- Самое малое - неделю… Ты прости, дядя Исфендияр, мне это и самому неприятно - тебе перечить. Но поскольку я опыт имею в таких делах… Раньше, чем через неделю вставать никак нельзя…
Старик усмехнулся.
- Значит, так: семьдесят лет не болел, а как прихватило - сразу в постель? Неделю на боку лежать?!
- Не на боку, на спине.
- Да какая же разница?!
- Большая, дядя Исфендияр. Ляжешь на левый бок - сердце прижмешь, боль начнется.
Исфендияр весело расхохотался.
- И где только ты этим премудростям научился?
- В училище, дядя Исфендияр. У меня хороший учитель был. В годах уже, вроде тебя, и врач замечательный!
- И он тебя учил, что, если на боку лежать, сердце болеть будет?
- Он меня многому учил, дядя Исфендияр. Шесть месяцев курс читал, про болезни сердца очень подробно объяснял.
Старик засмеялся, покрутил головой.
- Оно, может, и правда насчет левого-то бока, только это немцев касается. А нашему брату на каком боку ни лежи - вреда не будет! Помоги-ка сапоги натянуть!
- Нет, дядя Исфендияр. Сердись не сердись, помогать не буду!
- Что ж мне - босому шлепать?! - старик начал сердиться.
- Ни босому, ни обутому! Ты лежать должен!
- Надо же! - Старик в изумлении всплеснул руками. - Не думал, что ты такой упрямый! Оказывается, и у нашего Хаджи зубки есть! Ну, как знаешь!.. Дочка! Чего ты там в углу ковыряешься, подойди, помоги сапоги надеть! С фельдшером, я вижу, не столковаться! Иди сюда!
Обе невестки поспешили к постели. И тут фельдшер сделал такое, во что Исфендияр никогда не поверил бы, не случись это у него на глазах. Хаджи сумрачно глянул на женщин и резким движением отстранил их:
- Не вмешивайтесь!
- Вот это да!
Кузнецу невольно пришли на ум слова Гурбана о том, что Хаджи только с виду тихоня, но следом за этими словами в памяти тотчас же начали всплывать другие его слова, которые вспоминать не хотелось. Исфендияр постарался отогнать неприятные мысли.
- Так… Значит, силой будешь держать меня в постели?
- Как же можно силой?.. Я только прошу…
- Да, силой-то у тебя и не вышло бы!.. - Старик добродушно ухмыльнулся. - Жидковат ты против меня! Ладно, ты молодец, дело свое знаешь! Спасибо, сынок, за заботу. Но только за меня ты зря опасаешься. Я мужчина прочный. Не припомню, когда болел… Случилось раз воспаление легких - думаешь, я в постели отлеживался? Пошел в кузню, помахал молотом - вся боль потом вышла!
- Воспаление легких - совсем другая болезнь. А здесь сердце, дядя Исфендияр! Оно может не выдержать… Не вставай, прошу тебя! Я схожу к Беневше, объясню ей, что ты не можешь подняться, пусть Селим…
- Что?! - Старик решительно схватился за сапог. - Думай, что говоришь! Из-за какого-то старика джигит, фронтовик, раненый человек должен терпеть беспокойство! Да за солдата сотню таких, как я, не жалко!
Исфендияру удалось наконец всунуть ногу в сапог, он повеселел, оживился.
- Семьдесят лет по земле топаю - и ничего! Ну с какой стати я буду прохлаждаться? Сердце, видишь ли, сжалось! Да пусть сжимается, мне-то что! Нет, Хаджи, парень ты хороший, и к делу своему с душой, слов нет, но тут оплошал… Не обижайся, я тебе по-свойски - насчет меня ты маху дал! Да если ты мне, старику, добра желаешь, хочешь, чтобы скорей в силу вошел, сам должен сказать: "Иди, дядя Исфендияр! Иди! Как же там без тебя?" Подумай только - ведь ни одно доброе дело без Исфендияра не обошлось: свадьба ли, другой какой праздник… А тут сосед с фронта пришел, а Исфендияр будет в четырех стенах сидеть?! И все из-за того, что ослаб малость? Эй, хозяйки, долго копаться будете? Сейчас только идти. Пока не все собрались, сядем, поговорим. Кто знает, может, у него и для нас добрая весточка припасена?
Дядя Исфендияр встал и решительно направился к двери, довольный, что удалось наконец натянуть и второй сапог.
* * *
…На этот раз, придя в себя после обморока, Исфендияр увидел не фельдшера, а темное лицо Гурбана, сплошь усеянное морщинами. Грудь болела нестерпимо, то и дело ударяло под лопатку…
- Да… Занемог, выходит, старый, а?.. И впрямь занемог? - Исфендияр не узнал своего голоса: казалось, эти слова произнес не он, а кто-то другой - так не похож был этот слабый, жалобный стон на хрипловатый бас Исфендияра.
Старик повернул голову, беспокойным взглядом обвел комнату, отыскивая внуков и невесток. Они стояли в стороне. "Председателя стесняются", - подумал Исфендияр. Он хотел поднять руку, чтобы знаком подозвать женщин, но рука оказалась непомерно тяжелой, не легче молота, которым он орудовал в кузнице. "Что ж это, - встревожился старик, - и голоса нет, и руку поднять не могу…"
- Доченьки, подойдите ко мне!
Женщины, окруженные испуганно примолкшими ребятишками, молча приблизились к постели.
