Поезд прибыл в Варшаву в пятнадцать минут пятого, как всегда, с опозданием. Саша проголодался, и Клара впервые отпустила его одного в ресторан. Какой смысл его оберегать? Все равно скоро будет делать, что ему заблагорассудится. Взрослый человек, уже бородка растет… Клара поднималась по лестнице, вдыхая городские запахи. Пока она была в Ямполе, Ципкин должен был разобраться с женой и перевезти вещи. Но в душе Клара знала, что он ничего не сделал. Дрожащей рукой она отперла дверь. В коридоре было душно и пыльно. Войдя в гостиную, она увидела чужой чемодан. У нее закружилась голова: это чемодан Ципкина. Клара вошла в спальню. Ципкин, в одежде и ботинках, лежал на кровати.
- Александр!
- Клара!
Он вскочил, бросился к ней, и она упала к нему в объятия. Они целовались до боли в губах, прижимались друг к другу телами, терлись друг о друга, как два изголодавшихся зверя. "Не умереть бы от счастья!" - думала Клара. Неспроста она отправила сына в ресторан: все же она надеялась на эту встречу… Ципкин задернул гардины и начал срывать с нее одежду. Клара вздрагивала от каждого прикосновения, в ней смешались наслаждение и страх. Разве можно так любить? Разве можно настолько зависеть от другого человека? Она пожертвовала бы ради него всем, даже детьми…
- Хочу тебя! Хочу! - шептал ей на ухо Александр.
- Я умру без тебя, - отвечала она, зная, что это не просто слова.
Через полчаса Ципкин раздвинул гардины, в комнате опять стало светло. Скоро должен был прийти Саша, нужно было соблюсти приличия.
- Я там твой чемодан заметила, - только сейчас сказала Клара.
- Да.
- Как ты это сделал?
- Она еще ничего не знает.
- Как, почему? Хотя мне все равно.
Он пошел на кухню умыться. Клара переоделась в домашнее платье. Она металась по квартире, из спальни в гостиную, из гостиной в коридор. У нее была куча дел, и она не знала, за что хвататься. Сомнения исчезли, ее охватила дорожная лихорадка. Надо быстро все продать. Чем скорее они уедут, тем лучше. "Он меня любит! По-настоящему! - говорила она себе. - То, что другие получают в юности, Бог послал мне сейчас!" Она вышла на кухню. Александр, голый по пояс, плескался под краном. Услышав шаги, он обернулся. Клара только сейчас заметила, какой он бледный. Похудел, глаза покраснели, будто он не спал несколько ночей. Он молча смотрел на нее.
- Ну, с чего начнем? - спросила Клара.
- Тебе видней.
- Почему это мне? Ты же мужчина.
- Я готов уехать хоть сегодня.
- Я тоже, но дай мне еще один день. У тебя вообще денег нет?
- Триста рублей.
- Ладно, тоже лишними не будут. У нас за все про все три тысячи, кроме тех, которые надо оставить на детей. Боюсь, первый год придется нам поголодать.
- На хлеб я как-нибудь заработаю.
- Ну, мойся. Скоро сын придет. В Ямполе подумали, что я с ума сошла. Тебе сегодня никуда не надо?
- Нет. Мне идти некуда.
- А Соня где?
- Не знаю.
- Вот и случилось то, чего я столько лет ждала. Ты мой муж, я твоя жена. У тебя чудная дочь, красавица. А ты о ней даже не спросил.
- Сейчас меня только одна женщина интересует.
- И тебе не стыдно? Но как же я счастлива!.. Давай-ка я тебя помою.
Клара взяла губку и намылила Александру спину, плечи, грудь. Потом стала натирать его одеколоном и вдруг уткнулась лбом ему в плечо и, кажется, задремала стоя. Накатила усталость, колени подогнулись. Ведь она почти не спала ночами, с тех пор как Ципкин пришел и написал расписку. И не ела. Она чмокнула его в щеку и сказала, что ей необходимо прилечь хотя бы на пару минут. В гостиной она упала на диван. Да, она одержала великую победу, но войну еще не выиграла. Этот слабак просто втихаря сбежал из дома, у него духу не хватило сказать жене правду в глаза. Хотя она, Клара, сама посоветовала ему так поступить… Она закрыла глаза и погрузилась в темноту. Он бросил ради нее семью, отказался от карьеры. Видно, она может строить свое счастье только на чужом несчастье. Клара схватилась за голову. Что за хаос у нее в мыслях! Какой сегодня день, какое число? Господи, что будет через неделю, через месяц, через год? А ведь что-то будет. Время не стоит на месте…
3
Миреле арестовали. Из Отвоцка пришло сообщение, что Мирьям-Либа очень плоха. Шайндл родила мальчика. Нужно было сделать обрезание, Азриэл должен был пригласить родителей и тестя. Все это было очень трудно - и физически, и морально. Обрезание казалось Азриэлу варварством. Неужели так необходимо выполнять эту заповедь? Ведь перестали приносить в жертву животных. Правда, почти все варшавские ассимиляторы обрезают детей, но где тут логика? Почему Азриэл, врач второй половины девятнадцатого века, должен подражать бедуинам, которые до сих пор не отказались от этого дикого обычая? Но не делать нельзя. Шайндл будет ужасно огорчена. Родители тяжело переживают арест Миреле, и еще один удар совсем их добьет. И что сказать деду Калману, на деньги которого Азриэл учился? Может быть, Азриэл даже потеряет место в больнице: еврей, не сделавший ребенку обрезание, атеист и политически неблагонадежен. И родителей придется позвать, хотя Азриэлу было стыдно перед соседями-христианами за отца в меховой раввинской шапке и мать в чепце. При этом Азриэлу было стыдно, что он стыдится родителей, и от этого стыд становился еще сильнее. У Шайндл все кошерное, но реб Менахем-Мендл и Тирца-Перл все равно не будут есть в доме сына, они давно говорили, что ни к чему не прикоснутся. Мало того, малыш заболел дизентерией, и было неясно, получится ли сделать обрезание на восьмой день или придется отложить. Вся эта история превратилась для Азриэла в настоящий кошмар.
