- Только двоих на всем свете: мамочку и тебя. Бывает, ее сильнее люблю, бывает, тебя сильнее. Она бы очень хорошая была, только своей заботой житья не дает. По сто раз на дню слышу: "Бедная, сиротка!" Однажды Лысакова входит, а мама как раз надрывается, что у меня башмаков нет, то да се. А та и говорит: "Ты ж ей недавно покупала, на Вельканоц. Бегает слишком много, вот подметки и отлетают". А в другой раз говорит: "Нашла бы ты ей место. Вот и будут и платья, и башмаки".
- Я этой бабе шею сверну когда-нибудь.
- Здорово было бы.
- А что ты мне за это? Поцелуешь?
- Тысячу раз. Только полиция придет и тебя арестует.
- Я ждать не буду, пока придет. В крестики-нолики сыграем?
- Давай.
- Но сначала стихотворение расскажи. Ты у меня образованная будешь.
Кася начала читать наизусть, и Люциан перестал жевать. Он застыл с ложкой в руке и внимательно слушал. Какая она красавица! Как благородно волосы спадают на плечи! Высокий лоб, голубые глаза, а какая белая кожа! Мрамор, нет, в тысячу раз белее мрамора. Или алебастр? Не найти в природе такой белизны. А какой необычный изгиб губ! Была бы она старше хоть года на два-три. За одну ее улыбку убить готов эту Лысакову, и глазом бы не моргнул.
- Ну что, знаю стихотворение?
- Знаешь. И я тебя люблю.
- Я тоже тебя люблю.
- И как же?
- Ужасно люблю.
- Помнишь, ты говорила, когда маленькая была, что замуж за меня выйдешь?
- Еще бы. Прекрасно помню.
- Ладно, давай в крестики-нолики сыграем. Сейчас доску и мел принесу. Для тебя - что угодно.
И Люциан поставил на залатанную скатерть тарелку с недоеденной кашей и печенкой.
3
Он принес доску и кусочек мела, начертил две линии вдоль и две поперек. Люциан ставил крестик, а Кася - нолик. Кто первый ставил три в ряд, тот выигрывал. Это всегда был Люциан. Кася притворялась обиженной, капризничала для вида. Люциан смотрел на нее и удивлялся: "Как у Антека могла родиться такая дочь, что за кровь течет в ее жилах? Все перемешалось, мир - огромный котел, а Бог - повар. Он мешает в котле половником, и происходят войны, восстания, переселения народов. А потом Он сеет… Какими глупостями у меня голова забита! Все, сейчас или никогда". Люциан встал.
- Кася, я должен тебе кое-что сказать.
- Что?
- Я ухожу. Надолго.
- Куда уходишь?
- Так надо. В другую страну поеду. Давно бы уехал, если бы не ты. Ты еще маленькая, но я буду говорить с тобой, как со взрослой. Ты ведь все понимаешь.
- Да. Говори.
- Я люблю тебя. Понимаешь, что это значит?
- Да.
- Люблю, но ты еще ребенок. Я тут годы провел в темноте, больше мне не выдержать. Твоя мама очень добрая, она спасла мне жизнь, но я не могу с ней оставаться. Она прекрасный человек, но это не может длиться до бесконечности. Не жизнь, а летаргический сон. Знаешь, что это такое? Не жизнь и не смерть. Бывает, похоронят такого, а он просыпается в могиле. Однажды раскопали покойника, а у него все пальцы сломаны. Пытался выбраться из гроба. Понимаешь, о чем я?
- Понимаю.
- Твоей маме я не могу этого сказать. Не переношу слез. Сегодня ночью я уйду.
- Куда?
- В другую страну.
- Где эта другая страна?
- По ту сторону границы.
- У тебя деньги есть?
- Один грош. Но у меня дорогой крестик на шее. Скажи маме, всегда буду ее добром поминать. Как смогу, напишу. Если будут деньги, буду присылать. А через пару лет вернусь, и мы с тобой поженимся.
- Ага.
- Будешь меня ждать?
- Буду.
- Долго?
- Сто лет.
- Столько не придется. А ты ведь еще совсем маленькая. Вдруг меня забудешь?
- Никогда не забуду.
- Ладно, пора. Маме ничего не рассказывай. Просто скажи, я ушел, а куда не знаешь. Подождешь три дня, тогда скажешь правду. Понятно?
- Да. Сегодня вторник. Значит, в пятницу.
- Правильно. И что мы с тобой поженимся, тоже не говори.
- Не скажу.
- Знаешь почему?
- Знаю.
- Через пару лет ты уже будешь взрослой, а я буду еще не стар. Молись за меня. Каждый вечер, когда читаешь "Отче наш", упоминай мое имя. Говори: "Отец наш небесный, смилуйся над Своим сыном Люцианом и его заблудшей душой". Может, письмо задержится, всякое бывает, ты все равно верь. Будь терпелива. А если захотят тебя замуж выдать, отвечай "Нет!".
