- Так скажи.
- Парень, с которым я проводила время, пытался посадить меня на тяжелые наркотики.
- Это не так уж невероятно.
- Угу, только причина у него была бредовая. Слушай, тебе же совсем неинтересна эта муть. Ты ведь уже готов, чего ты ждешь?
- Скажи мне, какая у него была причина?
- Видишь ли, когда я улетала, я видела… ну, в общем… Бога. А у него так не получалось. Он видел обрывки старых фильмов, безо всякой связи друг с другом.
- Что же он тебе давал? Марихуану?
- Да нет, марихуана - это все равно что стакан кока-колы или что-то в этом роде. ЛСД, когда ему удавалось достать. Всякие странные таблетки. Он выкрадывал их из автомобилей "скорой помощи", а потом смешивал - посмотреть, что получится. Всем этим таблеткам есть кодовые названия - багровое сердце, куколки, еще как-то. А когда ему удавалось выкрасть шприц, он кололся - обычно даже и не знал, что колет, полное безумие. Я никогда не разрешала ему дырявить меня иглой. Я так считала: если что-то проглочу, смогу потом выбросить из себя, а вот что в вены попало, от этого уже не избавишься, так и умереть недолго. А он говорил, что в том-то и кайф. Он был совсем шизанутый, но, понимаешь, имел надо мной власть. Вот я и сбежала.
- А он не пытался тебя преследовать?
Шизанутый, поднимающийся по ступеням. Зеленые зубы, заразные иглы. У Кролика, пока он это слушал, внизу опять все скукожилось.
- Нет, какое там. Под конец, я думаю, он уже не понимал, я это или не я, - думал лишь о том, где взять очередную дозу. Кто сидит на дозе, все такие. Тоска, да и только. Ты думаешь, он с тобой говорит или занимается любовью или еще чем, и вдруг понимаешь, что он смотрит поверх твоего плеча в поисках, где бы раздобыть очередную дозу. И ты понимаешь, что ты для него - ничто. Я не нужна была ему, чтобы помочь найти Бога, да встреть он Бога на улице, он пристал бы к нему, требуя денег на пару пакетиков.
- А как он выглядел?
- О, пяти футов десяти дюймов росту, хорошо сложен, каштановые волосы до плеч - они у него лежали волной, когда он их расчесывал. Даже когда героин вытянул из него все краски, фигура у него осталась что надо. Особенно чудесной была спина с такими широкими, покатыми плечами и волнами бугорков вот тут. - Она показывает где на Кролике, а видит перед собой другого. - Он был бегуном в старших классах.
- Я имел в виду - Бог.
- Ах, Бог. Он менялся. Всякий раз выглядел иначе. Но я всегда знала, что это Он. Однажды, помню, Он походил на большую раскрытую лилию, только увеличенную в тысячу раз, такой блестящий, сверкающий конус, уходящий куда-то вниз, в бесконечную глубь. Не могу я об этом говорить.
Она перекатывается и впивается в его губы лихорадочно-страстным поцелуем. Его безответность, похоже, возбуждает ее, она встает на колени и, как енот, пьющий воду, целует его в подбородок, грудь, пупок, ниже пупка и останавливается. Это ее пощипывание губами до того неожиданно, что Кролик еле удерживается от смеха; ее пальцы на его волосатых ляжках щекочут, как ожидание прикосновения льда к коже. Ее волосы образуют навес над его животом. Он пытается ее оттолкнуть, но она не уступает - могла бы все-таки передохнуть. Потолок. Свет из гаража попадает на него, освещая пятно, куда через щель в дымоходе проник дождь. Надо потушить свет в гараже. Хотя, возможно, он убережет от воров. Эти шизанутые наркоманы готовы что угодно украсть. Интересно, как там Нельсон. Спит - мальчишка спит на спине, открыв рот, - страшноватое впечатление: кожа на костях натягивается, как у узников Бухенвальда, которых Кролик видел на фотографиях. Всегда возникает желание разбудить мальчишку, удостовериться, что он в порядке. Пропустил сегодня одиннадцатичасовые новости. Сколько человек погибло во Вьетнаме, может, снова где-то вспыхнули расовые волнения. Странный мужик Бьюкенен. Живет не по плану, а на ощупь - ведь вначале-то хотел всучить ему Бэби, но, может, так и надо жить. Дженис в постели становилась горячей, точно ее вынули из печки, а эта девчонка - холодная, девчонка из частной школы, применяющая свои дорогостоящие знания на практике. И срабатывает.
- Вот это славно, - говорит она, поглаживая во всю длину его вытянувшийся член, поблескивающий от ее слюны.
- Это ты славная, что не теряла надежды, - говорит ей Кролик.
- Мне нравится, - говорит она Кролику, - делать тебя большим и сильным.
- Зачем стараться? Я же зануда.
- Хочешь в меня войти? - спрашивает девчонка.
Но когда она ложится на спину и раздвигает ноги, ему становится грустно от такого бесстыдства и у него пропадает желание, а когда при его попытке войти она вздрагивает, член его опадает. На ее лице четче проступают провалы, и она произносит нараспев:
- Я не нравлюсь тебе.