Азриэл поступил легкомысленно. Он не рассказал госпоже Беликовой, что его жена беременна и он скоро в третий раз станет отцом. Но тяжелые роды Шайндл, путаница с обрезанием и болезнь ребенка мешали ему приходить к Ольге или встречаться с ней в Саксонском саду. Даже когда они встречались, Азриэл выглядел растерянным, усталым и невыспавшимся. Нелегко гулять под ручку с дамой, когда твоя жена собирается рожать. Азриэла мучила совесть. И все-таки он думал о том, чтобы раз и навсегда покончить со своим еврейством. Чего евреи хотят, к чему стремятся? Ради чего все эти мучения? Мессия не придет никогда. Пусть верующие надеются на загробную жизнь, но он-то здесь при чем? Зачем ему нести этот груз? Какой смысл входить в еврейскую общину? Азриэл фантазировал, что они с Ольгой уедут в Россию или даже во Францию или Америку, где можно отбросить наследие предков и жить свободно.
Письмо о том, что Мирьям-Либа при смерти, лежало у Азриэла в кармане и не давало покоя. Ее сумасшедший муж Люциан все еще сидел в тюрьме. Отец отказался от нее, сестра о ней и слышать не хотела. Получалось, только Азриэл мог побыть с Мирьям-Либой в ее последние дни, но как ему уехать из города?
Он слушал рассказы пациентов, но у него в голове был не меньший беспорядок, чем у них. И роды, и обрезание стоили денег, а он ничего не подкопил. Пришлось взять в кассе сто рублей под высокие проценты. Он выписывал больным рецепты: снотворное, успокоительное, обезболивающее, но лекарство лишь ослабляет симптомы. Само общество с устаревшими законами, пустыми привилегиями, фанатичной религиозностью, диким стремлением к материальным благам - вот причина душевных болезней. А что он, Азриэл, мог поделать? Вступить в борьбу, как его сестра Миреле? Но Миреле не знала истории. А Азриэл знал, что стоит победить одну несправедливость, как тут же ей на смену приходят десять. У каждой революции есть свой Робеспьер, свой Наполеон, свой Меттерних. В борьбе погибли миллионы молодых людей, а у власти по-прежнему бисмарки и Победоносцевы. Вся Варшава говорила о провокаторе Минском, который сдал группу Марии Богушевич. Недавно был повешен некий Ковалевский. В России среди революционеров разлад, они предъявляют друг другу обвинения одно чудовищнее другого. Что будет с его сестрой? Отсидит десять лет, выйдет старой, больной и, наверно, разочарованной. Каждый день в Шлиссельбургской крепости и здесь, в Павяке и Цитадели, молодые люди вешаются, сжигают себя, облившись керосином, или пишут царю прошения о помиловании. Многие сходят с ума, и их переводят к Азриэлу, в больницу бонифратров…
Азриэл часто говорил об этом с Ольгой Беликовой. Как-то она рассказала, что в гимназии сама посещала кружок. Она до сих пор симпатизировала революционерам. Но она мать двоих детей. И потом, она видела в бунтарях немало эгоизма и фальши. Разумеется, надо что-то делать, но что? И что станет с Наташей и Колей, если ее посадят в тюрьму? И разве это чем-нибудь помогло бы народу?.. Ольга говорила то об одном, то о другом. В Варшаве ей нечем заняться, она чужая и евреям, и полякам. Русские, которые приезжают в Польшу, это люди низшего сорта. Детям здесь одиноко, и у нее тоже ни друзей, ни подруг. Ольга считала, что она еще слишком молода, чтобы оставаться одной. Раньше или позже она выйдет замуж. Она намекала, что доктору Бабаду пора бы принять решение: да или нет. Не годится двум взрослым людям прятаться от служанки, детей, соседей. Какой смысл сидеть в Саксонском саду или Лазенках, если они оба хотят быть вместе? Его неудержимо тянуло к ней. Несколько раз она отдалась ему на кухне, на кровати Ядзи, и близость подействовала на него, как магнетизм. В этой женщине был огонь, прежде незнакомый Азриэлу. Когда он слышал ее голос, ему становилось легко и спокойно. С такой дамой можно пойти куда угодно, в любое общество. С ней можно даже поговорить о психиатрии. Но как бросить Шайндл и детей? Разве Ольга бросила бы ради него Колю и Наташу? Азриэл запутался окончательно.