- Я не исповедую этой расистской брехни, - парирует он. - Но нельзя включить телевизор, чтобы тебя не оплевала черная морда. А все, начиная с Никсона, ночами не спят - только и думают, как бы сделать их всех богатыми, не утруждая никакой работой. - Язык его не знает удержу, но он защищает нечто бесконечно дорогое, звезду, зажегшуюся вместе с его рождением. - Они говорят о геноциде, а ведь они сами разжигают его, они - негры плюс детки из богатых семей - хотят все разрушить, а как только какой-нибудь бедняга полицейский не так посмотрит на них, сразу с воплями несутся к адвокату. Я такого мнения, что вьетнамская война… кому-нибудь интересно мое мнение?..
- Гарри, - говорит Дженис, - ты портишь Нельсону вечер.
- Мое мнение, что время от времени воевать надо - пусть все знают, что мы готовы сражаться, и не важно, где идет война. Беда не в том, что мы воюем, - беда в нашей стране. Мы сейчас не стали бы сражаться в Корее. Господи, мы сейчас не стали бы сражаться с Гитлером. Наша страна настолько одурманена собственными наркотиками, так глубоко увязла в собственном жире, болтовне и грязи, - потребовалось бы сбросить по водородной бомбе на каждый город от Детройта до Атланты, чтоб мы очнулись, да и тогда, наверное, мы решили бы, что это небо поцеловало нас.
- Гарри, - спрашивает Дженис, - ты что, хочешь, чтобы Нельсон погиб во Вьетнаме? Ну скажи же ему, что ты этого хочешь.
Гарри поворачивается к сыну и говорит:
- Я не хочу, малыш, чтобы ты погиб, нигде и никогда. Это твоя мамаша умеет доводить всех до гибели.
Он даже сам понимает, как это жестоко, и благодарен Дженис за то, что она не хлопается в обморок, а вместо этого вскипает.
- О-о, - вырывается у нее. - Вот оно что! А ты скажи ему, Гарри, почему у него нет ни братьев, ни сестер. Скажи, кто не желает иметь больше детей.
- Это уж слишком, - говорит Ставрос.
- Я рада, что ты это заметил, - говорит ему Дженис. Глаза у нее совсем ввалились - Нельсон это от нее унаследовал.
По счастью, приносят еду. Обнаружив, что тефтели плавают в подливке, Нельсон отставляет тарелку. Он смотрит на тарелку Кролика, где лежат аккуратно нарезанные кусочки баранины, и говорит:
- Я хочу такого.
- Ну давай поменяемся. Заткнись и ешь, - говорит Кролик. Он бросает взгляд через стол и видит, что Дженис и Ставрос едят одно и то же, нечто вроде белого пирога. По его представлениям типографа, они сидят слишком близко: у каждого с другой стороны много свободного места. Чтобы заставить их "выровнять пробелы", он произносит: - Все-таки отличная у нас страна.
Ставрос продолжает молча жевать, а Дженис хватает наживку:
- Да ты же нигде больше и не был, Гарри.
- Никогда не имел желания куда-либо поехать, - говорит, обращаясь к Ставросу, Гарри. - Я вижу другие страны по телевизору, все они вовсю стараются походить на нас и поджигают наши посольства, потому что быстро у них это не получается. А в каких других странах ты бывал?
Ставрос перестает жевать и буркает:
- На Ямайке.
- Ого, - произносит Кролик. - Да ты настоящий следопыт. Три часа на реактивном лайнере - и ты в холле очередного "Хилтона".
- Они там нас терпеть не могут.
- Ты хочешь сказать, терпеть не могут тебя. А меня они никогда не видели, я туда не езжу. Почему все-таки они нас терпеть не могут?
- Да по той же причине, что и везде. За эксплуатацию. Мы крадем их бокситы.
- В таком случае пусть продают их русским за картошку. За картошку и ракетные установки.
- А наши ракеты стоят в Турции, - произносит Ставрос: ему явно надоел этот разговор.
- Мы сбросили две атомные бомбы, а русские ни одной, - пытается прийти ему на помощь Дженис.
- У них тогда ни одной и не было, иначе бы сбросили. Япошки тогда все до одного готовы были сделать себе харакири, а мы их от этого спасли - взгляните на них теперь: на седьмом небе от радости и до того обнаглели - выжимают из нас все, что могут. Мы вместо них воюем, а вы, пацифисты хреновы, продаете нам их жестянки.
Ставрос прикладывает ко рту аккуратным квадратом сложенную салфетку и вновь обретает аппетит к спору.
- Дженис хотела сказать, что мы не завязли бы в этой вьетнамской каше, живи там белые. Мы бы туда не полезли. Мы ведь считали, что достаточно будет шукнуть как следует и побряцать оружием. Мы считали, что имеем дело с чем-то вроде восстания индейцев чероки. Но вся беда в том, что все "чероки" нынче многочисленнее нас.
