Из-за неразборчивости в жанрах я записался одновременно в три секции городского литобъединения. В секции журналистики меня хвалили. Убеждали профессионально заняться второй древнейшей. Рассказы вызывали у менторов более-менее одобрительное хмыканье. А вот стишата часто критиковали – за вторичность и отсутствие гражданской позиции. Или авторской позиции. Кстати, ни той, ни другой у меня с тех пор не прибавилось. Я мог бы уйти из секции поэзии, но в ней занимались самые красивые девушки. Более того, почти каждое заседание оканчивалось выпивкой. Естественно, в узком кругу "своих", где вскоре, благодаря отсутствию всяческих позиций, оказался я. Чтобы выглядеть в этой тусовке адекватно, пришлось по-быстрому освоить Маркеса, Борхеса, Кафку и Сартра. На последнем я, увы, сломался. Плюс обязательного Бродского, которого все знали наизусть и цитировали с любого места. Здесь под водку и чай с тортом договаривались о публикациях и знаках будущих рецензий. Именно здесь решили, кто из молодых авторов будет представлять секцию на ежегодном вечере поэзии в Доме литераторов. В списке из трёх человек я с удовольствием обнаружил любимое словосочетание.
Я отобрал с десяток наиболее удачных стихотворений. Читал их перед зеркалом, репетируя жесты. Записал на магнитофон и слушал, выявляя неверные интонации. В эти дни пошёл лёд, что было кстати. Я рассчитывал прилететь в школу, отвести уроки и – назад, в город, двухчасовым вертолётом. Дома – отдохнуть, нарядиться и ехать на концерт. Оставался ещё час на кафе, где мы с братьями по паркеру договорились треснуть по сотке для вдохновения.
К обеду шум вертолёта подозрительно затих. И погода изменилась. Налетел снег, временами похожий на дождь. Задёргал ветер, небо потемнело. Я в пальто нараспашку сидел в учительской и ждал вертолёта. Я ещё не понимал, что случилась катастрофа. С большим трудом дозвонился в аэропорт.
– Сегодня не полетим, – услышал я сквозь помехи. – В лучшем случае – завтра.
– Как завтра?! Мне срочно надо в город!
– Бесполезно, синоптики запретили. Вы что, погоду не видите?
До моста тридцать километров. И ещё надо поймать машину. По-любому – опоздал.
В Доме литераторов минут пятнадцать было занято. Неожиданно ответили, и я сбивчиво закричал что-то про метель и вертолёт. На том конце меня успокоили, сообщив, что в зале будет известный поэт Андрей Чумаков. Который, в случае моей неявки, охотно прочтёт что-нибудь своё. Чумакова я немного знал по областному книгоиздательству, где он трудился заместителем редактора. И где, по удачному стечению обстоятельств, выходила его третья книга. Говорили, что он пишет как минимум один стих в день. И готов декламировать себя безостановочно, даже когда его не просят. Из многотомного наследия Андрея я помню четыре строки: "Тесть нашёл работу, тёща носит мясо, золотые шпроты, пиво и колбасы".
Шпроты и колбасы вертелись у меня в голове всю дорогу – до спуска к реке. Я очутился перед транспарантом "Проход по льду строго запрещён. Опасно для жизни". В этих фразах чувствовался неуловимый парадокс. Значит, если какой-нибудь безумец, вроде меня, пройдёт по льду, его ожидают арест и штраф. А если не дойдёт, тогда…
"Ну что, – подумал я, – слабо рискнуть? За творчество и чудотворство?…"
В двух-трёх метрах от берега лёд выглядел толстым и прочным. Хотя временами потрескивал и как будто стонал. Ближе чернели припудренные снегом лужи. Допустим, здесь я найду проход, но что на той стороне?
Я вообразил наполненный светом и праздником зал Дома литераторов. Волнующий запах парфюма, аплодисменты, студентки филфака… Знакомые и незнакомые журналисты, может даже, киношники. Ведущие до последней минуты ждут, что я успею. Но нет! И вместо меня на сцену лезет замшелый графоман Чумаков. Отчаяние и злоба раздирали меня. Хотелось плакать, орать, выть. "Блядь, блядь! Блядь!!! – крикнул я в ночь и метель. – Сука! Ну почему?! Ну почему, почему сегодня?…"
Не помню, как долго я стоял на берегу. И как оказался перед дверью историка Николая.
– Ты откуда такой мокрый? – удивился Николай. – Ты вроде в город улетел?
– Не улетел. Спирт есть?
– Уже нет. Но можно достать самогон – трёшник бутылка. Тут недалеко. A что за праздник?
– Потом расскажу. Пошли, я угощаю. И к девчонкам зайдём. Хорошо бы у них посидеть.
– Может, Ивана с Натальей захватим?
– Обязательно.
Через полчаса молодые учительницы – Света и Лариса – жарили картошку. Иван открывал банку солёных помидоров. Николай разлил самогон. Я выпил полстакана, налил ещё и сказал:
– Ребята. Сейчас – вот в эту минуту – я должен читать стихи. B Доме литераторов. Но эта… б… Короче – я не смог улететь. Значит… так уж получается, что сегодня вы будете моим домом литераторов. Давайте выпьем. И я вам почитаю стихи.
Коллеги, подняв стаканы, изумлённо молчали. Они не подозревали о моём хобби.
