Кто же это? Джилл (вчера ночью, щекоча его живот мокрыми после поездки по реке волосами, она сумела заставить его кончить) попала в беду. Ее похитили, забрала полиция, черные. Или это звонит Пегги Фоснахт, чтобы предложить снова поужинать. Или матери стало хуже, и она из последних сил набрала его номер. Кролика не удивляет то, что она, если это она, захотела поговорить с ним, а не с отцом - он никогда не сомневался, что она его больше любит. Телефон стоит в кабинетике Пайясека, отделенном от остального помещения тремя стенками из матового стекла, на столе, где громоздятся каталоги запчастей (эти старые линотипы - "мергенталеры" вечно ломаются) и лежит прошитый старый экземпляр.
- Алло?
- Привет, милый. Догадайся, кто звонит.
- Дженис. Ну как было на Побережье?
- Толпы народу и духотища. А как у вас?
- Неплохо.
- Я так и слышала. А еще слышала, что ты катался на моторке.
- Ага, это мальчишка придумал и попросил Олли пригласить меня. Мы прокатились вверх по реке до острова Ленджела. Рыбы наловили немного - в реку форель запустили, но, наверное, вода пока еще слишком загажена угольным шлаком. У меня так обгорел нос - не дотронуться.
- Я слышала, у вас там на моторке полно было народу.
- Человек девять. Олли ведь водит компанию с музыкантами. Мы устроили пикник у старого лагеря, близ каменоломни Стоджи - ну, ты знаешь, там, где много лет жила та ведьма. Приятели Олли захватили с собой гитары и принялись играть. Словом, неплохо получилось.
- Я слышала, ты тоже прихватил с собой гостью.
- От кого же ты это слышала?
- Пегги сказала. А ей сказал Билли. Он был так возбужден: сказал, Нельсон привел с собой девушку.
- Переплюнул мини-мотоцикл, а?
- Знаешь, Гарри, я не нахожу это забавным. Где ты подобрал эту девицу?
- Да это наша типографская плясунья. Заводит в обеденное время работяг танцами. По требованию профсоюза.
- Где, Гарри?
Ему нравится, что она, хоть и вяло, проявляет недовольство и настойчивость. Приобретает уверенность в себе, как ребенок в школе. И он признается:
- Я подцепил ее в баре.
- Так. И сколько же времени она у вас пробудет?
- Я не спрашивал. Нынешняя молодежь ничего не планирует наперед, как мы в свое время, они не боятся помереть с голоду. Слушай, мне надо возвращаться на рабочее место. Пайясек, кстати, не любит, когда нас зовут к телефону.
- Я не собираюсь превращать это в традицию. Я позвонила тебе на работу, так как не хотела, чтобы Нельсон слышал наш разговор. Гарри, ты слушаешь меня?
- Конечно, а кого же еще?
- Я не желаю, чтобы эта девица жила в моем доме. Я не желаю, чтобы Нельсон раньше времени сталкивался с такого рода вещами.
- С какого рода вещами? Ты имеешь в виду твою историю со Ставросом?
- Чарли зрелый мужчина. У него куча племянниц и племянников, так что он прекрасно понимает, как надо обращаться с Нельсоном. А эта девчонка, по слухам, похожа на зверька, ошалевшего от наркотиков.
- Это Билли так ее описал?
- Поговорив с Билли, Пегги позвонила Олли, чтобы получить более ясное представление.
- И он так описал девчонку. Ну и ну. А они ведь отлично ладили на моторке. И могу тебе сказать, девчонка выглядела куда лучше тех двух старых ворон, которых Билли привез с собой, уж можешь мне поверить.
- Гарри, ты просто ужасен. Я считаю такое развитие событий крайне нежелательным. Полагаю, я не могу контролировать то, как ты удовлетворяешь свои сексуальные потребности, но я не позволю тебе портить моего сына.
- Никто его не портит, она сумела заставить его мыть посуду - мы с тобой так и не смогли этого добиться. Она ему как сестра.
- А тебе она кто, Гарри?
Он медлит с ответом, и она повторяет заимствованным у матери колючим, насмешливым тоном:
- Гарри, тебе она кто? Маленькая женушка?
Поразмыслив, он говорит ей:
- Если ты вернешься, она уйдет.
Теперь размышляет Дженис. И наконец она произносит:
- Если я и вернусь, то лишь затем, чтобы забрать Нельсона.
- Только попытайся, - говорит Кролик и вешает трубку.
Еще некоторое время он сидит в кресле Пайясека на случай, если снова раздастся звонок. Звонок. Кролик снимает трубку.
- Да?
Дженис говорит, чуть не плача:
- Гарри, мне неприятно тебе это говорить, но, если бы ты был человеком, я бы никогда от тебя не ушла. Ты сам меня до этого довел. Я не знала, чего мне недоставало в жизни, но теперь у меня это есть, и я знаю. И я отказываюсь признавать себя целиком виноватой, право, отказываюсь.
- О'кей, никто не виноват. Будем держать связь.
- Я хочу, чтобы этой девицы не было возле моего сына.
- Но они отлично ладят, успокойся.
- Я этого так не оставлю.
