- Да, она меня встретила оттуда.
- Она прекрасный человек… А с Эльжбетой мы, так сказать, старые приятели. Познакомились, наверно, когда пана графа еще на свете не было… Хотя что я говорю? Женщина всегда остается молодой, никогда не стареет. Хе-хе… Между нами много чего было, но ничто не смогло нас разлучить. Я имею в виду, разрушить нашу дружбу. То, что она сделала для Каси, поистине благородно. Чистейший альтруизм.
- Щигальский, не надо мне льстить.
- А я и не льщу. Все-таки в каждом из нас есть что-то хорошее. Я всегда мечтал к старости выбраться из грязи, скопить пару тысяч рублей и купить небольшое поместье. Когда видишь синее небо и деревья, слышишь пение птиц, город со всеми своими фальшивыми амбициями и выдуманными достоинствами просто перестает существовать. Но есть проклятые души, которые вынуждены вдыхать вонь до самой могилы. Я из тех, у кого деньги в руках не задерживаются. Всё тратил. Не понимал, что умение экономить может быть великой добродетелью, не для филистеров, а для таких, как я… А теперь приходится ставить пьесы в летнем театрике, и то кто знает, надолго ли это. Всё хотят отобрать у человека, последний кусок хлеба вырывают…
Бобровская всплеснула руками.
- Щигальский, что это с тобой сегодня? Ты же всегда такой веселый.
- Ну, иногда и проговоришься, не всё же в себе держать. Извините, граф, мне пора.
- Куда ты собрался? Я же оладьи пеку.
- Нет, я что-то плохо себя чувствую. Желудок и вообще. Так что пусть оладьи будут для гостя.
Из спальни показалась Кася.
- Кася, дорогая, я ухожу.
- Почему? Ведь рано еще.
- Плохо спал сегодня ночью. Бывает. Не подумайте плохого, дражайший граф. Я старик, и все мои глупости - это от одиночества.
- Да, я понимаю.
- Бог создал человека очень одиноким, особенно в старости.
Щигальский поднялся со стула.
- А где моя палка?
- Что ты так торопишься? Кася, подай ему палку, вон она, в углу. Щигальский, обязательно дрожки возьми!
- Хорошо, возьму. Ну, всего доброго. Граф, может, пожелаете заглянуть к нам в театр? Театр как театр, хотя и под открытым небом. Один недостаток: галерки нет, разве что для ангелов…
Щигальский снова засмеялся и приподнял палку, будто собираясь ткнуть кого-нибудь в бок.
- До свиданьица, спокойной ночи!..
10
- Что это с ним? Вскочил и убежал! - сказала Бобровская, когда шаги Щигальского затихли на крыльце. - Он такой чувствительный! Вдруг старым себя почувствовал. Но дело не в возрасте, а в том, что его обидели. Человек столько лет прослужил, и вдруг такой плевок в лицо. Ну, да те, кто его обидел, тоже не вечно будут на коне… А как он еще недавно бушевал! Не каждый молодой так может…
- Если он ушел из-за меня, мне очень жаль, - сказал Люциан и тут же подумал, что на самом деле ему ничуть не жаль.
- Из-за тебя? Да нет, что ты. Просто тяжело ему. Пожилой человек на хлебе и воде сидит. Хотя кое-какие деньжата у него водятся… Вообще-то он редко такой мрачный, так-то он человек веселый. Пожалуй, даже слишком. Ну, Люциан, сегодня всё для тебя. Кася, что ты в углу стоишь? Подойди к нему, присядь рядышком, не стесняйся. Ты же, в конце концов, мать его ребенка…
- Он спит. Разбудить или не надо? - спросила Кася.
Люциан повернулся вместе со стулом, чтобы видеть ее лицо.
- Не надо.
- А знаете что? Я, пожалуй, сейчас уйду, - неуверенно предложила Бобровская. - А тесто пусть стоит. Люциан, разве что ты оладий хочешь…
- Я? Нет.
- Ну, ничего, не испортится. А мне к клиенту надо зайти. Давно пора, да все откладывала. Часа через два вернусь, а вы тут поговорите или не знаю что. Такая радость не каждый день бывает.
- Куда ты? - недоверчиво спросила Кася. - Что за клиент?
- Да какая тебе разница? Не можешь же ты всех моих клиентов знать. Думаешь, я тебе все свои секреты выдала? Нет, кое-что для себя приберегла. Хи-хи… Только вот что, дети мои: смотрите не поругайтесь. Она тебе ничего плохого не сделала, верно говорю.
- Ничего плохого? - отозвался Люциан. - А что она могла сделать? Если только налево сходить разок-другой.
- Что ты несешь! Он же старик. Расскажи ему, Кася, расскажи. А то он будет думать невесть что.
- Я уже рассказала.
- Что рассказала? Ну… Такие, как ты, Кася, сами себе вредят. Я-то старая, мне уже ничего не надо, только тепла немного да доброе слово, вот и все. Мы со Щигальским подружились, еще когда Бобровский был жив, царство ему небесное. Он Касю любит как дочь родную, бывает, в лобик поцелует, а дальше - ни-ни!
- Она сама сказала, что он с ней спал.
Бобровская вытаращила глаза.
- Так и сказала?
- Да.
- Зачем же ты соврала?
- Не говорила я так.
- Говорила, говорила! - выкрикнул Люциан. - Не виляй!
- Я не виляю.
