– Молодец, – похвалил меня Аатиф, когда я проходила мимо.
– А если полиция потребует, чтобы я предъявила документы? – спросила я.
Аатиф достал из бардачка марокканское удостоверение личности какой-то женщины примерно моих лет, наделенной грубоватой красотой. И мрачной, как и все лица на казенных зернистых фото, снятые крупным планом.
– Ваша жена? – поинтересовалась я.
– Сестра.
– А ей разве не нужны ее документы?
– Уже нет. Она умерла.
– Молодая совсем.
– Рак не щадит ни молодых, ни старых.
Аатиф закурил очередную сигарету.
– В общем, когда полиция нас остановит, я скажу, что вы – моя сестра.
– А если они станут задавать мне вопросы?
– Не станут. Потому что вы в парандже. А потребовать, чтобы вы показали лицо, они могут лишь в том случае, если примут вас за террористку. Я часто езжу по этим дорогам. Не скажу, что знаю всех полицейских или что они знают меня…
– Но, если вы из этого района….
– Я живу в селении, которое находится очень далеко от Уарзазата. Если б мы ехали через тот département, у меня и мысли бы не возникло выдать вас за мою сестру. Там ее все знают. Знают, что она умерла. А здесь… без проблем.
– Но если меня все же начнут допрашивать?
– Молчите. Я скажу им, что вы глухонемая.
Пять минут спустя мы подъехали к блокпосту. Двое полицейских в форме своим автомобилем наполовину перегородили дорогу. Они поприветствовали Аатифа и попросили предъявить удостоверение личности. Он вручил им два комплекта документов. Один из полицейских посветил на меня фонарем. Мои глаза были едва видны в щели паранджи, но я смотрела строго вперед, и мгновением позже фонарь погас. Аатифа попросили выйти из машины. Я услышала, как он отвечает на вопросы, потом открывает багажник. Я сидела, скованная страхом, который все нарастал. Я знала, что не выдержу напряжения, если на меня снова направят луч фонаря. И тогда полицейские сразу поймут, что я и есть та самая женщина, которую разыскивает все Марокко.
Но через пару минут Аатиф снова сел за руль, полицейский пожелал ему доброй ночи, и мы поехали дальше.
Аатиф опять закурил, глубоко затянулся сигаретой и выпустил огромное облако дыма. От облегчения.
– Первый блокпост позади, – наконец произнес он.
Глава 24
Мы заночевали на окраине небольшой деревушки, которая, по словам Аатифа, находилась в получасе езды от Таты. Это селение, глухое местечко в стороне от разбитой проселочной дороги, что ответвлялась от шоссе, по которому мы ехали, называлось Сиди-Бутазарт. Оно лежало на пути к первой деревне, в которой Аатиф намеревался остановиться завтра утром. Я не хотела располагаться на ночлег близ Таты, и Аатиф предложил разбить лагерь здесь.
– Я знаю один тихий уголок, где нас никто не увидит, – сказал он.
Этот тихий уголок оказался клочком пахотной земли, на котором стояло одно-единственное хилое дерево. Неподалеку паслись несколько коров и коз. Как и прежде, Аатиф постарался убедить меня, что во время нашего совместного путешествия он намерен вести себя исключительно корректно: взяв две постельные скатки, он разложил их по обе стороны от машины. Каждая представляла собой тонкий хлопчатобумажный матрас с двумя легкими простынями и сеткой, которую он посоветовал мне надеть на лицо, когда я лягу спать, на тот случай, если песчаные мошки проснутся рано. В оазисе, где я недолго жила, днем от песчаных мошек спасу не было. На ночь они куда-то исчезали, но с восходом солнца снова вылетали на охоту. Именно поэтому, объяснил Аатиф, здесь важно спать ложиться рано и вставать перед самым рассветом.
– Будильник здесь не нужен, – добавил он. – Вместо него москиты.
Свет угасал. Аатиф перешел на свою сторону, расположился на своей постели, очевидно лицом к Мекке, пал ниц, стоя на коленях и касаясь лбом матраса, несколько минут провел в вечерних молитвах. Помолившись, открыл багажник джипа и достал из него пенополистироловый ящик, из которого вытащил маленькую газовую плитку, кастрюлю, две тарелки и две вилки, и приготовил простой ужин, состоящий из хлеба с кускусом, в который он добавил морковь. За ужином – мы ели на моей стороне – я попросила его рассказать о себе. И Аатиф поведал мне, что родом он из селения под названием М’хамид, которое находится в четырех-пяти часах езды отсюда. Оно стояло в конце мощеной дороги, которая брала начало от Уарзазата, пролегала через довольно крупный берберский город Загору и оканчивалась в его деревне. Дальше простиралась Сахара. Аатиф считал себя бербером, и к правительству в Рабате у него было двойственное отношение.
– Я с уважением отношусь к полиции, – сказал он, – к чиновникам, которые следят за порядком в нашей области. Но стараюсь не иметь с ними дела, не допускать, чтобы они меня контролировали. И таких, как я, много. Это одна из причин, по которой я согласился доставить вас в Марракеш. Если вы скрываетесь от них…
– Вы думаете, что я причинила зло своему мужу.