- Отлично. Судья будет долго смеяться, когда услышит, какие ты сама номера откалываешь.
- По закону это ведь мой дом. Во всяком случае, половина дома.
- Скажи мне, которая половина моя, и я постараюсь держать Джилл в ней.
Дженис вешает трубку. Возможно, ей неприятно было услышать имя Джилл. На этот раз Кролик, не дожидаясь очередного звонка, выходит из кабинки матового стекла. Руки его дрожат от страха и возмущения в унисон с пульсирующим лязгом машин, запах его пота сливается с запахом масла и типографской краски. Кролик снова садится за свою машину и устраивает кашу из трех строчек, прежде чем ему удается выбросить разговор с Дженис из головы. Ставрос наверняка может найти ей юриста. Но Кролик не только не считает Ставроса врагом, наоборот: надеется, что тот сумеет удержать в узде эту безумную женщину, его жену. Ее тело словно породнило их, они с ним теперь вроде как братья.
Ночь за ночью Джилл прилаживается к Кролику. А он не может преодолеть страха перед тем, что пользуется ею как женщиной, и, входя в нее, он всегда вспоминает о бритвах у китаянок там, внутри, но она, начиная с той ночи после поездки на моторке, все совершенствует работу пальцев и рта, и не без успеха. Крошечные лужицы его семени появляются тогда на ее коже, и, хотя легко стираются, ему кажется, что они остаются ожогами на ее плечах, на горле, на впадине в спине, - ему видится, будто все ее стройное, гибкое тело со временем целиком покроется этими невидимыми ожогами, как у обожженного напалмом ребенка на газетных снимках. Его же, когда он со своей стороны пытается поработать руками и ртом, вежливо просят этого не делать, отталкивают, заверяют, что она уже свое получила, обслуживая его, или просто просят полежать спокойно, а сама прижимается к его ляжке и через две-три минуты, в течение которых он не слышит даже вздоха облегчения, - вежливо благодарит. Августовские ночи - парные, душные: когда они оба лежат на спине, кажется, что духота висит в каком-нибудь футе над ними. Мимо проносится, шурша гравием, машина. На той стороне реки, в миле от них, раздается пронзительное блеяние полицейской сирены - звук новый и более пугающий, чем исстари знакомый протяжный, взмывающий и опадающий вопль. Нельсон включает свет, опорожняется, спускает воду, поворачивает выключатель: щелк! - раздается в ушах. Уж не подслушивал ли парнишка под дверью? Может, подглядывал? Дыхание с легким храпом вырывается из горла Джилл. Она спит.
Возвращаясь с работы, Кролик застает ее за чтением, за шитьем, она за игрой в "Монополию" с Нельсоном. Книжки она читает странные - по йоге, по психиатрии, по дзэн-буддизму, берет их с полок магазина "Акме". Вообще она нехотя выходит из дома, даже по вечерам, - разве что за покупками. И не потому, что полиция нескольких штатов ищет ее - полиция разыскивает тысячи таких, как она, - а потому, что при свете дня улицы и дома, все то, что составляет повседневную жизнь Кролика, кажется, действуют на нее как отрава, угнетают ее. Они редко смотрят телевизор: стоит Кролику включить приемник, как Джилл выходит из комнаты, но когда она на кухне, ему иной раз удается посмотреть шестичасовые новости. Вместо этого по вечерам Джилл беседует с Нельсоном - они говорят о Боге, красоте, смысле жизни.
- В каждом человеческом творении, - говорит Джилл, - присутствует чувство, которое человек испытывал, когда его создавали. Если что-то и делалось ради денег, то оно и будет пахнуть деньгами. Все, что строители-халтурщики этих домов "сэкономили", можно увидеть невооруженным глазом. Все скупердяйство. А соборы потому такие красивые, что благородные джентльмены и дамы в бархате и горностае ничего не жалели, чтобы вознести эти камни на подобающую высоту. Возьми художника. Он стоит перед полотном с кистью, уже обмакнутой в какую-то краску. И то, что он чувствует, когда кладет эту краску на полотно, - устал он, или все ему наскучило, или он счастлив и горд, - отразится в этом мазке. Цвет не изменится, но мы сразу ощутим разницу. Это как отпечатки пальцев. Или почерк. Человек способен превращать материальное в духовное и духовное превращать в материальное.
- А зачем? - спрашивает Нельсон.
- Чтобы испытать восторг, - говорит Джилл. - Зарядить себя энергией. Восторг - прекрасное чувство. Мир таков, каким его сотворил Господь, он не пахнет деньгами, он никогда не устает, в нем не бывает чего-то слишком много или слишком мало - он всегда наполнен точно в меру. Через секунду после землетрясения камни замирают вновь. Во всем есть музыка - даже в раскатах грома и в грохоте лавин. На яхте отца я любила смотреть на звезды, и мне казалось, между ними протянуты невидимые струны, безупречно настроенные, и я чуть ли не слышу тысячи нот, какие они издают.
- Почему же мы их не слышим? - спросил Нельсон.
- Потому что наше эго делает нас глухими. Глухими и слепыми. Думая о себе, мы всякий раз заносим в глаз соринку.
- Об этом есть в Библии.