С десяти часов утра друзья Микаэла один за другим приходили выразить ему сочувствие и узнать, что он намерен предпринять. Адилбеков и Ниасамидзе уже повидались с Гришей и потребовали объяснений. Обидчик не объяснил, чем вызвана пощечина, а раздраженно отрезал: "Сам знает, за что я дал ему оплеуху!
Микаэл тоже отказывался от объяснений, но этим лишь подогревал любопытство друзей. Качая головами, они с недоумением переглядывались. Значит, причина слишком серьезная и таинственная, если никто из противников не хочет ее открыть.
Князь Ниасамидзе намекнул на возможность дуэли, молодцевато ухватясь за рукоятку кинжала. Микаэл заявил, что не отказывается от своих слов, и снова предложил товарищам отправиться к Грише и как можно скорее договориться об условиях поединка.
Адилбеков направился к дрерям. Он рассчитывал быть свидетелем рыцарской сцены, о которой знал лишь по романам и театральным представлениям.
- Погоди, - остановил Адилбекова офицер, - дело надо вести с умом.
Офицер был зол на Гришу: нужно же было ему выбрать для пощечины тот самый день, когда у него была назначена вечеринка, и тем самым лишить его богатых "партнеров". Он прочитал короткую лекцию о дуэли и предложил себя в секунданты.
Мелкон и Мовсес были того мнения, что Гриша может извиниться перед Микаэлом в присутствии друзей, и вопрос, таким образом, разрешится. Нет надобности осложнять дело.
Адвокат Пейкарян утверждал, что дуэль - обычай несколько устарелый. Есть суд, существуют законы, ergo - поступок Абетяна можно подвести под соответствующую статью.
Папаша же твердил:
- Гм… дело пустое…
По его мнению, из-за одной пощечины не стоит будоражить весь свет.
- Молод, погорячился, замахнулся… Подумаешь, одна оплеуха! В твои годы, гм… я столько их наполучал, - кожа на лице стала, что твоя воловья шкура.
Присутствовал тут и Алексей Иванович. Он был возмущен "грубой выходкой азиата". Надо попросить губернатора выслать Абетяна в административном порядке в Архангельскую губернию или еще. подальше. Порядочное общество не должно терпеть подобных дикарей.
Однако Ниасамидзе, Адилбеков и офицер продолжали настаивать:
- Дуэль - единственно допустимый способ мести.
- Нет! - раздался голос в дверях. - Дуэль - не честный способ!
Это был Смбат. С горькой улыбкой он подошел, слегка кивнул и присел в углу.
Офицер потребовал объяснений, и Смбат не замедлил их дать:
- Господа, не вводите в заблуждение моего брата. Так называемая дуэль, правда, когда-то имела смысл, но теперь смысл этот исчез, и осталась лишь одна форма. Маскарады тоже имели некогда смысл, даже глубокий, а что они представляют теперь? Иметь твердую и искусную руку - еще не значит глубже чувствовать то, что именуется честью. Человеческая честь покоится не на кончике шпаги, а в глубине души. Допустим, я оскорбил вас, - прервал он офицера, пытавшегося ему возразить, - вы убиты. Где же логика и справедливость? Чем вы восстановили свою честь? Нет, господа, не к лицу человеку брать пример с петуха.
- Ergo, в суд, другого не остается, - вмешался адвокат.
- Нет, обратился к нему Смбат, - суд учрежден для людей, которые сами судить не могут.
- А что бы вы сказали о товарищеском суде? - вмешался Мелкон. - По-моему, только мы, Гришины товарищи, и можем достойным образом наказать обидчика.
По лицу Смбата пробежала ироническая улыбка. Товарищеский суд! О, как много видел он этих судов и теперь не может без смеха вспоминать их комическую важность. Они всегда напоминали ему опереточных нотариусов и подест. Нет, это придумано не для серьезных людей. К товарищескому суду обращаются рохли, да, именно рохли, рабы предвзятых мнений, не умеющие сами оценить свой поступок. Человек с самолюбием и зрелым умом никогда не спросит товарища: "Что скажешь, друг, умен я или глуп, подл или честен?" Он сам знает себе цену.
- Мы ссоримся друг с другом и, как маленькие дети, бежим к старшим: "Бога ради, объясните, почему мы повздорили?", или же: "Кто из нас умнее?" Более смешного положения нельзя и представить.
- Правильно говорит, гм… молодчина… Очень правильно говорит, гм… - одобрил Папаша. - Какой там еще товарищеский суд? Забудь, гм… Микаэл дорогой, забудь…
- Вы все отрицаете, - вставил адвокат, - а как выяснить суть дела, к кому обратиться?
- К кому? К нашему внутреннему судье. Как выяснить суть дела? Путем самоанализа.
Все переглянулись, не поняв мысли Смбата.
