Может быть, в момент демонстраций? Однажды родители взяли меня. Я шел перепуганным ребенком и не понимал, почему у меня столько горя и дома, и в школе, а вокруг - радостно орущие, пьяные морды. "Может быть, я самый несчастный? - думал маленький зверек. - Почему же у всех все так хорошо?" Вот какие мысли иногда рождались в умственно отсталых детских головах, зажатых ровненькими клумбами, разбитыми во дворах, окруженными высокими деревянными заборами. И все это в СССР, окруженном "железным занавесом". И, клянусь, больше ни на какие демонстрации и выборы я в жизни не ходил, за что позже пострадал.
В двадцать лет, приехав из корейской общины, которая дала силу, умение лечить и понимание людей, я нашел девочку, ставшую другом и помощником. Тогда еще не понимал, что иду рядом с ней уже не одну жизнь. Люди узнали о том, что лечить болезни возможно, они поверили и ринулись в мою семью. Еще хочу напомнить: в те "хорошие времена" медицины никакой не было, потому что не существует соцреалистической медицины, без всякой там мистики и так называемого шарлатанства. Вот тогда меня, шарлатана, и привлекли. Ох, и досталось на суде за нехождение на парады и голосования. Адвокат долго тужился, пытаясь придумать мои положительные качества и вдруг:
- Но ведь он же член профсоюза!
А потом, бедняга, сразу смутился. Билет оказался просрочен, а место работы подозрительное. Я признался во всем, даже в том, что виновен в смерти Рамзеса II. Мудрые судьи не знали, что у древних был закон: "Лечащий кого-то, но будучи сам болен, подлежит смертной казни." Представьте, сколько бы валялось расстрелянных врачей под стенами больниц. От этого закона никогда никому не уйти. И больной врач только лишь быстрее умирает вместе со своим пациентом.
* * *
Но эти воспоминания - потом, а сейчас перепуганный звереныш шел из школы и его мучила самая главная мысль: чтобы зайти в свой двор, нужно было сделать огромный, чуть ли не в полпоселка крюк. Калитка дедушки Вани совсем рядом - зажмурься и, крепко сжав портфель, на этот раз не забытый в школе, всего-навсего пробеги через двор родственника, главное не наткнись на него.
Дедушка Ваня - герой войны, вечно недовольный всем миром. Что бы он ни делал, где бы ни ковырялся в своем дворе, у него всегда на груди висела самая почетная солдатская награда - медаль "За отвагу". Зимой она висела на старой фуфайке, летом - болталась на грязной майке. Я был уверен, что даже ночью он не снимает ее.
Удивительный человек моего детства, тем более, что понять ребенку это было невозможно. Я часто сидел под забором, возле помойной ямы и наблюдал за ним в небольшую дыру. Дедушка Ваня был нормальным человеком: рубил дрова, рыл, как крот, в огороде, но когда его взгляд вдруг попадал на медаль, он падал на землю и, долго ползая по-пластунски, что-то резко выкрикивал, кидая далеко вперед любые предметы, попадающиеся под руку - то ли картошку, то ли молоток. Родственники, давно перестав удивляться, на час, я точно засек время, ровно на час - уходили в дом. И так бывало два-три раза в день. Особенно воинственно это смотрелось зимой.
Так мы и жили по разным сторонам забора. Один заканчивал свою неудачную жизнь, другой начинал, также неудачно.
И все же дедушка Ваня меня однажды сильно напугал. Увидев, как я наблюдаю, видно, перепутал с кем-то. Сейчас понимаю, что он хотел взять меня в плен. Можно себе представить, с каким визгом улепетывало маленькое, дряблое создание от перескочившего одним махом высокий забор старого бойца с медалью на груди. В тот раз мне повезло: камень, молоток и еще какие-то предметы пролетели мимо головы. Я еще долго вспоминал бегущего дедушку, кричащего что-то по-немецки. Но желание выжить победило даже дедушку Ваню. Спасибо моему родному деду по папе - выстроенный им туалет был настолько прочным, что выдержал мощные натиски старого разведчика, который изо всех сил лупил по его двери кирпичом.
… Очевидно, дребезжащий самолет на меня как-то особенно подействовал, а может, высота. Но детство, о котором давно не вспоминал, проносилось перед глазами, как на цветном экране. Опять вспомнилась моя добрая двоюродная бабушка Катя, которую за глаза называли спекулянткой. Единственный человек, не давший умереть с голоду мне и матери, когда отец ушел навсегда. Бабушке Кате часто не везло, наверное, из-за доброты. И, конечно, из-за мужа - дедушки Васи. Да и я ее не радовал. Бабушка не имела детей, а дряблый зверек среди множества дворов был самый маленький и ростом и возрастом. Бабушка Катя то ли любила меня, то ли жалела, но это чувство было очень сильное.
Следующая история будет мучать меня до конца жизни. Сын дедушки Вани все же решил жениться. И как положено - три дня свадьбы. Мои родственники не были бедными. Три дня веселья, море людей и океан самогона. Дедушка Вася тоже был из другого мира. Ниже бабушки Кати на целую голову, но шире всех знакомых и соответствующие кулаки. На войне он не был из-за какой-то болезни. Тихий, пугающий всех своей робостью, но, когда выпивал, даже дедушка Ваня прятался от него.