И пока он подыскивает нужные слова, она тут же засыпает. Вот ответ на вопрос, который он не подумал ей задать: не устала ли она? Конечно, не только изголодалась, но и устала. Чувство вины распирает ему грудь, давит на яблоки глаз. Он встает, накрывает ее простыней. Ночи становятся прохладными - август идет в арьергарде отступающего солнца. Холодная луна. Потертые обои. Пемза при вспышке света. Следы ног остаются на миллиарды лет, в воздухе ни пылинки. Линолеум на кухне холодит его ноги. Кролик выключает свет в гараже и смазывает шесть соленых крекеров арахисовым маслом, делает из них три сандвича. С тех пор как ушла Дженис, они с Нельсоном покупают что хотят, вволю запасают мучное и соленое. Кролик садится в гостиной - не в кресло, обитое материей с серебряной нитью, а в старое, словно обитое коричневым мхом, которое стоит у них со времени свадьбы, и ест крекеры. Он жует и смотрит на пустой аквариум телевизионного экрана. Надо бы разбить его, эту отраву: где-то он читал, что молодежь нынче такая психованная, потому что воспитана телевизором - две минуты того, две минуты сего. Крошки от крекера застревают в волосах на его груди. Шесть седых волосков. Наверняка больше. Интересно, что Дженис делает со Ставросом такого, чего не делала с ним? Есть ведь предел возможного. Три дырки, две руки. Она счастлива? Кролик надеется, что да. Бедная дурочка, каким-то образом он не давал ей раскрыться. Пусть наступит всеобщий расцвет. Раскрытая лилия. Интересно, будет ли Христос поджидать маму, будет ли человек в ночной сорочке стоять на том конце сияющего желоба. Кролик надеется, что будет. Он вспоминает, что завтра ему идти на работу, потом вспоминает, что не надо: ведь завтра воскресенье. Воскресенье, паршивый день. Надо идти в церковь, но он не может заставить себя верить. Рут в свое время высмеивала его с его верой - в те дни он мог заставить себя что угодно сделать. Рут и ее птицеферма - интересно, как она это выносит. Кролик надеется, что выносит. Он толчком поднимается с кресла, смахивает крошки с волос на груди. Некоторые, падая, застревают ниже. Интересно, почему волосы там такие кудрявые, тугие, пружинистые, - если б все люди брились, как монахини и те, что носят парики, волосами можно было бы набивать матрасы. При воспоминании о той, что лежит нагая в его постели наверху, на сердце Кролика словно ложится серебряный брус. Он совсем забыл, что она теперь у него на руках. Это его "плохие костяшки". Бедная малышка просыпается и снова пытается заняться с ним любовью - он получает французский поцелуй, и она снова засыпает. День работы за день постоя. Этика пуритан. Он мастурбирует, вызывая в памяти образ Пегги Фоснахт. Что подумает Нельсон?
Джилл просыпается поздно. Без четверти десять. Кролик споласкивает под краном свою мисочку из-под каши и кружку из-под кофе, когда у затянутой сеткой кухонной двери появляется Нельсон, раскрасневшийся от быстрой езды на велосипеде.
- Эй, пап!
- Ш-ш-ш.
- Что такое?
- От твоих криков у меня голова болит.
- Ты что, напился вчера?
- Что это за разговор! Я никогда не напиваюсь.
- Миссис Фоснахт плакала после того, как ты уехал.
- Наверно, вы с Билли здорово ее довели.
- Она сказала, что ты поехал на встречу с кем-то в Бруэре.
Не следовало ей говорить мальчишкам такие вещи. Эти дамочки-разведенки превращают сыновей в малолетних мужей - плачут, испражняются и меняют "тампаксы" прямо у них на глазах.
- Да, с одним малым, с которым мы вместе работаем в "Верити". Послушали одну цветную, которая играла на рояле, и я поехал домой.
- А мы засиделись после полуночи - смотрели какой-то потрясный фильм про то, как где-то, вроде в Норвегии, происходит высадка десанта на таких кораблях, которые открываются спереди…
- В Нормандии.
- Правильно. Ты там был?
- Нет, мне было столько лет, сколько тебе сейчас, когда это происходило.
- Пулеметы так строчили пулями, что видно было, как вскипает полосами вода.
- Эй, старайся не повышать голоса.
- Почему, пап? Что, мама вернулась? Да?
- Нет. Ты уже завтракал?
- Угу, она дала нам бекона с "французскими" гренками. Я научился их готовить - это так просто: разбиваешь яйца, берешь хлеб и поджариваешь, я тебе как-нибудь приготовлю.
- Спасибо. Бабуля Энгстром когда-то готовила.
- А я терпеть не могу ее стряпню. Все такое жирное. Тебе ведь тоже не нравилась ее стряпня, да, пап?
- Я любил, как она готовила. Никакой другой стряпни я не знал.
- Билли Фоснахт говорит, она умирает, правда?
- Она больна. Но болезнь течет медленно. Ты же видел бабулю. Ей может стать лучше. Все время ведь изобретают что-то новое.
- Надеюсь, она все-таки умрет, пап.
- Неправда, ты так не думаешь. Не надо так говорить.
- А миссис Фоснахт говорит Билли, что надо выкладывать все, что ты чувствуешь.
- Уверен, она ему еще не такой ерунды наговорит.