Голова у меня была занята другим - моим внезапным везением, струйками пота под мышками, за медленным движением которых я внимательно следила. Я все ждала, когда меня раскусят, вычислят самозванку, которой здесь не место. Слишком чистые волосы. Уступки нормам и приличиям, до которых, похоже, никому не было дела. Пряди моих волос взлетали от ветра, перекрывая вид из окон, из-за чего общее ощущение сдвига, резкого перемещения в этот странный автобус только усиливалось. С зеркала заднего вида свисали перья и связка бус. На приборной доске - пучок выцветшей от солнца лаванды.
- Она едет с нами на солнцестояние, - прозвенела Донна, - на летнее солнцестояние.
Было начало июня, я знала, что солнцестояние в конце месяца, но промолчала. Первое из многих моих молчаний.
- Она будет нашим подношением, - сообщила Донна остальным.
Хихиканье.
- Мы принесем ее в жертву.
Я посмотрела на Сюзанну - наше знакомство, пусть и краткое, казалось, оправдывало мое здесь присутствие, - но она сидела в стороне, не отрывая взгляда от ящика с помидорами. Надавливала на кожицу, выискивала гнилые. Отмахивалась от пчел. Уже потом до меня дойдет, что только Сюзанна не прыгала от радости, повстречав меня на дороге. Держалась со мной как-то формально, отстраненно. Пыталась защитить, других версий у меня нет. Сюзанна разглядела мою слабость - зримую, очевидную; она знала, что бывает со слабыми девочками.
Донна представила меня остальным, я старательно запоминала имена. Хелен казалась моей ровесницей, хотя, может быть, только из-за прически - двух хвостиков. Она была по-свежему хороша, как королева красоты в маленьком городке, - вздернутый носик, несложное личико, хоть и с явным сроком годности. Руз. "Уменьшительное от Рузвельт, - сообщила мне она. - Ну, знаешь, Франклин Дэ". Она была самой старшей. Круглолицая, розовощекая, как персонаж из книжки со сказками.
Как звали высокую девочку за рулем, я вспомнить так и не могу: после того дня я ее больше ни разу не видела.
Донна подвинулась, похлопала по комьям вышитых подушек.
- Иди сюда, - сказала она, и я уселась на кусачую горку.
Донна казалась странной, даже немного придурковатой, но мне она понравилась. Вся ее жадность и мелочность были как на ладони.
Автобус тряско катился по дороге, внутри у меня все сжималось и подпрыгивало, но когда мне передали кувшин дешевого красного вина, я взяла его, расплескав часть на руки. У всех были счастливые, улыбающиеся лица, то и дело девочки принимались что-то напевать, словно туристы вокруг костра. Я подмечала детали - как они безо всякого стеснения держались за руки, как легко роняли слова вроде "гармония", "любовь" и "вечность". Как по-детски вела себя Хелен, которая теребила свои хвостики и разговаривала высоким голоском, как стремительно она вдруг нырнула на колени к Руз, будто хотела обманом втереться к ней под крылышко. Руз не жаловалась, она казалась надежной, хорошей. Потом, впрочем, я стала думать, что там была не столько хорошесть, сколько хорошо замаскированная пустота.
Донна расспрашивала меня о моей жизни, и остальные тоже - бесконечный поток вопросов. Конечно, мне было приятно оказаться в центре их внимания. Непонятно почему, но я им как будто нравилась, и эта мысль была до того новой и бодрящей, что я решила не разглядывать слишком уж пристально столь не слыханный дар. Даже молчанию Сюзанны я придумала оправдание, решив, что она просто такая же, как я, - застенчивая.
- Миленько, - сказала Донна, потрогав мою рубашку.
Хелен тоже оттянула рукав.
- Ты прямо куколка, - сказала Донна. - Расселлу ты понравишься.
Она обронила его имя вот так, запросто, словно и представить не могла, что я не знаю, кто такой этот Расселл. При упоминании его имени Хелен захихикала, с наслаждением повела плечами, будто карамельку сосала. Увидев, что я растерянно заморгала, Донна расхохоталась.
- И он тебе понравится, - сказала она. - Он не такой, как все. Честно. Рядом с ним прямо улетаешь, по-настоящему. Он как солнце, типа того. Огромный и правильный.
Она посмотрела, слушаю ли я ее, и явно обрадовалась, увидев, что слушаю.
Она сказала, что там, куда мы едем, люди понимают, как им жить. Расселл учил их, как найти путь к истине, как выпустить на волю подлинную сущность, которая сжалась в комочек у тебя внутри. Она рассказывала про какого-то Гая, который раньше был сокольничим, но потом стал жить с ними и теперь хочет быть поэтом.