- Да, - продолжал Смбат, - в нем наш суд, и в нем же наш приговор. Господа, всякий из нас - сочетание двух начал: одно действует, другое - контролирует. Первое очень редко руководствуется указаниями второго - вот где источник наших ошибок. Наши ошибки - на девять десятых порождение инстинктов. И, к несчастью, мы очень часто даже самые сложные вопросы жизни решаем, повинуясь инстинкту, и потом… потом горько каемся.
Смбат на минуту остановился, закусил губу, чтобы заглушить в себе внутреннюю горечь.
- Допускайте какую угодно ошибку, - продолжал он, - но потом, наедине с собой, спросите вашего внутреннего судью, и он даст самую строгую, и самую справедливую оценку вашему поступку. Только будьте искренни с собой. Не допускайте, чтобы голос совести заглушали посторонние голоса. А это очень легко, когда дремлет разум.
Некоторые совсем не поняли Смбата, другие же продолжали настаивать на своем.
Микаэл молчал.
- Значит, вы не разрешаете вашему брату драться на дуэли?
- Спросите его самого. Я высказал лишь свое мнение.
- Друг мой, - вмешался адвокат Пейкарян, - ваши слова прекрасны, но и только. То же самое подсказывает мне и мой рассудок, но ведь рассудок - одно, а чувство - совсем другое. Философией чести не восстановишь.
- Против этого мне нечего возразить. Но я исходил из требования здравого смысла, - ответил Смбат и замолчал.
- Значит, нам остается пасовать, перед философией, раз чувство чести в нашем друге безмолвствует, - заметил офицер и поднялся.
- Что скажешь? - спросил Адилбеков Микаэла.
- Колеблешься? - проговорил Ниасамидзе полуиронически.
- Оставьте меня в покое, я после вам сообщу мое решение, - заговорил, наконец, Микаэл.
Все вышли, недовольные нерешительностью приятеля. Чувствовалось, что слова Смбата сильно подействовали ни Микаэла. По уходе друзей он обратился к Смбату:
- Чем же мне смыть позор?
Воспользовавшись настроением Микаэла, Смбат не дал остыть впечатлению и заговорил о создавшейся ситуации.
Он согласен с тем, что Гриша нанес тяжелое оскорбление. Но почему Микаэл хочет вызвать обидчика на дуэль или же наказать как-нибудь иначе? Потому, что Гриша счел себя вправе осознать нанесенное ему Микаэлом бесчестие и поддался влечению грубого инстинкта. Но если он обошелся с Микаэлом дико, то ведь и Микаэл поступил по отношению к Грише еще более, чем дико - по-скотски. И он еще требует отчета от Абетяна, - он, первый нанесший такое оскорбление и так воровски?
- Пожалуйста, - продолжал Смбат возмущенно, заметив, что брат собирается протестовать, - не надо горячиться! Пора понять, что никакой вопрос не разрешишь криком или кулаком. На минуту поставь себя на место Абетяна. Ведь ты бы подумал: "Как, чтобы мой близкий друг, которому я так доверял, вдруг обесчестил меня, а мне и пощечины ему не закатить?" И закатил бы, только не знаю, так-ли эффектно. Нет, милый мой, надо быть логичным и не запутываться еще больше.
- Значит, проглотить оплеуху и стать посмешищем всего общества - такова твоя логика?
Наступило минутное молчание. Смбат нервно теребил цепочку от часов. Микаэл, опустив голову на грудь, грыз ногти и ходил по комнате. Он все еще был бледен и время от времени вздрагивал, как осенний лист, с трепетом вспоминая полученное оскорбление.
- Наивные люди! - воскликнул Смбат, как бы говоря с собою. - Вы всякое заблуждение принимаете за общественное мнение. Чье мнение вы выдаете за общественное - этих Кязимов, Мовсесов, Ниасамидзе, Мелконов и Папаш? Друг мой, нет большего нравственного удовольствия для этих людей, как судить и осуждать других. Судить тебя должны не они, а ты сам. Постарайся отныне очиститься, измени свою жизнь коренным образом - и тогда вместо того, чтобы стать посмешищем, сам будешь насмехаться над другими.
Он сделал паузу, посмотрел на брата, постепенно менявшегося в лице, и продолжал с еще большим чувством:
- Микаэл, даже для злодея есть путь к исправлению. Возьмись за себя, пусть другие злословят сколько угодно. Тогда поймешь, сколько блаженства в чувстве презрения. Слушай, Микаэл! Неужели в твоем сердце не осталось ни одной цельной струны, а в душе - ни одного светлого уголка? Неужели ты в жизни не находишь иной услады, кроме рабского подчинения животной страсти?.. Пойми, ты видел лишь одну сторону жизни, но есть и другая. Ты вкушал до сих пор сладкий яд, но есть и горькое противоядие. Сладкое. убивает, горькое исцеляет…
Смбат остановился и перевел дыхание. Внимание Микаэла воодушевило его. Час назад, при гостях, Смбат говорил, повинуясь рассудку, а сейчас он говорил, следуя чувству. Ему казалось, что слова его - благодатный дождь для загрязненной души брата, и они заставят его, наконец, оглянуться на себя и серьезнее отнестись к жизни.