Она покраснела еще гуще.
– Вы не тушуйтесь, – сказала я. – Речь идет об оплате, а денежные вопросы лучше утрясти с самого начала.
Боже, говорю, как истая американка. Карты на стол. Называй свою цену, и мы ее обсудим.
– Семьдесят пять дирхамов в час для вас не очень дорого? – помедлив с минуту, спросила она.
Семьдесят пять дирхамов – это чуть меньше девяти долларов.
– Думаю, это слишком мало, – тут же сказала я.
– Но я не хочу просить больше.
– Зато я хочу предложить вам больше. Вы согласитесь учить меня за сто пять дирхамов в час?
В лице Сорайи отразилось потрясение.
– Но за неделю наберется огромная сумма.
– Если б я не могла себе ее позволить, я бы вам не предлагала, уверяю вас.
– Тогда ладно, – промолвила она, отводя глаза, но теперь на ее губах играла едва заметная улыбка. – Где будут проходить занятия?
– Я живу здесь в полулюксе на верхнем этаже. Прежде я должна согласовать это с мужем… но, думаю, все будет нормально.
– А можно узнать… чем вы занимаетесь в плане профессии?
– Ничего интересного.
Когда я сказала, что работаю бухгалтером, она, я видела, постаралась сохранить невозмутимость. Я также чувствовала, что ей хочется спросить, есть ли у меня дети и где они сейчас. Но, может быть, я просто проецировала на эту робкую, но наблюдательную молодую женщину свои собственные проблемы и сомнения.
– У вас, я уверена, очень интересная работа, – сказала Сорайя.
– Считая чужие деньги, очень много узнаешь о жизни других людей. Как бы то ни было… мы могли бы приступить уже завтра?
– Не вижу препятствий.
– Отлично… и… вы купите для меня все необходимые учебники?
Я вручила ей 300 дирхамов, сказав, что, если они обойдутся дороже, после первого занятия я возмещу ей затраты.
– Трехсот дирхамов будет достаточно, – заверила Сорайя. – Завтра принесу.
– Вы хотите, чтобы я платила вам каждый день или раз в неделю?
Она снова отвела глаза:
– Как вам удобно. Если будете платить по пятницам, банк открыт до девяти вечера, и я смогу большую часть денег класть на счет.
A-а, копит.
– Ладно, оплата по пятницам. И последнее… откуда вы знаете месье Пикара?
– Моя мама работает здесь горничной.
Пару секунд я подумала над своими словами и сказала:
– Она, я уверена, гордится вами.
Сорайя кивнула в знак согласия, но при этом отвела взгляд. Я сказала ей, что мне не терпится стать ее ученицей и что я жду ее завтра, и поднялась наверх. Пол все еще сидел на балконе под зонтиком, на столе перед ним лежали в беспорядке с полдесятка рисунков. По его лицу струился пот; рассредоточенный взгляд, как у контуженого, говорил о том, что у него тепловое истощение. Я схватила литровую бутылку воды, что стояла у кровати, и заставила его утолить жажду. Он одним махом выпил полбутылки, пошатываясь, зашел в номер и рухнул на кровать.
– С ума сошел? Солнечный удар захотел получить? – отчитала я мужа.
– Когда приходит вдохновение, не замечаешь потоотделения.
– Но ведь кто-кто, а уж ты-то знаешь, какое здесь коварное солнце.
– Принеси мои рисунки, пожалуйста, пока они не поблекли от солнца.
Я прошла на балкон, собрала со стола шесть рисунков, лежавших на солнце, и занесла их в комнату. Просматривая наброски один за другим, я почувствовала, как у меня перехватило дыхание. То, что предстало моему взору, сразило меня наповал. Это были с полдюжины вариаций на одну и ту же визуальную тему: верхушки зданий и сооружений, видимые с нашего балкона. Примечательны эти рисунки были тем, что в каждом из них Пол по-новому запечатлел свое видение минаретов, водонапорных башен, облезлых крыш, сохнущего белья и спутниковых тарелок, формирующих линию горизонта Эс-Сувейры. В какой-то момент я подняла голову, охватывая взглядом панораму, которая легла в основу созданной Полом серии искусных карандашных композиций. Потом снова переключила внимание на его детально прорисованные картины, восхищаясь совершенством техники исполнения. Более того, в совокупности эти его работы напоминали мне, что нет такого понятия, как правильное видение положения вещей, что каждый из нас одни и те же предметы, пейзажи, жизненные обстоятельства воспринимает по-своему. Соответственно, по природе своей все в нашей жизни – интерпретация.
– Гениально, – с восторгом произнесла я.
– Интересно, кто из нас двоих перегрелся на солнце? Это ж всего несколько набросков, которые я сделал за пару часов.
– Моцарт частенько за одно утро писал фортепианную сонату.
– Так то ж Моцарт.