- Ох уж эти чертовы несчастные индейцы, - говорит Гарри. - Как же нам следовало поступать - отдать им весь континент под лагерные костры? - Прости, друг Тонто.
- Если б мы так поступили, страна была бы куда лучше, чем сейчас.
- А мы сидели бы в дерьме. Они мешали нам.
- Правильно, - говорит Ставрос. - А теперь ты мешаешь им. - И добавляет: - Бледнолицый.
- Пусть явятся сюда, - произносит Кролик и в эту минуту выглядит действительно как неприступный бастион. Голубой огонек, тлевший в его глазах, превращается в ледяное пламя. Он опускает их вниз. Опускает на Дженис - она сидит напряженная, смуглая, как индианка. Смерть краснокожей собаке!
Тут сын произносит голосом, сдавленным от еле сдерживаемых слез:
- Пап, мы же опоздаем на фильм!
Кролик бросает взгляд на часы и видит, что до начала осталось четыре минуты. Малыш прав.
Ставрос пытается помочь, говорит по-отечески заботливо, как человек, который никогда не был отцом и считает, что детей легко обмануть в главном:
- Начало - самое скучное. А из того, что происходит в космосе, ты ничего не пропустишь, Нелли. Тебе еще надо съесть баклаву на десерт.
- Я же пропущу про пещерных людей, - говорит Нельсон чуть не плача.
- По-моему, надо ехать, - говорит Кролик, обращаясь к взрослым.
- Это невежливо по отношению к Чарли, - возражает Дженис. - Право, невежливо. Я, во всяком случае, непременно засну до конца фильма, если не выпью кофе. - И Нельсону: - Баклава такое чудо - пальчики оближешь. Это тончайшая слойка с медом - сухая, как ты любишь. Посчитайся же с нами, Нельсон: твои родители так редко едят в ресторане.
Разрываясь между ними двоими, Кролик произносит:
- Или попробуй то блюдо, которое ты хотел заказать на горячее, - что-то из теста.
Слезы брызнули, лицо мальчишки искажается.
- Вы же обещали, - рыдает он и утыкается лицом в голую белую стену.
- Нельсон, ты меня огорчаешь, - говорит Дженис.
А Ставрос - вновь сама деловитость - говорит Кролику:
- Если хотите, поезжайте сейчас, а Дженис пусть выпьет кофе, и я доставлю ее в кино через десять минут.
- Это выход из положения, - медленно произносит Дженис, и лицо ее расцветает унылым цветком.
Кролик говорит Ставросу:
- О'кей, отлично. Спасибо. Очень мило с твоей стороны. И мило, что ты нас вытерпел, извини, если я перебрал в выражениях. Просто не выдерживаю, когда слышу, как поносят Штаты, - это действует мне на психику. Дженис, у тебя есть деньги? Чарли, скажешь ей, сколько с нас приходится.
Ставрос повторяет свой лаконичный жест - ладонью наружу:
- С вас ничего - по нулям. Я угощаю.
С этим не поспоришь. Поспешно вставая, чтобы не прозевать пещерных людей (сырое мясо? кость, превращающаяся в космический корабль?), Кролик чувствует, как, глядя на них в этом ресторанчике, где пара из Пенн-Парка, расплачиваясь по счету, выкладывает деньги, словно укладывает в постель младенца, его затопляет теплое чувство: это его семья, и он говорит Дженис, чтобы еще больше порадовать Нельсона:
- Напомни мне завтра позвонить твоему отцу про эти билеты на бейсбол.
Опережая Дженис, Ставрос услужливо произносит:
- Он же в Поконах.
Когда Чарли назвал Гарри "бледнолицым", Дженис подумала, что это конец, - Гарри так посмотрел на нее, глаза у него стали страшные, голубые-голубые, как ледышки, потом, когда Чарли проговорился насчет ее отца, она поняла, что - все, но каким-то образом обошлось. Возможно, они отупели от фильма. Он такой длинный, и еще этот бред, когда герой приземляется на планете и вскоре становится маленьким старичком в белом парике, - у нее даже голова разболелась, тем не менее она едет домой с твердым решением объясниться, признаться, и пусть он снова уходит, он ведь только и может что бегать наутек, и пусть, может, оно и к лучшему; она выпивает рюмку вермута на кухне, готовясь к разговору, - наверху Нельсон закрывает дверь к себе в спальню, а Гарри уходит в ванную; когда же она сама выходит из ванной, чувствуя во рту вкус зубной пасты, заглушившей вкус вермута, Гарри лежит в постели, и из-под одеяла торчит лишь его макушка. Дженис укладывается рядом и прислушивается. Он дышит ровно, как во сне. А она бодрствует, как луна.