Помню случай, когда пьяный дедушка Вася пришел в гости к моему дедушке, пройдя сквозь забор, ограждающий клумбу с белыми хризантемами и даже не заметил. Мой дедушка его не боялся, но мужа своей сестры почему-то уважал.
Свадьбу гуляли. Я тихонечко сидел на краешке лавочки за детским столом. Детей было много, и кое-кто попивал самогон, им не мешали. А я, наевшись, смотрел на гуляющих и любовался своей красивой, молодой бабушкой Катей, безостановочно хлопотавшей, уносившей пустые тарелки и прибегавшей с полными.
- Эх, хороша у тебя жена, - сказал какой-то незнакомый мужик, мрачно сидящему за столом дедушке Васе.
- Хороша, - подтвердил тот, вставая и выпивая очередной стакан. - Катя, иди сюда! - крякнув после стакана, позвал дедушка Вася. - Да, очень хороша, - подтвердил он и погладил подошедшую жену по плечу. - Забирай.
И дедушка с размаху саданул бабушку в челюсть. Бабушка даже не охнула, а когда пришла в себя и открыла рот, чтобы дать заглянуть в него участковому врачу, который тоже гулял на свадьбе, то выяснилось - двойной перелом челюсти.
Первый раз в жизни страх откатился в сторону и на меня накатила ослепляющая ярость. Хилый зверек решился отомстить. Этой же ночью, пробравшись во двор дедушки Васи, перед сараем, где он хранил свой инструмент, я натянул крепкую и толстую медную проволоку. Утром с переломом ноги увезли бабушку Катю. Ну зачем моя бабушка со сломанной челюстью на рассвете пошла в дедушкин сарай? Может, за топором для него? Наверное, я спаситель - это и успокаивает.
Все дети себя чувствуют глубоко несчастными, творя при этом невероятные вещи, которые пугают даже взрослых. А может, мне это только кажется и они действительно несчастны из-за нашего непонимания? Слишком часто мы попрекаем их тем, что должны давать абсолютно бескорыстно. Почему забываем, что даны они нам для испытания по закону великого Космоса? Почему забываем, что мы подвержены необыкновенно сильному животному стремлению продолжать и отстаивать свой род?
Мы забываем об этом и, когда появляется самое дорогое в жизни, начинаем упрекать его даже за еду и ночлег, совершенно забывая, что мучающее нас чадо родилось и растет в другое время. Окружающий мир меняется с невероятной скоростью, в нем постоянно появляется что-то новое. А мы, родители, не понимаем или просто не хотим понять этого. Мне не повезло еще больше, с самого начала жизнь обрушилась беспощадно на тело и душу маленького звереныша.
… Самолет вдруг громко задребезжал, затрясся и начал падать. Страх ударил в голову, а потом в пятки. Я получил мощный толчок в бок и открыл глаза.
- Успокойся, Серый, так должно быть - обычная воздушная яма, - и Андреевич снова закрыл глаза. Так не пугался давно. Может, в корейской общине? Нет, там была борьба за Школу. Что ж - снова детство.
Вот наконец и настало то время, когда напряжение между отцом и матерью выросло до предела. Загадочный папа вытянул из мамы все силы. К тому времени он работал заведующим кафедрой физвоспитания, карьера стремительно поднималась вверх. Отец приходил редко, уже откровенно пренебрегая нами. А мать медленно и упорно превращалась в истеричку, ослепленную ненавистью и любовью. Она уже не водила меня за руку в школу, а полумертвая, приходя с работы, валилась на свою кровать с растерзанной подушкой.
Две комнатки. Обычный сарай. Часто просыпался по ночам от капающей на меня с потолка воды. Если капает с потолка - значит дождь.
Мать похудела и почернела, она ничего не ела и даже перестала ходить на работу. А я бродил по кухне, хрупая по белым осколкам разбитой посуды. Вот и пришла полная свобода: теперь мне можно выходить со двора, не ходить в школу и делать все, что угодно. Маленький зверек стал нужен только самому себе.
Опомнитесь, родители, и не повторяйтесь, за это не будет спокойствия ни в том, ни в этом мире!
И только лишь бабушка Катя часто сидела возле матери, положив перед кроватью завернутую в газету еду. Сперва она кормила меня, а потом сидела возле матери, держа ее за руку и беззвучно плача.
Но была у меня в жизни еще и невероятно смешная история. В четырнадцать лет я не знал, чем отличается мужчина от женщины и откуда берутся подобные мне. Ведь спросить было не у кого.
Мой первый детский испуг был огромен и чист. Битая посуда, которую мать не убирала уже несколько дней, на этот раз захрустела особенно сильно - по ней шел мой отец. Человек, никогда не повышающий голоса и не показывающий эмоций. Он забрал меня в спортивный лагерь, наверное, замаливая свою вину хотя бы перед вступающей в силу астмой. Никогда я еще не был в лесу, тем более в таком далеком и огромном. Отец рассчитывал, что, может, там в свои четырнадцать лет я перерасту.