– Ты невероятно талантлив.
– Жаль, что не могу полностью разделить твое мнение обо мне.
– Жаль. Но, на мой дилетантский взгляд, эти твои работы знаменуют совершенно новое направление в твоем творчестве.
– Ты необъективна.
– Нет, правда. Великолепные рисунки.
Но Пол просто отвернулся, не в силах принять такую похвалу. Я поспешила перевести разговор в другое русло, сообщив:
– С завтрашнего утра я начинаю брать уроки французского. – Я рассказала мужу про Сорайю.
– И сколько она требует за час? – спросил он.
– Она попросила семьдесят пять, но я буду платить сто пять.
– Добрая душа.
– Только если это оправданно.
– Для нее даже семьдесят пять дирхамов в час – огромная сумма.
– А для меня – небольшие деньги. И что с того?
– Да ничего. Твое великодушие достойно восхищения.
– Как и твое беспокойство по поводу наших финансов.
– Язвишь? – спросил Пол.
– Давай не будем, ладно?
– С удовольствием.
Он встал и пошел в ванную.
Мгновением позже я услышала, как зашумел душ. Через десять минут, обмотав полотенцем нижнюю часть тела, Пол вернулся в спальню и заявил:
– Я правда хочу, чтобы мы были выше подобных перепалок.
– Я тоже.
– Тогда давай попытаемся обходить все эти глупости.
– Да, давай без колкостей, – согласилась я. – Пусть лучше будет доброта.
Пол поразмыслил с минуту:
– А что, это выход. – Он подошел и обнял меня. – Значит, с чистого листа?
– Не возражаю. – Я легонько коснулась губами его губ, а сама подумала, воспроизведу ли я этот наш диалог через день-два. Может быть, мне просто следовало принять, что это и есть единственно возможный механизм нашего брака, климат, в котором мы способны взаимодействовать как супружеская пара: жесткие мгновения неприятия перемежались периодами полнейшей идиллии и, если уж на то пошло, неповторимых приключений, имя которым любовь.
Приключение. Слово, которое я пытаюсь осмыслить с недавних пор. На следующий день, на первом занятии с Сорайей, я спросила, много ли значений оно имеет во французском. Она чуть покраснела, заметив:
– Да, "une aventure" – это "приключение". Но французы также часто этим словом обозначают любовный роман. "J'ai eu une aventure avec Jacque… seulement une aventure, rien de bien sérieux".
Перевода не требовалось. "Une aventure" означало именно это – любовное приключение, которое любовью не являлось. Когда я спросила про семантические различия между "приключением" и "любовью", Сорайя объяснила:
– У французов если кто-то говорит – как это часто бывает – "C'est l'amour", то подразумевается серьезное, глубокое чувство – во всяком случае, на данный момент. В Лионе, когда я там жила, у меня было несколько подруг-француженок, и каждая, если встречалась с каким-нибудь парнем две-три недели, восклицала: "Я влюблена". Потом они расставались, на горизонте появлялся другой… и на четвертый день то же самое: "Oh, c'est l'amour". Я так часто слышала это восклицание, отчего у меня сложилось впечатление, что фраза "Я влюблена" выражает сиюминутное чувство, которому не дают окрепнуть. А также признание в том, что тебе нравится само состояние влюбленности.
– А в Марокко?
Теперь ее плечи напряглись.
– Мы отвлеклись, – сказала Сорайя, слегка похлопав ладонью по учебникам.
Я не выразила протеста, осознав, что по ошибке перешла невидимую черту, которую Сорайя старалась не переступать.
И мы снова принялись разбираться в особенностях сослагательного наклонения давнопрошедшего времени.
Занятие проходило в маленькой гостиной нашего полулюкса. Мы с Сорайей сидели на диване; учебники французского языка, что она купила, были разложены на журнальном столике. Пол работал на балконе, прячась от солнца, которое в половине шестого вечера все еще нещадно палило, под зонтиком и своей широкополой шляпой. Когда Сорайя постучала в дверь нашего номера, он вышел с ней поздороваться. Я видела, что от ее внимания не укрылись ни его долговязость, ни длинные седые волосы, ни разница в возрасте между нами. На нее также произвели впечатление (отметила я про себя) его беглый французский и рисунки, которые я расставила по комнате.
– Это все работы вашего мужа?
– Нравится?
– На них очень точно изображена Эс-Сувейра.
– По крайней мере, крыши Эс-Сувейры.
– А улицы он тоже будет рисовать?
– Это у него надо спросить.
– Быть замужем за таким талантом… Ваши дети…
– У нас нет детей.
Теперь Сорайя смутилась так, что сквозь землю готова была провалиться.
– Пока нет, – быстро добавила я.
В ее лице отразилось несказанное облегчение.
– Извините, – промолвила она. – Мое любопытство непростительно.