Любовь, любовь, любовь, и еще любовь… Повторяемое бесчисленное множество раз бесчисленным множеством тех, кто и не подходил к порогу религии, это таинственное слово потеряло всякий смысл. Но, как соединительная ткань, оно разрослось, заполнило собою всю область религиозного сознания наших современников и тем оттеснило оттуда все содержание религии. В этом священном слове истинным содержанием ныне стало: "НЕ–РЕЛИГИЯ", тайный смысл речей о любви всегда, более или менее сознательно, или полусознательно, есть жест вражды против религии. Благовидное перерождение религиозной ткани называется речами о любви. Да, речами, ибо к τ ό же дерзнет притязать на жизнь любви-не того гуманитарного альтруизма, в основе которого лежит либо карьера, тщеславие и гордость, либо слабонервность и истерическая внушаемость при виде страданий. Но, господа, если мы хотим говорить о религии, действительно о ней, нам надо хотя бы на время этих рассуждений отбросить тряпичную дряблость и психологистические "нравится" - "не нравится". Мужественным взором надо готовиться встретить подлинную жизнь в религии, "бестрепетное сердце непреложной Истины"{25}. Апостол Павел изображается с мечом обоюдоострым: ибо, -по свидетельству его же, - "слово Божие живо и действенно и острее всякого меча обоюдоострого: оно проникает до разделения души и духа, составов и мозгов и судит помышления и намерения сердечные. И нет твари, сокровенной от Него, но все обнажено и открыто пред очами Его: Ему дадим отчет" (Евр. 4, 12-13). И еще "Меч духовный есть слово Божие" (Еф. 6, 17). Тверды будьте, - если хотите носить в себе "бестрепетное сердце непреложной Истины"! Помните ли, кто именно в особенности говорил о любви? Апостол любви-ему же ныне память творим{26}. А он - Сын Громов, Воанергес{27}. Правом на слова о любви владеет лишь заперший в себе горние Перуны. Когда сдавленные громы клокочут в недрах, когда тяжкие удары молотов куют наше сердце, когда взрываются молнии и бороздят и разрывают нашу тварную дряблость, - тогда будет, что претворить в деятельность любви. Но незачем ссылаться на любовь, когда бессильно влачатся дни твои, "без Божества, без вдохновенья"{28}. Нисхождение любви доступно тому, кто четким, как снеговые пики, очерком вонзился в синий эфир небес. Но нисхождение сидящих в болотистых низинах-пустое обольщение. Любовь, любовь, любовь… нет, не любовь, а-кисель и манная каша. Прежде всего не любовь.
2. "Приидите, чада, послушайте мене, страху Господню научу вас" (Пс. 33, 12). Вот слово не современное. Но что же делать: если угодно вам говорить о религии, деле существенно несовременном, придется вам помириться и с этим несовременным, но своевременным, всегда своевременным словом "страх". Религия есть прежде всего Страх Божий, и кто хочет проникнуть в святилище религии, тот да научится страшиться. Отсутствие страха-свидетельство не мужества, а, как раз напротив, -дерзости, наглости духовной, обнагления-свойственного трусливым натурам, когда они уверились в безнаказанности. Не знает страха Божия тот, кто не знает и религии. Он не страшится, ибо уверился в ничтожности Иного, что над ним. "Господи, всели в мя корень благих, страх Твой в сердце мое" (молитва 7–я на сон грядущим, Иоанна Златоустого, 9–го часа нощи){29}. Корень благих-это есть страх Божий, вселившийся свыше в сердце нашем: в религии ничего не вырастает без этого корня, все благое-из него. Возьмите Библию или хотя бы по симфонии посмотрите места о страхе Божием. Сколько их и как они существенны. Господь страшен в Своем величии, в Своем безмерном превосходстве, в Своей непостижимой тайне! Господь, как огонь. "Страшно впасть в руки Бога Живого" (Евр. 10, 31). Страшно имя Его (Мал. 1, 14), страшно место явления Его (Быт. 28, 17); Бог - великий и страшный, для всех и во всем страшный-бесчисленное множество раз твердит Св<ященное>Писание, а за ним-и все те, кто воистину знал Бога, -знал, а не писал о Нем мертвящих диссертаций или, между чаем и ужином, праздных фельетонов. Страшен, страшен, страшен - и избранному народу и языкам: вся религия, и всякая религия полна и пронизана этим неизъяснимым страхом Божиим. И потому - "да будет страх Господень на вас" (2 Пар. 19, 7), "страх Господень будет сокровищем твоим" (Ис. 33, 6) и т. д. и т. д. "Страх Господень чист" (Пс. 18, 10); он- "начало премудрости" (Пс. 110, 10; Пр. 1, 7; 9, 10). Он "есть истинная премудрость" (Иов. 28, 28). Он "источник жизни" (Пр. 14, 27) и "ведет к жизни" (Пр. 19, 23). Так учит нас слово Божие.
