Заведя Шахова в канцелярию, ротный плотно затворил дверь и сказал:
- Ладно, солдат, теперь ты можешь мне рассказать, кто тебя лзбил.
- Я упал.
- Ладно, добро, расскажи, как ты упал, - устало вздохнул ротный, закуривая. - Только поподробнее.
- Пошел ночью в туалет, споткнулся на пороге, было темно… ~- забормотал Шахов.
- Хватит, - оборвал его ротный. - Уже не в первый раз ты пичкаешь меня бреднями. Теперь этот номер не пройдет.
- Я упал, товарищ капитан.
Ротный снял шапку, потер лоб и вздохнул.
- Шахов, послушай, ну невозможно при падении на пол удариться обеими сторонами лица одновременно, понимаешь, невозможно, - он встал, подошел к Шахову, взял его за плечо. - Ты че, боишься, да? Боишься, что тебя потом за это?..
Он несколько секунд подумал. - А ну раздевайся!
- Чего?! - испугался Шахов.
- Раздевайся, живо!
- Не буду.
- Что?! - заорал ротный. - Да ты с ума сошел, солдат! Выполнять приказание!
Шахов, дрожа, начал раздеваться, в глубине души надеясь, что ротный не будет требовать снять все.
- Догола, - уточнил ротный. Тяжело вздыхая, Шахов разделся догола.
- Ё-пэрэсэтэ, - протянул ротный, осматривая его. - Да на тебе ж места живого нет, солдат!
Шахов молчал, прижимая шмотки к животу и опустив глаза.
- Кто это сделал? Живо!
- Солдаты из другого подразделения, в столовой, я их не знаю, - соврал Шахов.
- Ладно, допустим, - кивнул ротный. - А лицо?
- Тоже.
- Шиздишь.
- Почему?
- Потому что сразу не сказал. Шахов промолчал.
- Ладно, предположим, насчет синяков на теле я тебе поверил. Столовая, солдаты из другого подразделения и так далее. Но ты мне сейчас скажешь, кто дал тебе по морде. Это ведь был кто-то из нашей роты, верно?
Шахов не ответил. Ротный подошел к нему вплотную.
- Ладно, солдат, давай по-честному, как мужчина с мужчиной. Кто это сделал? Я же знаю, ты честный и порядочный солдат, Шахов. И тебя так же, как и меня, возмущают неуставные взаимоотношения в армии. Это действительно большое зло, Но я, в одиночку, мы, офицеры, не можем искоренить это зло без помощи солдат, без твоей помощи, Шахов. Скажи мне, кто это сделал, и я искореню дедовщину в роте. Скажи, не бойся, никто не узнает. Шахов молчал.
- Ну не понимаю я тебя, Шахов, хоть убей, не понимаю! - всплеснул руками ротный. - Тебе же дали по морде. Неужели ты не хочешь, чтобы эти мерзавцы получили по заслугам? Разве лучше будет, если они останутся безнаказанными и будут и дальше творить свои преступные делишки?
Сил сопротивляться не было. Хотелось поскорее одеться и уйти отсюда. Шахов чувствовал, что еще одно усилие ротного, еще одна - последняя - капля, и он скажет. Ротный, кажется, тоже это чувствовал. Его голос стал тихим и вкрадчивым.
- Я же все равно должен кого-то наказать за это. Ты ведь не хочешь, чтобы были наказаны невиновные? - ротный подождал несколько мгновений и продолжил: - Давай сделаем так. Я сам попробую угадать. А ты только говори "да" или "нет", ладно?
Шахов не ответил.
- Ну, давай попробуем. Лавочкин?
- Д-да, - вырвалось у Шахова.
- Отлично. Рзаев?
- Нет.
- Ненашев?
- Нет.
- Седловицкий?
- Да.
- Хорошо. Еще кто-нибудь?
- Нет.
- Молодец. Все. Одевайся? - чего голым стоишь? - дернул подбородком ротный.
Он надел шапку и подождал, пока Шахов натянет свою одежонку.
- Готов? Пойдем.
Когда они вышли перед ротой, капитан Марченков сурово оглядел стоящих по стойке "смирно" солдат, подтолкнул вперед Шахова и сказал:
- Значит так, военные, Шахов мне все рассказал. Седловицкий! Лавочкин! Э, Лафет, к тебе обращаюсь! Два шага из строя шагом марш!
Алик Седловицкий и Лафет сделали два шага из строя и разом обернулись лицом к шеренге.
- Седловицкий! Лавочкин! Предупреждаю вас при всей роте: если еще хоть раз узнаю, что вы кого-то избили, сурово накажу. Понятно?
- Так точно! - рявкнули в один голос Алик с Лафетом.
- Встать в строй! Они встали в строй.
- Значит так, повторяю еще раз, чтобы до всех дошло: за каждое нарушение дисциплины отныне буду безжалостно наказывать. Все. Старшина! - ротный обернулся к Баринову. - Действуйте по распорядку дня.
- Есть, товарищ капитан, - козырнул Баринов. - Рота! Продолжить уборку помещения! Все, разойдись.
Рота разбрелась по расположению. К Шахову подошли Алик и Лафет.
- Ты зря это сделал, парень, - негромко, но с нажимом сказал Алик. - Теперь готовься: после отбоя поговорим.
- Жопу разминай, - мрачно посоветовал Лафет. Шахов испуганно молчал.