– Ну? – сказал я.
Мы стукнулись и выпили. Я начал читать.
Так хорошо я не читал стихов никогда в жизни. Незаметно мне полегчало. Дом литераторов уплыл куда-то вбок, словно использованная театральная декорация. Почти безразличными сделались журналисты, киношники, знакомые с филфака. Тем более – Андрей Чумаков. Пятеро деревенских учителей стали лучшей аудиторией в мире. Возможно, здесь помог самогон. Стихи, которые я читал, мне позднее разонравились – обычное дело. Но тогда…
Как я читал!
А так, что все бывшие в компании дамы тотчас влюбились в меня. Включая тяжело беременную жену Ивана. В её взгляде мелькала готовность уйти от Ивана ко мне хоть сегодня. Я даже забеспокоился. К счастью, это с ней быстро прошло. Через месяц Наташу увезли в роддом, где она – беспроблемно и вовремя – создала нам мотив для грандиозной пьянки. Виновнице торжества, понятно, стало не до флирта. Лариса, фигуристая блондинка, учительница пения, также недолго хранила чувства ко мне. Летом она увлеклась местным хулиганом, за которого, по слухам, осенью вышла замуж. Говорили, что брак оказался неудачным. Сомневаюсь, что брак с хулиганом вообще может оказаться удачным. Со Светой, учительницей немецкого, всё не так просто. Света домогалась меня несколько лет. Приезжала в ТаССР и даже в Москву. В итоге у нас образовалось нечто похожее на вялотекущий роман. Который постепенно заглох из-за нехватки романтизма с моей стороны. А может – его изначального отсутствия. Надеюсь, что Света меня простила.
Подстава для Кэролайн
С воспитательницей детсада Кэролайн случилась беда. Её – подло, мерзко, ни за что – обвинили в сексуальных домогательствах к четырёхлетнему ребёнку.
Кэролайн из тех барышень, которых хочется утешить или защитить от чего-нибудь. Желательно, обняв за плечи. Стройная шатенка, чуть осветлённые волосы забраны в хвостик. Джинсы и топ акцентируют всё, что надо. Красная "Хонда" то и дело в ремонте. Съёмная квартирка недалеко от центра. Мечта получить диплом и стать настоящим воспитателем, а не ассистентом, как теперь. А там, глядишь, и директором садика.
В тот день, который уничтожил эти мечты, у вечерников отменили лекции. Закончив работу, Кэролайн сразу поехала домой. Долгов по заданиям у неё почти не осталось. Одно эссе про Штайнера, но его можно написать в выходные. Кэролайн предвкушала нечастый ленивый вечер. Она накормила кота, переоделась в халат и шлёпанцы. Разогрела в микроволновке ломтик пиццы. Достав из холодильника бутылку вина, отнесла всё это на журнальный столик перед телевизором. Кот мягко запрыгнул в свободное кресло. И разлёгся с победительным видом, будто сказал: "То-то же".
Совсем недавно кот оспаривал это место у Такаши, последнего бойфренда Кэролайн. Такаши, аспирант, исследовал какие-то премудрости лингвистики (а может, филологии) английского языка. Он водил Кэролайн по японским ресторанам. Научил ловко обращаться с "хаси" – палочками для еды. Интересно рассказывал о своей родине.
– Японцы, – говорил Такаши, – нация очень закрытая. Замкнутая на себе. Причём на обоих уровнях – индивида и социума. Ещё лет двадцать назад европейца у нас воспринимали как инопланетянина. Больше того, японец, проживший несколько лет за границей, дома становился изгоем.
– А как же ты?
– Так это было давно, – не слишком уверенно отвечал бойфренд, – теперь всё по-другому. В любом случае работу я найду без проблем. Английский везде нужен.
Всем был хорош Такаши: сдержан, улыбчив, аккуратен. Не увлекался пивом и регби. И в постели – молодец. Но постепенно он… Не то чтобы наскучил Кэролайн. А просто как-то стало не до него. Работа в две смены и учёба проделывают с человеком такие фокусы. А как иначе? А иначе – вечные долги, страх конвертов в почтовом ящике, звонки из банка: "Вы знаете, что превысили разрешённый минус?" Нет, уж лучше работать до упаду и не психовать, чем "отдыхать" в ежедневной нервотрёпке. В общем, Такаши звонит, а Кэролайн устала. Или уже спит. Или "абонент недоступен" – значит, на лекциях. А в выходные сидит над домашними заданиями. Их вечерникам никто не отменял.
Однажды Такаши оставил Кэролайн сообщение. Она его сохранила и прослушивала иногда. "Привет, Кэри. Я думаю, не стоит больше тебе звонить. Но я буду ждать твоего звонка. И надеюсь дождаться. Только не затягивай слишком долго. Ты знаешь, почему". Кэролайн знала. Через полгода у Такаши защита и отъезд в Японию. Как-то он обмолвился, что не возражал бы жениться на Кэролайн и забрать её с собой. Кэролайн сомневалась, радоваться ей такому предложению или наоборот.
– Позвонить, что ли? – сказала она коту.
– Думаю, это лишнее, – ответил взглядом кот. – Разве нам плохо вдвоём?
В сумочке ожил мобильник. Неужели Такаши? Вот совпадение! На дисплее, однако, высветилось: "Гленда". Директриса.
– Привет, что-нибудь случилось?