей ее двинуть - умолял ее и словами, и лаской, и взглядом.
И Кролик начинает думать, не рассказывала ли она это раньше - уж очень складно у нее получается. Да есть ли что-то, чего раньше эта девочка не испробовала?
- Она говорила: "Боюсь, я умру". - Трень, трень, светло-оранжевые волосы взлетают. - А он отвечал ей: "Боюсь? Почему?" Он говорил: наш мир сошел с ума, насквозь прогнил, а ей казалось, что мир покуда милостив к ней был. Он говорил: расизм грядет, не веришь - выгляни в окно; а что ей расизм - он единственный белый, кто хотел причинить ей зло. Он сказал: для начала под кожу, не бойся; ладно, милый, о'кей, вмажь меня, успокойся. - Трень, трень, брень. Лицо поднято к ним, она - бэнши, бледная, без кровинки. И уже без музыки произносит: - Это был ад. - Трррень! - Он поддерживал ее головку, поглаживал ей попку и в ушко ей нежно шептал: не дрейфь, я спасатель-профессионал. Он спросил, показал ли он ей лик Господень, и она ответила: да, спасибо, было очень интересно, но вообще-то она не против жить чуть более скучно и пресно. И тут она поняла, что возлюбленный ее, бронзовый, белозубый, - это ее конец, и он не остановится, пока не погубит. И что же сделала Джилл, от любви и ужаса обезумев?
Тишина после очередного аккорда на гитаре.
- Что? - вырывается у Нельсона.
Джилл улыбается.
- Рванула в банк Стонингтона и сняла со счета довольно крупную сумму. Быстро впрыгнула в свой "порше" и давай давить на газ. Вот почему она здесь с вами двумя сейчас.
Отец и сын аплодируют. Джилл в награду себе делает большой глоток пива. В спальне она сохраняет артистический подъем и настроена на щедрое вознаграждение. Кролик говорит ей:
- Здорово пела. Только знаешь, что мне не понравилось?
- Что?
- Ностальгическое настроение. Ты же тоскуешь. По твоим безумствам с Фредди.
- По крайней мере, - говорит она, - я не торговала, как это ты выразился, своим передком.
- Извини, сорвался.
- Ты все еще хочешь, чтоб я уехала?
Кролик предчувствовал этот вопрос; он вешает брюки, рубашку, кладет белье в корзину с крышкой. Поднимает с пола ее платье и вешает его в ее половине стенного шкафа, а трусики кладет в ту же корзину.
- Нет. Оставайся.
- Тогда попроси.
Он поворачивается к ней - большой усталый мужчина с обрюзгшим телом, которому через восемь часов надо подниматься и идти к своему линотипу.
- Я прошу тебя остаться.
- Забери назад свои удары.
- Как же это можно сделать?
- Поцелуй мне ноги.
Он покорно опускается на колени. От досады на такую покорность, подразумевающую, что он намерен получить удовольствие, она напрягает ноги и брыкается, пальцы бьют ему в щеку, совсем близко от глаз. Он зажимает ее щиколотки и снова целует пальцы. Щиколотки у нее мясистые, почти женские. На подъеме зеленоватые вены. Сохранившийся в памяти приятный запах раздевалки. Чуть прогорклая ваниль.
- Проведи языком между пальцами, - произносит она ломающимся от застенчивости голосом. Он снова выполняет ее команду; она съезжает к краю кровати и раздвигает ноги. - А теперь тут.
Она сознает, что он получает от этого удовольствие, и все равно приказывает, чтобы лучше понять этого странного человека. Его голова с упрямо старомодной короткой стрижкой - униформой врага, спортсмена и солдата, с редеющими на макушке шелковистыми светлыми волосами - кажется каменной глыбой меж ее ног. Тепло волнения от исполнения баллады спадает, уступая место теплу, поднимающемуся в ней от его языка. Вспыхивает искра, и в пустыне, которую она устроила в своей душе, проклевывается зеленый росток.
- Чуть выше, - прерывистым, потеплевшим голосом произносит Джилл. - Быстрее.
Однажды, когда Кролик с отцом идут по Сосновой улице к бару "Феникс", чтобы пропустить по стаканчику, прежде чем сесть в автобус, их останавливает плотный, щеголевато одетый мужчина с бачками и в очках с роговой оправой:
- Эй, Энгстром!
Отец и сын останавливаются, недоуменно моргая. На улице после рабочего дня, словно попав в туннель солнечного света, они, как всегда, чувствуют себя укрытыми от посторонних глаз.
Гарри наконец узнает Ставроса. На нем костюм в мелкую черно-серую клетку на зеленоватом фоне. Он слегка похудел, стал уязвимее, и спокойствие дается ему с трудом. Возможно, он так напряжен из-за этой встречи. Гарри говорит:
- Папа, я хочу познакомить тебя с моим другом. Чарли Ставрос - Эрл Энгстром.
- Рад познакомиться с вами, Эрл.
Старик, не обращая внимания на протянутую квадратную кисть, спрашивает у Гарри:
- Это не тот Ставрос, который совратил мою золовку?
Ставрос пытается побыстрее уладить дельце.
- Совратил? Это слишком сильно сказано. Пошел ей навстречу - я бы так выразился. - Видя, что его попытка обратить все в шутку не сработала, Ставрос поворачивается к Гарри: - Можем мы минутку поговорить? Может, зайдем выпить на уголок. Извините, что помешал вам, мистер Энгстром.
- Гарри, что ты предпочитаешь? Оставить тебя наедине с этим прохвостом или отшить его?
- Да ладно тебе, пап, чего уж теперь?
- Вы, молодежь, разбирайтесь как хотите, а я стар, чтобы меняться. Я сажусь в первый же автобус. Только не дай ему заговорить тебе зубы. Тот еще, видать, пройдоха.
- Передай привет маме. Я постараюсь заглянуть в конце недели.
- Сможешь так сможешь. Она все видит сны про тебя и про Мим.
- Угу. Ты, кстати, при случае не дашь мне адрес Мим?
- У нее нет адреса, писать надо на имя какого-то агента в Лос-Анджелесе - так-то вот теперь делают. А ты хотел написать ей?
- Думал, может, открытку послать. До завтра.
- Ужасные ей снятся сны, - говорит старик и подходит к краю тротуара в ожидании автобуса 16-А, так и оставшись без пива, - его обиженный затылок напоминает Гарри Нельсона.