* * *
На кафедре дошкольного воспитания появилась симпатичная аспирантка. Светленькая. Фигура заставляет обернуться. Почти кукольное лицо и совсем не идущее ему выражение беспокойства. Словно человек всматривается в мир, ожидая от него подвоха. Некоторое время мы обменивались улыбками. Затем я увидел её в курилке, на террасе. Мы разговорились. Известно, что общие привычки сближают людей. Особенно, добавлю я, вредные. Вскоре мы с Кэролайн стали чем-то вроде приятелей. Перекуривать старались вместе. Два-три раза сходили в кафешку на ланч. На факультетских посиделках всегда оказывались рядом.
Помню, отмечали чью-то защиту в китайском ресторане. Я заметил, как мастерски Кэролайн управляется с палочками для еды.
– Друг научил, – объяснила она. – Японец.
– Правда? Это интересно. Ты была в Японии?
– Гостила пару месяцев в Осаке. Чуть замуж не вышла.
"Почему не вышла?" – едва не брякнул я. Но ловко вырулил на безопасное:
– Как тебе земля восходящего солнца?
– Обалдеть. Всё работает, блестит и тикает. Порядок такой, что малость тошнит. И люди непонятные совершенно.
– В каком смысле?
– Не знаю, как объяснить. Другие. Чужие. И он быстро стал таким же.
– Кто? А, извини.
– Ничего. Может, отправимся?
– Пошли.
Захватив бокалы, мы вышли на улицу. Дождь кончился. Сигаретный дым повис в отсыревшем воздухе. Я видел, что Кэролайн задумалась о неприятном. Скорее всего, о японце. Чтобы отвлечь её, я спросил:
– Как диссертация?
– Продвигается, куда она денется, – Кэролайн помолчала. – Ты ведь знаешь мою тему?
– Что-то о шуме в детских садах?
– Да. И это, конечно, важно. Только я хотела писать о другом.
– О чём?
– О том, как воспитателей обвиняют зазря во всякой дряни. В насилии над детьми. В сексуальных домогательствах…
– Разве есть такая проблема?
– Вот! И они мне так сказали. Проблема надуманная, тема рискованная. А проблема есть, и серьёзная. И литература есть, хотя мало. Знаешь, почему? Потому что все молчат. Воспитатели, учителя, которых обвинили в таком, – молчат. Невинные люди чувствуют себя прокажёнными. Уходят из профессии. Им страшно. Ведь у нас как рассуждают – нет дыма без огня. Детсады и школы молчат ещё тише. Стараются побыстрей откупиться, умыть руки. А то запаникуют сумасшедшие родители. Престиж, бюджет и так далее. Я сама знаю несколько случаев, – Кэролайн в три глотка допила шампанское. – Дай сигарету, расскажу тебе одну историю.
Через минуту я понял, что Кэролайн рассказывает о себе. Да она и не скрывала.
– А дальше? – спросил я.
– Ничего. Вернулась из Японии. Восстановилась, перевелась на дневное. Работала на полставки в библиотеке. Потом тьютором, но это уже в аспирантуре. Главное – я им всё так красиво обосновала. Актуальность, новизна, практическая значимость… Куда там! Непроходная тема. Людям жизнь ломают, а у них – непроходная тема.
От желания обнять Кэролайн, погладить этот трогательный хвостик у меня заныла спина. Я вспомнил о семье, напряг остатки воли и произнёс:
– Нo… тебя ведь не сломали. У тебя же всё хорошо?
– Да, – Кэролайн с силой вдавила окурок в пепельницу. – У меня всё хорошо.
Рукопись
– Трр, стой! Приехали, ваше благородие.
Сани замерли. Пассажир в длинной шубе выбрался из кибитки и огляделся.
– Кажется, этот дом…
– Он самый. Вон их окна в первом этаже.
Извозчик, засыпанный снежной пылью, кивнул на два окна, жёлто тлеющие сквозь метель. Остальной дом, высокий и чёрный, казался необитаемым.
– Откуда знаешь?
– Как не знать – давно возим. Велите обождать?
– Обожди, братец.
Приехавший скорым шагом направился к подъезду. У дверей всегдашнее (тщательно практикуемое) хладнокровие на миг оставило его. Где-то за этими стенами жил его кумир с детских лет. Его божество. "Неужели это будет… так просто?… – подумал он и сразу оборвал себя: – Fi donc! Военный человек, а робею, как девица". Он громко постучал. Тотчас отворили. Выглянул мужик с горящей свечой в шандале. Гость назвал себя. "Милости просим, – отвечал слуга. – Барин ждут". Сбросив шубу, визитёр оказался юношей в мундире корнета лейб-гвардии гусарского полка. Прямой взгляд. Щегольские усики над пухлым ртом.
Они прошли тёмным, устланным попонами коридором. Из одной двери бежал, забираясь на стену, тонкий луч.
– Идите прямо в кабинет, господин офицер, – тихо произнёс слуга. – Велели пущать без церемоний.
И удалился, шаркая ногами.
