Глава X
1
Справив по Мирьям-Либе траур, Калман больше никогда не произносил ее имени, и никто не решался при нем о ней заговорить. Больше у него нет такой дочери. Он мысленно сравнивал ее с отрезанным ногтем, с состриженными волосами, с калом или мочой, которые человек выделяет, чтобы тут же забыть о них навсегда. Но слухи до него доходили. Он знал, что она вернулась из Франции и поселилась со своим гоем в Варшаве, что родила ублюдка, слышал, что натворил этот подонок Люциан. Враги присылали Калману анонимные письма. Он начинал их читать и, как только понимал, о чем идет речь, рвал на мелкие кусочки. Что ж, она это заслужила. Пусть теперь помучается. Днем у него получалось о ней не думать, но когда Калман просыпался по ночам, он не мог прогнать мысли о дочери. Он произвел на свет род гоев, из его чресл выйдут ненавистники евреев. Существует ли более страшное наказание? А разве сам он лучше? Разве он, как Исав, не продал первородства за миску чечевицы?
Теперь Калман жил в замке графа Ямпольского, спал в его спальне и даже на его кровати: когда Клара выгнала старого графа, Калман купил у него мебель и домашнюю утварь. Граф оставил себе только старую клячу, корову, бричку, ружье и несколько книг. Калман по-прежнему присылал ему муку, ячмень, овес и другие продукты. Помещик имел право охотиться в лесу Калмана и ловить рыбу в его реке, но делал это все реже. Он приказал солдатке Антоше раз в день готовить для него ржаные клецки с молоком. Из хаты, которую оставила ему Клара, он теперь почти не выходил. Жил, как говорили, на молоке и спирте. Да, граф Ямпольский ("сват", как называли его враги Калмана) на старости лет отказался от всех радостей жизни. Зато Калман жил во дворце, среди золота, серебра, фарфора, слуг и служанок. Спал он в кровати с балдахином на матраце, набитом конским волосом. В другой кровати, с козырьком над изголовьем, спала Клара - его жена и компаньон, совладелица поместья и известковых разработок. Теперь она называла себя по мужу: пани Клара Якобова. Она была беременна. Может быть, она родит сына, но даже надежда произвести на свет наследника не ослепила Калмана. Он видел, что сделал ошибку, огромную ошибку. Едва они успели пожениться, как начались ссоры. Клара разговаривала с ним, как будто она уже его бросила. Ни о чем его не спрашивала, поступала, как ей заблагорассудится. Уволила людей Калмана и наняла других. Она ругалась с окрестными помещицами, приглашала гостей, которых Калман не желал видеть в своем доме, и все делала ему наперекор. На мелкие грешки мужиков Калман смотрел сквозь пальцы, но Клара стала поступать с крестьянами строго по закону. Горе мужику, который теперь выгонял скотину на пастбище Калмана. Меньше чем пятью рублями он не отделывался. Перед Кларой все должны были отчитываться. Когда она приходила в контору, кассир и бухгалтер должны были вставать. Две тысячи рублей приданого быстро кончились: Клара выписала из Парижа ворох платьев. Она давно поговаривала, что надо бы перестроить замок. Клара сделала Калману только одну уступку: каждый месяц, до того как забеременела, она ходила в микву. Но даже эту заповедь она выполняла на свой лад: когда она совершает омовение, в микве не должно быть больше ни одной женщины. Она поставила личную ванну с крышкой и запирала ее на ключ. Клара не разрешала, чтобы управляющая миквой мыла ей голову и стригла ногти. Женщины говорили, что из-за Клары миква стала некошерной. Управляющая рассказывала, что Клара носит корсет и чулки до бедер, тонкие, как паутина, и что ее рубашки, кофточки и белье из чистого шелка, словно у принцессы. А на омовение она приезжает в карете!
Несмотря на тяжелую работу (ведь расходы выросли чуть ли не в десять раз), Калман часто просыпался по ночам. Он и представить не мог, что семейная жизнь будет обходиться ему так дорого. Клара швырялась деньгами, как мусором, и людьми, как гнилыми яблоками. Все шкафы ломились от ее тряпок, но она вечно ныла, что ей нечего надеть. Клара постоянно придиралась к кухарке и служанкам. Если ей было что-нибудь нужно, она звонила в колокольчик, и вся прислуга бежала выполнять ее прихоти, но Клара все равно оставалась недовольна. Мясо или слишком жесткое, или слишком мягкое, суп то слишком густой, то слишком жидкий, компот или очень сладкий, или очень кислый, и так без конца. Паркет блестел, как зеркало, и Калман по нескольку раз в день благодарил Бога, что не поскользнулся и не упал, но Клара говорила, что пол грязный. Она выдумывала такое, что Калман не мог поверить собственным ушам. Он не сомневался, что в мире полно плохих людей - из-за кого же случаются войны, погромы и прочие бедствия? - но чтобы еврейка оказалась такой тварью! Причем именно та, которую Калман выбрал себе в жены. Она высмеивала его бороду, длиннополый кафтан и талес, его привычку говорить "Боже упаси", "даст Бог" или "с Божьей помощью", смеялась над ним, когда он молился. То была нежна с Калманом, то на пустом месте затевала ссору, то называла его всякими ласковыми прозвищами, как ребенка, то начинала обращаться на "вы", как к чужому.
