4
Теплый ветерок из-за реки дохнул ароматом луговых цветов. Тревожно зашумели листвой кусты. На стволах сосен, стоящих на самом берегу, сухо зашелестели лоскуты тонкой, прозрачно-розовой на солнце коры. Казалось, что сосны, покачиваясь в вышине, пытаются разогнать остро-зелеными вершинами знойную синеву неба.
Ровное зеркало Двины покрылось густой сверкающей рябью.
Ребята молча шли берегом, который зарос переспелой травой, разбавленной ромашками и медуницей. Перелетая с цветка на цветок, гудели неугомонные пчелы, басили неуклюжие шмели. Ничто не напоминало о войне. Но Ваня знал, что война рядом. Безжалостная и кровавая, она притаилась там, где вдали коптили небо зловещие городские дымы.
Ваня глубоко вздохнул и почему-то вспомнил свою первую встречу с гитлеровцами. Они появились во дворе неожиданно. Было их трое. Повесив на забор автоматы, разлеглись в теньке под сливами. Старший, с поседевшими висками, подозвал бабушку, вытащил из ранца консервы, хлеб и попросил:
- Матка, я - это, - показал он на консервы и хлеб. - Ты - яйка. Гут?
- Гут, гут! - испуганно согласилась старуха. - Я сейчас, я вот только в сарай сбегаю.
Она вынесла в подоле засиженные курами яйца и несмело остановилась возле пришельцев.
- Вот все, - робко забормотала она. - Нету больше. Ей же богу, правду говорю.
- О-о, гут! - вскочил с травы гитлеровец и начал перекладывать яйца в пилотку. - Отшен гут, матка!
Остальные солдаты зашевелились, сели. Седой едва не силой сунул бабушке в руки консервы и хлеб.
- Да на кой ляд мне харч? - вконец растерялась старуха. - Не надо мне вашего...
- Гут, матка, - улыбаясь, немец похлопал бабушку по плечу. - Ка-ра-шё!
Он опустился на колени, осторожно положил на землю полную пилотку и начал делить яйца на три равные доли. Затем, задрав головы, немцы с наслаждением пили их, посыпая солью. Покончив с яйцами, двое разлеглись на траве, а третий, самый молодой из них, аккуратно завернул скорлупу в газету, лег на спину, заложил ногу за ногу и заиграл на губной гармошке.
Ваня вышел из сеней, откуда наблюдал за немцами, и сел на крыльце.
- Киндер, ком! - весело поманил его пальцем седой. - Шнэль, шнэль!
Ваня встал, подтянул штаны и нерешительно подошел к немцам. Седой вытащил из ранца плитку шоколада и, обнажив в улыбке золотые зубы, подал Ване.
- Немецкий зольдат киндер найн пуф! пуф! - покровительственно сказал он. - Киндер гут.
Ваня откусил кусок шоколада и усмехнулся. "Ничего себе, но наш куда вкусней", - притворно улыбаясь, подумал он.
Слушая, как молодой солдат наигрывает на губной гармошке, Ваня с интересом разглядывал автоматы, висевшие на заборе. Старший немец проследил за его взглядом и сердито помахал пальцем. Ваня с равнодушным видом отвернулся, посмотрел в конец огорода и обомлел.
По борозде, над которой сгибали желтые головы подсолнухи, осторожно пробирались три красноармейца. "Идут прямо на немцев! Куда же вы?!"
Ваня ринулся к дровяному сараю, испуганно замахал руками.
- Назад! - закричал он. - Немцы!
От гулкой очереди заложило уши.
- Русиш швайн! - услышал Ваня злой голос и оглянулся.
Седой немец, стоя на коленях, строчил из автомата. Два красноармейца, взмахнув руками, упали в картофельную ботву. Третий рванулся к соседнему саду, мелькнул среди яблонь и исчез...
Вспомнив все это, Ваня сжал зубы, вздохнул. И только сейчас заметил, что они идут по городской улице.
Солнце зашло.
Жуткими, молчаливыми были руины. Кое-где сиротливо торчали печные трубы. На одной из них сидел, осторожно поглядывая по сторонам, белый голубь. Белоснежная птица, сиротливо примостившаяся на черной, расколотой взрывом трубе, которая мрачно возвышалась над грудами мертвых развалин, так поразила Ваню, что он невольно замедлил шаг.