Молодой человек заглянул в просторный, освещённый несколькими свечами кабинет. Снизу доверху – полки с книгами, расставлены буквой "Е". Никого. Гость вежливо покашлял. В нише между полками скрипнул диван. И показался… Он. Невысокий, в халате. Лицо – то самое! Некрасивое, дьявольски магнетическое лицо, известное всей читающей России. Он уже спешил навстречу гостю. "А ростом пониже меня", – быстро подумал корнет и сразу устыдился этой мысли. Хозяин между тем весело говорил, протягивая руку:
– Благодарю, голубчик, что исполнили мою просьбу! Уж позвольте мне, старику, вас так называть.
– Ради Бога. Для меня большая честь…
– Руки-то ваши совсем озябли, – перебил хозяин. – Сейчас же глинтвейну! У нас как раз горячий. Я прикажу, а вы тут располагайтесь.
Гость прошёл вдоль книжных полок. Рассмотрел изысканную бронзовую чернильницу на столе. Хотел было опуститься в вольтерово кресло, но передумал. Придвинул стул. Тут вернулся хозяин. За ним – давешний мужик нёс в подносе толстые бокалы с ручками и кувшин. Тёплый, пряный аромат наполнил комнату. Корнету нестерпимо захотелось глинтвейна.
– За что же выпьем? За нашу встречу?
– Да! Я давно мечтал о ней.
– Удивительно, что мы не встретились раньше. Вы не находите?
– Да, странно. И виделись только раз. Помните, осенью, на балу у государя. Я всё думал подойти и не решался. А когда собрался с духом, вы исчезли.
– Помню. Я вынужден был уйти.
– Потому что явились…
– Не надо этих имён. Извините.
– Я понимаю.
Собеседники помолчали.
– Что? Хорошо? – хозяин кивнул на пустые бокалы.
– Восхитительно.
– Повторим?
– Не откажусь. Но простите моё любопытство: что за дело вы упомянули в записке?
Хозяин наполнил бокалы. Пригубил. И задумчиво ответил:
– Я мог бы ускорить вашу литературную славу. Ведь вы хотите прославиться?
– Положим, но…
– Какое может быть "но"? Я читал ваши стихи. Они замечательны, есть собственный голос. Вы далеко пойдёте. Однако это дело необходимо… подтолкнуть.
– Вы говорите о протекции в журнале?
– Лучше. Я отдаю вам повесть.
– Повесть?
– Условно говоря. Несколько рассказов с общим заглавием и героем. О ней никто не знает. Перепишете своей рукой, оригинал уничтожите. И опубликуете года через три после моей смерти. То есть году примерно в сороковом. Гонорар отдадите вдове. Скажете – забытый долг или что-нибудь такое.
Величайшее недоумение застыло на лице молодого человека. Наконец он произнёс:
– Вам угодно… шутить надо мной?
– Никоим образом. Вот она. Единственный экземпляр, черновики сожжены.
На столе возникла папка, завязанная тесёмками.
– Я… не понимаю. Как можно?… Это бесчестно.
– Бесчестно что? Разве вы её украли?
– Бесчестно пользоваться… результатом вашего труда.
– А пользоваться трудами крепостных вам честно?
– Это другое. Они – наша собственность.
– Именно другое! Оттого, что литературные творения ещё менее, чем живые души, могут быть собственностью одного человека.
– Допустим. Но в таком случае, почему вы не опубликуете её сами?
– Авторство не имеет значения там, – хозяин указал на потолок. – Но до некоторой степени важно здесь. Повторяю, я хочу сделать из вас знаменитость. И не в сорок лет, когда это пустое бремя, а в двадцать пять. Знаете, у меня есть младший брат, и я его люблю. Но он, к сожалению, далёк от литературы. Впрочем, я не о том. Мне симпатичны вы. Мне нравятся ваши стихи. Нравится то, что слышу о вас.
– Что же обо мне говорят?
– Авантюрист, фаталист. Зол, смел, безрассуден. Довольно? Так отчего бы нам не устроить им… хе-хе-хе… розыгрыш века? А-с?
Он изобразил рожки, подмигнул и усмехнулся, оскалив крупные зубы. "Дьявол! – подумал юноша, не в силах отвести взгляда от тёмно-серых с фиалковым отливом глаз. – Да он меня гипнотизирует".
Его собеседник остался доволен эффектом.
– Соглашайтесь, повесть хороша, – добавил он спокойнее. – Её станут цитировать, играть в театрах. Переведут на другие языки. Вы будете в моде. Напишете ещё много славных вещей. Хвалебная критика, восторг читателей, поклонницы… Мне этого довольно. А там, – он поднял глаза, – и вовсе без надобности.
– Но как вы можете знать, что скоро умрёте?
– Могу. Во-первых, дуэли не избежать. Притом мерзавец, говорят, отменно стреляет.
– А если…
– Исключено. Кроме того, нагадала мне одна дура… А главное, сам чувствую – осталось уж недолго. И – верите ли? – я не боюсь. Как-то устал от всего. Устал.
Он потёр ладонями виски.
– Не сочтите за дерзость. Может быть, вам уехать? В деревню. Или за границу.
– Потом. Если повезёт.
– Что ж тогда будет с рукописью?
– Ничего. Отошлёте назад. Так мы, стало быть, договорились?
– Нет. Я не могу. Я мало сочиняю прозы. Ведь не поверят! Скажут, откуда взяться блестящему слогу в такие года?