К тому же такое житье на широкую ногу вызывало зависть и у евреев, и у христиан. Хотя мужики ненавидели помещиков, их злило, что еврей выгнал из замка польского графа и занял его место. Ксендзы в костелах разжигали вражду. Говорить плохое о русских было опасно, и поляки обратили свой гнев на евреев. Враги Калмана из Ямполя и Скаршова распространяли о нем клевету. Говорили, что у Калмана готовят по субботам и что он ложится с женой в нечистые дни. Майер-Йоэл перестал разговаривать с тестем, Юхевед тоже была зла на отца. Ципеле иногда присылала открытку, но Йойхенен не приписывал несколько слов, как раньше. Калман не раз приглашал в гости Шайндл с Азриэлом и Йоселе, но дочь все время придумывала новую отговорку. Калман понимал, в чем истинная причина: Шайндл не хотела видеться с мачехой.
Ненависть, кругом ненависть! Его служащие, бракеры и конторщики, плетут интриги. Мужики ругаются и дерутся. Гурские хасиды враждуют с александровскими. Тамара Шалит оговаривает Соню Соркес. Соня Соркес издевается над аптекаршей Грейнихой. Клара всех и каждого подозревает в воровстве. Калман говорил ей: не хочешь, чтобы у тебя воровали, не покупай столько шмоток, но Клара отвечала:
- Ты меня, похоже, со своей Зелдой путаешь. А я люблю красивые вещи, мне не нужно ямпольское тряпье.
2
Каждые две недели Клара устраивала "вечеринку", как она называла это по-русски. Приходили одни и те же: полковник Смирнов, поручик Поприцкий, аптекарь Грейн с Грейнихой, Давид Соркес с Соней и Морис Шалит с Тамарой. Иногда еще приезжал доктор Липинский из Скаршова и приходил кто-нибудь из служащих, какой-нибудь писаришка. А кого еще можно пригласить в маленьком местечке? Играл военный оркестр. "Вечеринки" были для Калмана бедствием. Во-первых, они влетали в копеечку. Клара готовилась к ним, будто к свадьбе, на каждую "вечеринку" ей требовалось новое платье. Накануне устраивали уборку, подметали, мыли, натирали воском полы, хотя все и так блестело. Пустая трата денег. За пару дней до "вечеринки" с Кларой невозможно было разговаривать. Она то плакала, то смеялась, ругала и прислугу, и Калмана, носилась по дому, перемеряла все платья. Калман видел, насколько верны слова мудрецов: грешники либо полубезумны, либо безумны.
Во-вторых, Калману приходилось садиться за стол с христианами. Еда, конечно, была кошерная, но что делать с вином? Если необрезанный посмотрит на вино, оно уже становится трефным. Так что Калман вина не пил, но слушать разговоры гостей, их шутки и лесть - это было мучение. Гости возносили до небес наряды Клары и расхваливали каждое блюдо. Это считалось у них хорошим тоном. Калману неприятно было слышать фальшивые комплименты и видеть взгляды, полные одновременно подобострастия и насмешки. Ему не нравились люди, которые приходят в чужой дом, едят чужой хлеб, а потом смеются над хозяином, он не любил двусмысленных фраз, намеков и подмигиваний. Женщины хохотали над непристойными шутками мужчин. Все гости были люди светские, образованные и острые на язык, говорили по-русски и по-польски, вставляя французские и еще Бог знает какие словечки. На всех курортах они побывали, во всех гостиницах пожили, со всеми были знакомы. Калман за столом молчал, как немой. Ему подумать было страшно, сколько грехов он совершил за один вечер. Он и советам злодеев следовал, и на пути грешных стоял, и в собрании насмешников сидел. Без зависти, злословия и хвастовства эти сборища не проходили.
Но еще хуже становилось потом, когда музыканты начинали играть, а кавалеры приглашать дам на танец. Клара, его жена, буквально переходила из рук в руки. Ее декольтированное платье не скрывало не только плеч, но и верха груди, подол развевался, когда она двигалась в танце. Танцевала она со всеми, но больше всего с полковником Смирновым. Она клала руку ему на плечо, а он обнимал ее за талию. Кацап притопывал лакированными сапогами и позванивал шпорами. В коридоре висели сабли. Калман с недоумением наблюдал за происходящим, но больше удивлялся не другим, а себе. Разве он не знал наперед, что так будет? А чего он ждал от Клары? Что она будет сидеть и читать тайч-хумеш? Где его глаза раньше были? Не иначе как сатана ослепил его и лишил разума. Как он, сын благочестивых родителей, мог до такого докатиться? Что думают о нем мезузы на дверях, что думает Бог? "Видно, я совсем с ума сошел. Мало меня проклинают! - говорил себе Калман. - Я заслужил, чтобы с меня кожу содрали и тело уксусом полили!" Непристойно было все: графская зала, помещицы с непокрытыми головами, звуки фортепьяно, барабана и труб. У него в доме собралась шайка развратников и шлюх. А кто ж они еще? Как назвать женщину, которая позволяет чужим мужчинам прикасаться к своей руке, к плечу, к бедру?