- Ага.
- Хотел тебе подарить что-нибудь, но ничего не смог купить. Вот, возьми на память. Это мой последний грош. Не потеряй!
- Да ты что!
- Каждый день по букварю занимайся. Если вдруг выпадет случай попасть в школу, иди непременно. Если нет, хотя бы буквы не забудь.
- Не забуду.
- Ну, кажется, все. Пойду манатки собирать.
Люциан по приставной лестнице полез на галерею. Закружилась голова, когда он взбирался по ступенькам. "Почему именно сегодня?" - спросил он себя. Нашарил под кроватью кожаный ранец с медной застежкой и боковыми карманами, вытащил, осмотрел. Этот ранец прошел с ним все сражения, скитался по лесам, а потом не один год пролежал под кроватью у Стаховой. Люциан тряпкой стер с него пыль, приподнял, словно взвешивая. Открыл и достал короткоствольный пистолет с бронзовой рукояткой. К нему осталось шесть патронов. "Лежат себе, есть не просят", - негромко сказал Люциан. Положи, и будут лежать. Пуля может прождать сто лет, а потом отправит на тот свет кого-нибудь, чей дед пока еще не успел родиться. Ствол слегка заржавел. Давно не чистил, надо бы немного масла раздобыть… Возле кровати стояла корзина. Люциан вынул из нее рубаху, штаны и телогрейку, когда-то расшитую матерью. Был там и шерстяной шарф. Ну, вот и все имущество, как в книжках пишут… Выпрямиться во весь рост Люциан не мог: потолок был слишком низкий. Обернулся, стоя на коленях.
- Кася, ты чего там?
- Ничего. На тебя смотрю.
- Будешь по мне скучать?
- Буду.
- И я буду. Еще сильнее, чем ты. Но ничего не поделаешь. Я все обдумал. Иначе остается только пулю в лоб себе пустить.
- Боже сохрани!
- Хочу, чтобы ты знала: если меня схватят, то повесят. Я бежал от палача. Не могу больше прятаться, как мышь. Все, терпение лопнуло.
- Что ты будешь делать на границе?
- В смысле, за границей? Зарабатывать свой хлеб и делать что-нибудь для нашей родины. Мы поляки, а не кацапы. Всегда об этом помни. У пана и мужика могут быть свои счеты, но оба все равно остаются поляками. Поляка можно убить, но нельзя заставить его перестать быть поляком.
- Да, я знаю.
- Ну, все, спускаюсь.
Люциан слез, огляделся по сторонам, внимательно и будто с подозрением, что кто-то следит за ним из угла.
- Ничего не забыл? Вроде ничего. Что ж, давай прощаться. Погоди, хочу на тебя при свете посмотреть.
Он взял лампу и поднес к Касиному лицу. Девочка улыбнулась, кажется, чуть испуганно. Тарелка каши все еще стояла на столике. Люциан левой рукой взял ее и поставил на пол. Где там котенок? Повезло ему сегодня. Посмотреть ей в глаза… Зеленые-зеленые. Об одном не подумал: ведь она может умереть… Совсем в голову не пришло…
- У тебя рука дрожит.
- Да, немножко. Подожди.
Люциан смотрел на коптящий огонек. "Теперь или никогда", - будто услышал он чей-то голос. Тоскливыми ночами, когда он без сна лежал рядом со Стаховой и прислушивался к легкому дыханию Каси, он не раз думал об этом. Неделями ангел и дьявол спорили у него в мозгу, говорили умно и увлеченно, возвышенно и хитро. Он отчетливо ощущал, как его душа раскалывается напополам, качается, как на весах. По ночам он засыпал и тут же вскакивал. Его мучили кошмары. В доме было холодно, но он обливался потом. Волосы вставали дыбом. Он из последних сил боролся с искушением задушить Стахову и изнасиловать ее дочь. Люциан молился и богохульствовал. Он сжимал пальцами нательный крестик и расцарапывал им кожу до крови. Теперь, стоя с лампой в руке возле Касиной кровати, Люциан висел на волоске. Хотелось дунуть на огонек, погасить лампу. Он задержал дыхание. "Не будь трусом!" - крикнул ему кто-то. Он услышал его голос так отчетливо, словно Люцифер или Вельзевул с дьявольской усмешкой на губах стоял у него за спиной. "Сжалься над собой и над ней! - предостерег другой голос. - Беги, пока не поздно! Убийца!.." Люциан вздрогнул. Покачал головой, сам того не замечая.
- Ты вспотел.
- Подожди, лампу поставлю.
Он медленно, чтобы огонек не погас, отступил на несколько шагов. Отнес лампу на кухню. По спине пробежал холодок. Люциан выиграл бой.
- До свидания, Кася. Да благословит тебя Бог…
Она смотрела на него во все глаза и не отвечала, будто видела борьбу, которая велась у него в душе.