- Когда мы с ним только познакомились, у него были какие-то странные закидоны, он ел одно мясо. Считал себя дьяволом, типа того. Но Расселл ему помог. Научил его любви, - сказала Донна. - Каждый может любить, может выкарабкаться из этого фуфла, но нас столько всего останавливает.
Я даже представить не могла себе Расселла. У меня были довольно скудные представления о мужчинах, и все они ограничивались отцом или мальчиками, по которым я сохла. Но эти девочки говорили о Расселле совсем иначе, их любовь была более земной, без понятного мне игривого, девчачьего томления. Их вера в него была незыблемой, и они говорили о магии и могуществе Расселла как о чем-то общепринятом - о земной орбите, влиянии Луны на приливы и отливы.
Донна сказала, что Расселл не такой, как все люди. Что с ним общаются животные. Что он может исцелить человека наложением рук, вытянуть из тебя всю гниль начисто - будто опухоль.
- Он видит тебя до последней клеточки, - добавила Руз.
Точно это было что-то хорошее.
Мысль о том, что меня кто-то оценит, затмила любые вопросы или подозрения, которые у меня могли бы возникнуть насчет Расселла. В том возрасте я была в первую очередь предметом оценки, и только, поэтому в любом общении сила всегда была на стороне моего собеседника.
Когда они говорили о Расселле, по их лицам проскальзывал отблеск секса, трепет школьниц перед выпускным балом. Об этом никто прямо не говорил, но я поняла, что они все с ним спали. Поняв это, я вспыхнула, ужаснулась про себя. Но кажется, никто никого не ревновал.
- Сердцу ничего не принадлежит, - звенела Донна. - Любовь - это другое. - Она сжала руку Хелен, они переглянулись.
Сюзанна почти всю дорогу молчала и сидела поодаль, но даже у нее лицо менялось, стоило кому-нибудь упомянуть Расселла. В ее глазах появлялась супружеская нежность, которую и мне захотелось ощутить.
Как знать, может, я улыбалась собственным мыслям, глядя, как мимо проносятся знакомые городские очертания, как автобус едет сквозь тень и солнце. Я здесь выросла, я изучила этот город так глубоко, что даже названий улиц почти не знала и ходила, ориентируясь на зрительные или памятные приметы. Угол, где мать, одетая в сиреневый брючный костюм, подвернула ногу. Рощица, при виде которой мне всегда смутно думалось, что там собираются злые силы. Аптека с рваным навесом. Мне - в окне незнакомого автобуса, с колючим ковром под ногами - город виделся начисто лишенным моего присутствия. Уехать отсюда было легко.
Они обсуждали праздник солнцестояния. Хелен - стоя на коленях, привычными, бойкими рывками затягивая хвостики. Взахлеб говорили о платьях, в которые они переоденутся, о дурацкой песенке, которую в честь солнцестояния сочинил Расселл. Какой-то Митч дал им денег, хватит на выпивку. Непонятно, почему, но Донна произносила это имя очень многозначительно.
- Ну, Митч? - повторяла она. - Митч Льюис? Про Митча я не знала, но о его группе слышала - видела их по телевизору, они выступали в студии под софитами, на лбах пузырился пот. Фоном служила лохматая мишура, сцена вращалась, и все музыканты крутились на ней, будто балерины из музыкальной шкатулки.
Я сделала вид, что мне все равно, но надо же: оказывается, он и вправду существует, этот мир, в котором известных музыкантов зовут просто по имени.
- Митч однажды позвал Расселла на запись, - сообщила Донна. - Он обалдел от Расселла.
И снова это благоговение перед Расселлом, эта убежденность. Я завидовала этой вере - в то, что кто-то может снизать воедино пустые куски твоей жизни и ты ощутишь под ногами сеть, в которой один день соединен с другим.
- Рассел будет знаменитым, так-то вот, - прибавила Хелен, - он уже и контракт на запись альбома подписал.
Она как будто сказку рассказывала - впрочем, даже лучше, ведь она знала, что это все случится на самом деле.
- А знаешь, как Митч зовет Расселла? - Донна мечтательно всплеснула руками. - Чародей. Скажи, кайфово?
Освоившись на ранчо, я заметила, что тут все говорят о Митче. О том, как Расселл вот-вот запишет альбом. Митч был святым-покровителем, слал на ранчо ящиками молоко, чтобы детишки получали кальций, поддерживал деньгами. Всю историю я узнаю гораздо позже. Митч с Расселлом познакомились на Бейкер-Бич, на какой-то сходке хиппи. Расселл пришел в кожаных штанах, с мексиканской гитарой за спиной. В окружении своих женщин, которые клянчили мелочь с видом библейских нищенок. Холодный темный песок, костер, у Митча передышка между записями. Какой-то мужик в круглой шляпе готовит мидий в котелке.