- Найдется и время, и терпение. В конце концов, мы не совсем чужие друг другу. Погодите секунду, вызову горничную. Вы не представляете, граф, сколько мороки с этой прислугой. После освобождения чернь совсем распоясалась. Хотят денег, но совершенно не желают работать. Вечно из-за них неприятности: в поместье, в лесу, в доме. Я звоню, а они прикидываются глухими. Пусть граф меня простит, но они заметают грязь под ковер. Вот она, явилась. Ты что, заснула?
Клара приказала подать пирожные, ликер и водку для себя и для графа, а заодно отчитала девушку за грязный фартук и растрепанные волосы. Та покраснела, словно ей плеснули в лицо борщом, отчего ее голубые глаза и русые волосы стали еще светлее. Люциан начал свой рассказ. Он мямлил, запинался и путал слова, его губы дрожали. Клара смотрела на него то с грустью, то с любопытством, то со скрытой насмешкой. Он - граф, образованный человек, герой восстания, только что вернулся из Парижа; он употребляет иностранные слова и выражения, которых Клара не знает. И при этом он рассуждает, как ребенок или даже как глупый мужик. Он скрывался от русских, работал на мебельной фабрике, жил с какой-то бабой и клялся в верности ее маленькой дочке. Потом сбил с пути Мирьям-Либу и увез ее в Париж, вернулся в Польшу, нашел девочку и повел ее в грязную гостиницу. Клара ничего не понимала. Неужели так бывает? Сколько же ему лет? Уже за тридцать. Она расспросила, как он поссорился с Валленбергом, и Люциан рассказал, что его оскорбил. Казалось, он гордился этим. Люциан намекнул, что ничуть не сожалеет о своих выходках. Клара еле сдерживалась, чтобы не расхохотаться, у нее даже слезы выступили на глазах. Этот человек ни к чему не стремится, ничего не планирует, просто плывет по течению. Он готов на все: убить, стать евреем, потерять титул, сдохнуть в канаве под забором. Но при этом он вхож в высшее общество. В Париже он бывал в гостях у Чарторыйских. Конечно, Клара понимала, что Люциан соврет - недорого возьмет, но она видела, когда он говорит правду, а когда лжет. Главное для него, похоже, выставить себя пламенным патриотом, мучеником и борцом за польскую независимость. Клара перестала слушать его болтовню и начала размышлять о своем. Можно ли его как-нибудь использовать? Она была бы не прочь сблизиться с Валленбергами. Возможно, такой Люциан будет ей полезен. Ей стало скучно, она зевнула.
- Мой милый граф! Могу сказать одно: вы всего лишь капризный ребенок. Не могу судить вас строго за ваши прегрешения. Все можно исправить, причем гораздо легче, чем вы себе представляете.
- Но как?
- Э, нет ничего проще. Насколько я понимаю, дело еще не передано следователю. Комиссар может выбросить бумаги, если его хорошенько попросить. А если даже передано, то и со следователем можно договориться. Я так и так собиралась в Варшаву. У меня там тетка, отец тоже сейчас там находится. Хочу платье себе заказать, заодно встречусь со своим адвокатом. Поедете со мной.
- Когда? Вы мой ангел-хранитель!
- Да, иногда бываю и ангелом. А вы впредь не связывайтесь с малолетними служанками. Это ниже вашего достоинства!..
- Мадам, позвольте поцеловать вашу руку!
- Ну-ну…
Клара улыбнулась, протянула руку для поцелуя, и вдруг тошнота резко подступила к горлу. Клара сама не поняла, отчего ей стало дурно. То ли это беременность, то ли рассказ Люциана вызвал такое отвращение. Она вздрогнула: перед глазами внезапно возникло странное видение. Посреди комнаты, в двух шагах перед собой, она увидела собственное лицо, словно отраженное в зеркале или в воде. Через секунду видение исчезло, но Клара еще долго смотрела в одну точку. Ей стало жутко. Может, она сходит с ума? Или увидела беса? Калман загодя накупил оберегов, которые защищают роженицу от нечистой силы… Люциан слегка отодвинулся.
- Мадам, что с вами?
Клара помотала головой.
- Ничего, мой милый граф. Боюсь, как бы мне не умереть…
ЧАСТЬ III
Глава I
1
Йойхенен изучал "Эц хаим". На столе лежали и другие каббалистические сочинения: "Мишнас хсидим", "Шефа тал", "Шаарей ойреях". Пейсах прошел, стояли теплые, солнечные дни. В саду цвели деревья, в окно проникал аромат сирени. Йойхенен поднял белую занавеску. Пчелы кружились над цветами, собирали нектар, из которого они потом сделают мед. Над землей голубело ясное небо.