– Причинили или нет – меня это не касается.
– Клянусь, я не сделала ничего плохого.
– Что ж, я вам верю.
– Но вы также должны понимать…
И я на одном дыхании поведала ему свою историю. В подробности не вдавалась, не назвала причину исчезновения Пола – сказала только, что он меня предал и я об этом узнала. Я также объяснила, что инспектор полиции Муфад из Эс-Сувейры задался целью сфабриковать на меня дело. Рассказала про друга моего мужа из Касабланки, который обманул Пола. И про то, что произошло в Тате и после.
Аатиф слушал молча. Когда я закончила свою повесть, он прикурил очередную сигарету от окурка.
– Тот полицейский из Эс-Сувейры… я знаю людей, пострадавших от таких, как он. Они решают для себя, что ты виновен. Загоняют тебя в угол – подтасовывают доказательства и все остальное, добиваясь, чтобы тебя осудили. Это не берберы.
Затем я объяснила свой план: продам кольца в Марракеше, доберусь до Касабланки, дам денег этому сомнительному типу, выдавшему себя за друга моего мужа, чтобы он сделал мне фальшивый паспорт и вывез меня из страны.
– Я хочу быть откровенна с вами. Не хочу ничего скрывать. Хочу, чтобы вы знали, какому риску себя подвергаете.
– Перед отъездом в оазис я видел ваше лицо по телевизору, – сказал Аатиф. – Поэтому, когда Идир сообщил, что это вас я должен доставить в Марракеш… – Он ненадолго умолк. Едва заметная улыбка скользнула по его губам. – Теперь я знаю, что мы должны перехитрить того инспектора полиции. Что ж, игра есть игра, n'est-ce pas?
Ночное небо завораживало. В оазисе меня почти всегда укладывали спать на закате. Здесь я впервые увидела все великолепие ночного небесного пейзажа. Ночь в пустыне изумительно ясная. Небо усеяно звездами. Как будто от него исходит божественное сияние. У себя на родине, даже в сельской местности, в каких-то десяти милях от Буффало, в идеально ясную ночь не увидишь и тридцати процентов того, что сверкало и мерцало здесь. Словно я открыла для себя доселе неведомый элемент Вселенной. Отец всегда говорил, что, глядя на звезды, особенно остро ощущаешь свою ничтожность. Но сейчас – в свете недавних событий – лучистый блеск необъятного неба заряжал меня энергией. Я смотрела на звезды – и понимала: в сравнении с космосом все сущее ничтожно, значит, все, что составляет нашу сущность, приобретает первостепенное значение. И действительно, что еще у нас есть, кроме наших жизней, наших судеб?
– Небо потрясающее, – поделилась я своими впечатлениями с Аатифом.
– Да, красивое, – согласился он, но без особого восторга в голосе.
– Жаль, что я не верю в Небеса, в некое вечное блаженство. Я подумала об этом, когда увидела, как вы молитесь.
– В вечное блаженство верить необходимо. Особенно если жизнь тяжелая.
– Вера – дело сложное.
Аатиф поразмыслил с минуту.
– Нет, верить просто. И хорошо.
– У вас есть дети?
Заметив, что он напрягся, я извинилась за бестактность.
Аатиф снова закурил. Сделав несколько длинных затяжек, он спросил, не хочу ли я чаю, сообщив, что Майка снабдила его сбором трав для отвара на несколько дней, для того самого отвара, который меня регулярно усыплял. Это была хорошая новость, ибо я переживала, что не смогу спать под небом пустыни.
– Не отказалась бы.
Аатиф налил в кастрюлю воду из большого пластикового контейнера, что стоял в багажнике, и поставил ее на плитку кипятиться. Зная, что снотворное быстро подействует, я сказала Аатифу, что хочу переодеться в ночную сорочку перед тем, как выпить отвар. Он встал и удалился на некоторое расстояние. Я достала свою сумку и быстро переоделась, затем отбежала строго в противоположную сторону от Аатифа, задрала сорочку и оросила пески. Странно так долго обходиться, думала я, без всего того, что я принимала как должное – например, без туалета, Интернета или хотя бы телефона. Еще более странно, что я к этому привыкла, – а что делать?
Выпив кружку чая, я пожелала Аатифу спокойной ночи, залезла под простыни, надела на голову сетку и устремила взгляд на сияющее небо. Прямо перед тем, как меня сморил сон, я глянула на своего спутника. Стоя на середине пролегавшей рядом грунтовой дороги, он курил сигарету и тоже смотрел в необъятную лучезарную неведомую ширь. Я заметила, что Аатиф отер глаза. Он что, плачет?
Но потом волшебные свойства чая оказали свое воздействие, и мир на время исчез.
Аатиф был прав. Песчаные мошки, вылетавшие на охоту с первыми проблесками рассвета, пробуждали ото сна быстрее всякого будильника. Наверно, штук десять этих вредных тварей танцевали на сетке, накрывавшей мое лицо. Небо светлело.