1918. V.2. Ночь
3. Страх Господень… Мы много слышали (кажется, более иронически), что "начало премудрости-страх Гoсподень". Однако немногие задумывались над неминуемой правдой этих слов, столь близких к суждению философов об изумлении–как начале философии. Чтобы иметь познание-надо коснуться предмета познания, признаком, что это прикосновение достигнуто, служит потрясение души, страх. Да, этот страх возбуждается прикосновением к новому, всецело новому, -против нашей повседневной жизни. В чреду впечатлений мира вклинивается не–от–мирное, ни с чем не сравнимое, ни на что не похожее, иное. И вклинившись, разрывает ткань обычного, а тем-и наше, приросшее к обычному, сознание; проникает, как меч обоюдоострый, до разделения души и духа, до той спайки, где собственно и соприкасается наше ноуменальное недро с областью феноменов, обнаружений и мирских проникновений. Проникши же-ожогом ожигает наше Я: из Времени мы узрели Вечность.
Ах, когда железом каленым прижигается слизистая оболочка-тогда никто не спрашивает себя, хочется это или не хочется, нравится или не нравится: тогда-не до психологизмов. "Воистину есть так, - существенно", -скажет прижигаемый. Но это "есть" скажется само, не от раздумий, -выкрикнется. Таков и страх Божий. Когда воистину-не манерничая и томно жеманясь-воспримем Божество-тогда не до сентиментальных излияний. Тогда, великим страхом сотрясаемые, из глубины своей возопием: "Ты ее и-воистину". Первое, что священные Дельфы заставляли сказать богомольца, -это "Ει, Еси"{30}. Но "Еси" -нелегкое слово, в сотрясении лишь скажется оно.
Пророку Даниилу было видение на берегу реки<Тигр>{31}. "И только один я, Даниил, -свидетельствует он о себе, -видел это видение, а бывшие со мною люди не видели этого видения; но сильный страх напал на них и они убежали, чтобы скрыться. И остался я один и смотрел на это великое видение, но во мне не осталось крепости, и вид лица моего чрезвычайно изменился, не стало во мне бодрости. И услышал я глас слов Его; и как только услышал я глас слов Его, в оцепенении пал я на лице мое и лежал лицем к земле" (Дан. 10, 7-9). И от слов Одеянного в льняную одежду, явившегося в видении Даниилу, - "я припал лицем моим к земле и онемел… - пишет о себе пророк, - от этого видения внутренности мои повернулись во мне, и не стало во мне силы" (Дан. 10, 15, 16).
4. Тут новое прорывает обычное в таинственно–необычайном же виде. Но не в виде вторгающегося-источник страха, а в ощущении трансцендентности являющегося. Нездешнее открылось-и текучим, шатким, зыблющимся почувствовался весь мир: бывающее померкло пред истинно–сущим. А с бывающим померкло и самое наше бытие: сами мы оказались дрожащим пламенем среди ветреных пространств, -на границе ничто, еле–еле не не–сущими. Но тогда–то мы нашли и свою вековечную опору-в Сущем от века. Последнее уничижение наше есть и величайшее возвеличение. Страх Божий дву–действен.
Есть постоянный источник и возбудитель этого антиномического движения: постоянный двигатель нет и да нашему бытию. Это-жерло, в котором никогда не покрывается каменистою корою лава. Это-окно в нашей действительности, откуда видятся миры иные. Это-брешь земного существования, откуда устремляются питающие и укрепляющие его струи из иного мира. Короче-это есть Культ.
5. Первое, основное и прочнейшее определение культа- именно таково: он-выделенная из всей реальности та ее часть, где встречается имманентное и трансцендентное, дольнее и горнее, здешнее и тамошнее, временное и вечное, условное и безусловное, тленное и нетленное.
Сделаем тут, ради примера, некоторое отступление. Предложенный же как пример материал понадобится нам, и мы будем еще иметь случай использовать его впоследствии. Итак, пусть пред вами некоторое сочетание деревянных брусков. Это "обыкновенное", "здешнее", "тленное". Но: "Крест Твой, Христе, аще и древо видимо есть существом, но божественною одеяно есть силою и чувственне мирови являемь, умно наше чудотворит спасение, ему же кланяющеся, славим Тя, Спасе, помилуй нас" (Октоих, гл<ас>5–й, вторник, вечер. Стиховн<а>, стих<ира>2–я){32}.