Йойхенен вставал засветло. В пять утра он окунался в холодную микву. Сегодня он уже немало сделал: сначала изучал Пятикнижие, потом Мишну и Гемору, Рамбама, "Хойвес галевовес". Он решил, что до молитвы будет заниматься каббалой, но это решение далось ему нелегко. Йойхенен знал, что до тридцати лет нельзя прикасаться к тайнам Торы. Прежде надо основательно изучить Талмуд, а кто может про себя сказать, что знает Талмуд достаточно? Великие знания несут в себе опасность, из четырех мудрецов, вошедших в Пардес, только один рабби Акива вышел оттуда с миром. Как же он, Йойхенен, осмелился на такое? Но уж очень его тянуло к знаниям. Он ведь даже не изучает, он просто смотрит. И потом, существуй такой запрет, как же Ари мог изучать каббалу? Ведь он скончался в тридцать шесть лет. Значит, не все люди равны, есть разные ступени. Главное - это намерение. Йойхенен накручивал на палец пейс, теребил русую бородку. Один вопрос не давал ему покоя ни днем, ни ночью, а в каббале на все можно найти ответ. От пожелтевших страниц "Эц хаим" в деревянном переплете веяло покоем и радостью. Всевышний - во всем, нет ничего, что было бы от Него свободно. Чтобы создать миры, Он должен был Себя ограничить, освободить для них место. Для Бесконечного все едино: сила и наслаждение, жалость и закон… Для нечистой оболочки нет опоры, но оболочка появляется, как только начинается ограничение…
- Господи, прости меня, смилуйся надо мной!
Йойхенен молился о том, чтобы ему не споткнуться, не сойти с ума, как Бен-Азай. Опасность очень велика, если свет слишком ярок, сосуд может лопнуть. Разве Йойхенен достоин, чтобы ему открылись такие тайны? Надо поститься, поститься. Он должен очиститься, попозже он опять пойдет в микву и окунется двадцать шесть раз. Он недостаточно жертвует, надо отдавать все. Пока кто-то из евреев бедствует, Йойхенен не может оставлять себе ни гроша. Он выдвинул ящик стола. Кажется, там оставалась монетка. Она будто говорит: "Смотри, Отец небесный, бедняк мог бы с моей помощью утолить голод, но из-за этого злодея от меня нет никакой пользы…" Йойхенену стало страшно. Он изучает каббалу и держит при себе деньги, чужие деньги. Конечно, чужие, ведь он не зарабатывает их, а получает от тестя. Он, Йойхенен, - вор!..
В ящике оказался злотый. Йойхенен не захотел прикасаться к нему и взял монету через платок. Он спустился в синагогу. Время утренней молитвы прошло, но несколько человек в талесах и филактериях еще молилось. Один из живших при синагоге хасидов ел кашу из миски. Он поссорился со старостой Мендлом и теперь отказывался есть из общего котла. Два десятка ешиботников изучали Тору. Увидев ребе, все затихли: обычно он спускался на молитву в два часа, не раньше. Йойхенен подошел к хасиду.
- Реб Мордхе-Гецл, вот, нашел у себя… Возьмите, пожалуйста.
Он положил на стол монету. Мордхе-Гецл встал.
- Спасибо. Ребе отдает все.
- Это не мое.
Йойхенен вернулся к себе. Легче ему не стало. Он пожалел, что отдал злотый у всех на глазах. Почему же он не сделал этого без свидетелей? Теперь пойдут разговоры. Если бы он действительно хотел выполнить заповедь, то отдал бы монету наедине. Он должен покаяться! Злое начало хитро! Ведь гордыня - самый страшный грех. Будь ты праведником во всем, но если хоть раз возгордился - все пропало! А может, он и за каббалу взялся из гордости? Кто он такой, разве он достоин? Его одолевают нечистые мысли. А мысль - то же, что действие. Насколько же он грешен!
Йойхенен опять открыл "Эц хаим". Но он не смотрел в книгу, а сидел с закрытыми глазами. Сосало под ложечкой. Тело требует пищи. В голове шумело, Йойхенен почувствовал слабость в ногах. Он знал, что ему делать: надо оставить двор, разорвать одежды и отправиться в странствие. Сидя дома и хлебая ложкой горячий бульончик, злого начала не одолеешь. Подобно рабби Мейлаху, Йойхенен будет ночевать в чистом поле, на колючей стерне, и подставлять тело под укусы муравьев. Зимой он будет валяться в снегу. Он должен поститься от субботы до субботы. Если другие смогли, почему он не сможет? Он откажется от близости с женой. Слава Богу, у него трое детей, заповедь плодиться и размножаться он выполнил. А ведь близость, пусть даже ради заповеди, - тоже наслаждение. Йойхенен раскачивался на стуле. Почему тело все время чего-то хочет, чего-то требует? Человек создан, чтобы служить Всевышнему, а не получать удовольствия. Тело - лишь сосуд, вместилище…