- Э, дневальный! - рявкнул Алик в сторону выхода. - Головой мне отвечаешь, чтобы Серун опять никуда из роты не слинял. Все понял?
Все началось после отбоя. Алик с Лафетом, хорошо обкуренные, затащили Шахова в туалет и начали бить. Без объяснений. И так все было понятно. Они били его долго и упорно, били руками, пока он не упал, били ногами, топтали, лупили швабрами, пока еще шевелился. Потом остановились передохнуть.
Шахов с пола отстраненно смотрел на них, уже мало понимая, что происходит и почти совершенно утратив связь с действительностью. Боль воспринималась им где-то на краю сознания, как у калеки, у которого ноет на перемену погоды давным-давно ампутированная нога.
Лафет приблизился к нему, присел над ним на корточки и что-то злобно говорил, но он ничего не слышал. Он лежал и холодно рассматривал Лафета. Он с интересом изучал черты его лица, линии уха, подбородка, фактуру кожи, изгибы губ. Только вот беда: у Лафета не было глаз. Во всяком случае, внимание на них сфокусировать было невозможно. Боже мой, думал Шахов, не спуская глаз с Лафета, а ведь эти губы кто-то с любовью целовал, эту шею кто-то обнимал, и кто-то шептал нежности в это ухо. Не подозревая, что этот человек… кто? ДЕМОН! Другого слова не нашлось. ДЕМОН. Они вокруг нас, мы живем рядом с ними, едим вместе с ними и не знаем, что они - это они. Нам даже в голову не приходит (о, эта человеческая поверхностность!), что чья-нибудь оболочка, неотличимая внешне по исполнению и качеству от любой другой, скрывает в себе механизм, не имеющий ничего общего с человеческим. Да, демоны тоже едят, выделяют и кровоточат, но это - одна только видимость, неумелая, достаточная лишь для того, чтобы ввести в заблуждение таких глупцов, как мы. Они вокруг нас, они живут по своим странным законам, они отравляют нам жизнь - ведь они демоны. И даже если иногда они и делают тебе добро, то только для того, чтобы проще было обмануть потом. Они окружили нас со всех сторон и видят нас, слепых, насквозь, и поэтому делают и будут делать с нами все, что захотят…
Шахов в ужасе дернулся, не спуская испуганного взгляда с этих двоих. А они очень обрадовались, что он очнулся, и снова принялись за дело. Шахова еще никто и никогда так не бил. Правду говорят, что если, обкурившись, на чем-то приколешься, все пойдет как по маслу. Эти двое прикололись на битье.
Изредка выныривая из забытья, он снова и снова чувствовал обжигающую боль и видел в неясном свете умывальника опускающиеся сверху сапоги и палки, а над ними - в невообразимой вышине и дали - звериные, безумные лица, которые множились и множились и наконец заполнили всю вселенную. Они роились и кружились вокруг и везде, и скалились, и что-то орали тысячью диких голосов на миллионе языков и, наконец, слились в одну ужасную окровавленную клыкастую Пасть, изъязвленную червоточинами, измазанную трупным ядом, вонзавшую в его многострадальное тело и полумертвый мозг свои желтые клыки. И тогда Шахов узнал страх. Не ту повседневную боязнь, которая заставляет трястись заячьи поджилки духов, а сумасшедший, всеобъемлющий ужас перед непознаваемым, нематериальным ночным кошмаром, ужас, который гнездится где-то в темных глубинах подсознания и редко-редко выныривает на поверхность, а вынырнув, одним своим дуновением сокрушает слабый человеческий разум.
И, собрав остатки сил и истошно вопя, Шахов пополз; к выходу. Пол был скользким, руки и нош не находили на нем точек опоры, а ужасная Пасть, роняя кровь с клыков, гналась за ним. Вот она поглотила его нога, и на прикрытый курткой живот брызнула кровь, вот ее клыки вспороли плоть на ребрах, и она распахнулась во всю ширь, чтобы засосать свою жертву целиком, и внутри ее был Ад. Шахов, обезумев от ужаса, боли и крика, последним судорожным усилием вытолкнул свое тело в коридор. Тогда Пасть в ярости зарычала, и на голову Шахова со всей высвобожденной анашой силой опустился тяжелый табурет. Шахов вырубился мгновенно
Он очнулся от того, что блевал. Над ним висели сетка и матрас кровати, под ним был покрытый рвотой пол, а он находился посередине. Осознав это, он сделал резкое движение, чтобы встать, но волна боли снова захлестнула его с головой…
Он не знал, не думал, не хотел. Он только ощущал. Он был - сплошная боль. И эта боль - кипящий поток расплавленного олова - текла и текла сквозь него, разбрызгивая по сторонам пылающие искры. Он хотел пошевелиться - и не смог, попытался позвать на помощь - и не сумел. Его вселенная теперь находилась внутри этого тела, огромного и мертвого, как фоб. Он почти ничего не видел сквозь узкие щели глаз, и ничего не слышал сквозь дырки ушей, и весь этот фоб, наглухо забитый, был переполнен кипящим оловом боли. Здесь не было времени и не было пространства, и иногда в щелочках глаз темнело, иногда светлело, а он летел и летел куда-то в пустоту в этом фобу. И боль хлестала через все отверстия в оболочке наружу, а он захлебывался ею и задыхался в тесноте своей вселенной.