- Вы уж не больно за меня беспокойтесь, - неуверенно начал старик. - Слышите, дочки… - Исфендияр с трудом перевел дух, - шума зря поднимать не нужно… Не знаете вы своего свекра - Исфендияра не так-то просто положить на лопатки! Пока ребята не вернутся, я богу душу отдавать не собираюсь!
Невестки слушали молча, смотрели в землю - рядом сидел Гурбан.
- Слышите, что говорю?
- Слышим, отец.
- Ну и ладно. А сейчас ставьте самовар - гость-то у нас какой!
Гость почему-то молчал. Он сидел на краю тахты, сдвинув на глаза фуражку с красной звездочкой на околыше, и курил, углубленный в свои мысли. Исфендияр смотрел на густые, медленно рассеивающиеся клубы дыма и вспоминал, как все это случилось…
Селим сидел в переднем углу, у стены, пестро разукрашенной вышивками и картинками. Он курил, облокотившись на маленький столик. На кроватях, на подоконниках и просто на покрытом кошмой полу сидело множество гостей: женщины, ребятишки - все они не отрывали глаз от солдата.
Когда Исфендияр и сопровождающие его невестки и внуки вошли в комнату, все поднялись с мест. Встал и Селим. Исфендияр видел его словно в тумане - сердце стискивала нестерпимая боль, в голове мутилось…
Он стоял в дверях, глядел на невысокого, широкоплечего солдата и чувствовал, что сейчас упадет… Что он говорил Селиму, что тот ему отвечал - этого Исфендияр не помнит. Ему подали табуретку.
- Садитесь, дядя Исфендияр, садитесь! - настойчиво повторял женский голос над самым его ухом… Скорей всего, это была Беневша… Исфендияр сел. Смотреть на Селима он не мог. Вообще-то, если уж говорить по совести, Селим кузнецу никогда не нравился. "Пустой парень, болтун", - ничего другого Исфендияр не мог бы сказать о Селиме. Но то было до войны… Сейчас перед ним был совсем другой человек. Еще в дверях, мельком глянув на Селима, старик поразился: вместо развязного, нагловатого парня, который всегда был ему не по душе, перед Исфендияром стоял ладный, подтянутый солдат - ни дать ни взять его Бахман!
Женщины наперебой расспрашивали о чем-то Селима, тот отвечал, но Исфендияр не мог разобрать ни единого слова, все сливалось в многоголосый, ровный гул… Он уловил только одно: Хаджи уехал за лекарством - пробираясь болотом, Селим сбил повязку, рана открылась, и фельдшер, вскочив на чьего-то коня, поскакал на станцию. Женщины хотели сами перевязать рану, но Селим не дает, ждет фельдшера… Больше Исфендияру ничего не удалось расслышать…
И вдруг среди монотонного гудения голосов кто-то громко назвал его имя: Милли, почтальонша. Она смотрела на Исфендияра с какой-то неприятной откровенностью, глаза у нее странно поблескивали - первый раз Исфендияр видел у Милли такие глаза.
- Что тебе, дочка?
Касаясь сидящих на полу голыми, исцарапанными о колючки ногами, девушка протискалась к Исфендияру и, присев рядом, боком привалилась к старику.
Это ему не понравилось.
- Келагаем от меня не откупишься, дядя Исфендияр! - Милли захихикала.
- Чего же ты хочешь?
- Шелковое платье!
- Ладно, куплю.
- А чего это ты такой мрачный? - развязно продолжала Милли. - А, дядя Исфендияр? Чего хмуришься? Селим тебе такое известие привез!..
Сердце у Исфендияра сжалось и замерло, стиснутое болью.
- Какое… известие?.. - Исфендияр с трудом выдавил из себя эти слова, хотя они прозвучали почти спокойно.
- Такое известие! Живы, говорит, твои ребята! Слыхал?
Она заглянула ему в лицо, обдав резким винным запахом. Вот оно что! Исфендияр не раз уже слышал, что женщины начали пить. Получит солдатка "черное письмо", складываются и посылают Хайру на станцию. Потом пьют тайком - "горе облегчают". Поговаривали, что и Милли нередко подносят стаканчик - вместо муштулука. Он-то не верил: не пойдут, мол, наши женщины на такое. Вот и сейчас: уж на что от Милли вином несет - никакого сомнения, а ему не верится… Правда, не до того ему сейчас, дай бог на табуретке удержаться…
- Я знал, - чужим голосом прохрипел Исфендияр, обеими руками вцепившись в края табуретки. - Сердце чуяло… Когда же он видел парней-то моих? Дочка, ты приходи ко мне в дом, бери, что по нраву придется: тряпки там какие или что!.. А платье шелковое - само собой! Куплю! Все куплю! Корову продам, коли надо! Как невесту тебя разряжу! Где ж он их видел-то?..
- Да ты что, не слышишь? Слушай!
В ушах стоял шум: размеренно, словно волна о берег, кровь била в виски. Старик прижал ладони к лицу, смежил веки, стараясь понять, вникнуть в смысл того, что говорит о его сыновьях Селим…
- Кузнецами они оба - и Рахман, и Бахман… Лошадей куют. Маршалу Буденному коня ковали…
Старик отнял руки от лица, обернулся к Селиму, но не увидел ничего, кроме густых клубов дыма…
- Везет дяде Исфендияру! Самому Буденному сыновья коня куют!