Казалось, Бобровская собирается засучить рукава.
- Чего ты ему наболтала?
Кася не ответила.
- Так спал он с тобой или нет? - отвернувшись, спросил Люциан без гнева, но с отвращением в голосе.
По лицу Каси пробежала тень.
- Поначалу.
Бобровская мрачно посмотрела на нее.
- Стало быть, вы оба меня обманывали.
- Я не обманывала. Ты же все знала. Ты сама меня заставила.
- Я заставила?! Вот она, твоя благодарность! Хотя чего еще от тебя ждать? Когда это я тебя заставляла? Он заболел тогда, не мог домой пойти, вот и остался ночевать. Он в ту ночь чуть не помер. Когда же вы успели? Разве что когда я из дому выходила. И потом, ты уже не маленькая, у самой тогда уже ребенок был. Ничего я тебя не заставляла, не желаю клевету выслушивать! Деревенщина - она и есть деревенщина. Хочешь исповедаться - ступай в костел! Так что убирайтесь-ка оба отсюда и Болека своего забирайте. Сил моих больше нет, видеть вас не хочу. Вот она, награда за мою доброту. Без вас мне лучше будет.
Люциан встал.
- Ладно, пойду.
- И ее захвати. Я ей пропасть не дала, из грязи вытащила. Ты сел, а она с дитем без куска хлеба осталась. Дед, Антек, тогда пить начал запоями. Сначала-то помогал ей немного, иногда рублишко подкидывал, но чем дальше, тем меньше. Его баба не выдержала, бросила его. Вся забота на мои плечи легла. Я ее ремеслу учила, да только до настоящей швеи ей пока далеко. Едва научилась нитку в иголку вдевать. Она мне во столько обошлась, что я на эти деньги могла бы настоящую мастерицу нанять в помощницы. Что, неправда?
- Неправда. Ты со мной как с прислугой обращалась, гроша мне в руки не давала. Мой папочка, Антек, тебе платил. Его сестра, помещица, денег прислала, а ты всё на машинку потратила.
Бобровская побагровела.
- Вот оно как! Ах ты, паскуда, тварь неблагодарная! Сучка паршивая! Я, значит, еще тебе должна, я перед тобой виновата? Да, Люциан, удружил ты мне. Сам человека пошел убивать, а мне эту козу подбросил. Все, хватит с меня! Раз ты, хамка, считаешь, что я тобой пользовалась, убирайся вон и не возвращайся больше. А тебе, Люциан, прямо скажу: с такими, как ты, лучше не знаться. Ни к чему мне эта головная боль. Вы оба молодые, а мне покой нужен, не хочу я лишних хлопот. Щигальский - мой друг, как говорится, с юных лет, я беречь его должна, он тоже такого не вынесет. Только ты вошел, он сразу в лице переменился, а у него сердце слабое…
- Во-первых, если сердце слабое, пусть идет к врачу и в больницу ложится. Нечего тогда по бабам бегать. Во-вторых, не бойся, я сюда больше не приду.
- Можешь приходить, только без всяких фокусов. Лучше эту Касю отсюда забери и сыночка своего. Они для меня только обуза.
- Куда я ее заберу? Я сам бездомный.
- Забирай, забирай. Тебе жена нужна, а если не жена, так хоть прислуга. Сейчас все равно работы нет, я и для себя-то найти не могу. В конце концов, это ты ей жизнь поломал. И ребенок твой, твоя кровь и плоть. Этого, надеюсь, отрицать не будешь? Значит, так: Щигальский - старый, больной, скоро совсем беспомощным станет. Шло к тому, чтобы он сюда перебрался. А теперь он боится, бедный. Когда ты вошел, он побелел как стенка. И говорить стал, как на похоронах.
- Чего он испугался, старый дурак? Я таких не убиваю.
- Ну вот, опять начинаешь… Кася, чего стоишь столбом? Я тебя силой вышвыривать не собираюсь, но все же тебе придется уйти. Не прямо сейчас, конечно, на ночь глядя. Ладно, я отлучусь, а вы тут решите, что делать.
- А чего решать? Ему самому деваться некуда, - сказала Кася и тут же испугалась своих слов. - Если выгоняешь, в служанки пойду.
- Как же, ждут тебя. Кто тебя с ребенком возьмет?
- Ничего, возьмут. Если что, к папочке его отведу. Он внука с глаз не прогонит.
- Ага, отличное место для ребенка. Ну, вы родители, а я-то чужая. Я его люблю, он меня бабушкой называет, но с сегодняшнего дня все будет по-другому. Что скажешь, Люциан? Или, может, к тебе уже нельзя на "ты" обращаться?
- Обращайся, как хочешь. Болека я у тебя заберу, не волнуйся. Несколько дней потерпишь?
- Несколько дней роли не сыграют.
- Ну, пошел я.
- Что, уже? Можешь остаться ночевать, если хочешь. Я уйду куда-нибудь или в мастерской лягу.
Вдруг Кася выступила вперед.
- Нет, не надо!
- Стесняешься, что ли?
- Не хочу.
- Никто тебя и не принуждает.
- Она в старика влюбилась, - сказал Люциан.
Ему было и противно, и смешно чуть ли не до слез. Он подошел к двери, взялся за ручку и процедил сквозь зубы:
- Сына заберу, а вас обеих больше видеть не хочу. Если случайно на улице встретимся, лучше на другую сторону переходите. Падаль чертова!